Файл: Гусейнов..doc

Энгельса, "героя, впервые низвергнувшего богов и попра-

1 Материалисты древней Греции. С. 233.

188

вшего религию"1. Но это только на первый взгляд. Пафос рассуждений Эпикура

действительно является а-теисти-ческим. Он хочет освободить человека от богов,

от страха, от ответственности перед ними. Он признает богов как воплощенный

идеал блаженства, определенные реальные существа, но он отрицает в богах как раз

то, что считается самым божественным делом — их промыс-лительную

деятельность, роль верховного арбитра по отношению к людям и миру в целом.

Текст и подтекст того, что Эпикур говорит о богах, можно выразить следующими

четырьмя словами: "Люди, не бойтесь бога!"

Во-вторых, от страха перед необходимостью. Свобода от страха перед богами

стоила бы немногого, если бы человек оставался рабом природной необходимости.

"В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе,

выдуманной физиками" (405). По поводу богов люди еще могут думать, что их

можно умилостивить почитанием, а неумолимая судьба не оставляет человеку

никаких надежд.

Природная необходимость, как уже отмечалось, не является, по мнению Эпикура,

всепоглощающей. Наряду с ней существуют еще "ниши" свободы, куда провалива-

ются атомы в результате самопроизвольного отклонения от прямой линии. Физика

Эпикура оказывается этически нагруженной, она дает такую картину мира, которая

оставляет место для морального выбора. Рабский страх перед судьбой является

результатом предрассудка, будто тиски природной необходимости плотно сжаты.

Это не так.

В-третьих, от страха перед смертью. Смерть, говорит Эпикур, не имеет к нам

никакого отношения. Ведь она есть отсутствие ощущений, а все хорошее и плохое

заключено в ощущениях. Кроме атомов и пустоты ничего не существует. Душа

также телесна. Она состоит из тонких частиц и рассеяна по всему телу, она похожа

на ветер с примесью тепла. Со смертью организма душа также умирает, она

рассеивается, теряет силу и чувствительность. Следовательно, волнения о том, что

будет после смерти, лишены физического и вместе с тем и разумного смысла.

Правда, некоторые говорят, что страдания причиняет не сама смерть, а ее

ожидание, сознание того, что она придет. Это соображение Эпикуру и вовсе

кажется смехотворным, ибо если не страшна смерть сама по себе.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 127.

---

189

то почему должна быть страшна мысль о се приходе? Страх перед смертью —

напрасный, беспредметный страх. "Самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам

никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает,

то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для

мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не

существуют" (403).

Смерть для человека — ничто, Если держаться этого знания, то "смертность жизни

станет для нас отрадна", ибо человека не будет отягощать "жажда бессмертия"

(402). Жизнь человека несовершенна, свидетельством чему являются его телесные

боли и душевные муки, тот, кто желает продлить ее в бесконечности, тот, по сути

дела, желает увековечить свои страдания. Тот лелеет свое несовершенство, вместо

того чтобы преодолевать его. Жажда бессмертия — самая вздорная человеческая

страсть. Достаточно представить, каким несчастным был бы индивид, которому

жизнь опостыла, который не хочет более жить, но обречен на то, чтобы вечно

мучиться жизнью. Человек, который сожалеет о том, что жизнь, которую он ведет,

не будет длиться вечно, сродни чревоугоднику, который сожалеет о том, что он не

может съесть всю пищу, которая только существует в мире. Свобода от жажды

бессмертия показывает: счастье определяется не продолжительностью жизни, а ее

качеством. Эпикуреец как пищу выбирает "не более обильную, а самую приятную,

так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным" (403).

Смерти не следует бояться, будто она есть зло. Но не следует и стремиться к ней,

будто она есть благо. Благо и зло — совершенно другое измерение бытия, чем то, в

котором имеет место смерть. Эпикур говорит: "Умение хорошо жить и хорошо

умереть — это одна и та же наука" (403). Его в данном случае можно понять так:

то, что хорошо, — хорошо независимо от жизни и смерти. Время не властно над

счастьем. Счастье означает такую полноту бытия, которую невозможно умножить.

В счастье в силу самодостаточности не может быть также регресса; Эпикур говорит

о мудреце, что, "раз достигнув мудрости, он уже не может впасть в

противоположное состояние" (400). Поэтому не имеет значения, сколько длится

счастье. Оно в своем высшем проявлении всегда остается одним и тем же. "Один

мудрец другого не мудрее" (401). Самодовлеющая безмятежность в этом смысле

означает.

---

190

что человек выпрыгнул из колеса времени точно так же, как он освободился из

тисков необходимости. Как говорится, "счастливые часов не наблюдают".

Эпикуреец не боится смерти, потому что он выше ее. Он связывает свою

подлинность с благами, над которыми смерть не властна — с бессмертными

благами. А "кто живет среди бессмертных благ, тот и сам ни в чем не сходствует со

смертными" (405). Путь к бессмертию есть тот же путь, что и к блаженству. Он

лежит через бессмертные блага, через свободу, через самоотождествлен-ность

индивида, состоящую в безмятежности души и безболезненности тела. Он

несовместим с жаждой бессмертия, вытекающей из страха перед смертью. Жизнь и

смерть есть категории времени. Свобода и блаженство — категории вечности.

Поэтому преодоление жажды бессмертия является одним из условий вечности

(бессмертия). Этот парадокс хорошо передает пафос рассуждений Эпикура о

смерти и бессмертии.

Преодоление страха смерти — гарантия преодоления всех прочих страхов. Смерть

считается самой страшной из зол. "Ничего нет страшного в жизни тому, кто по-

настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни" (402—403).

Таким образом, философия освобождает от страхов, показывая, что они вырастают

из ложных оснований, являются результатом невежества. Философия про-све-щает

человека и тем освещает его жизненный путь. Философское знание — не

одноразовое знание, сведенное в некую совокупность подлежащих запоминанию

формул. Это вовсе не совокупность знаний, пусть даже очень большая. У Эпикура

речь идет о том, чтобы знания, проверенные критерием душевного покоя, а не

предрассудки руководили человеком. В этом смысле философия — больше, чем

содержащиеся в ней знания. Это — стиль жизни. Можно сказать так: философия в

учении Эпикура есть пространство эвдемонии. Не случайно письмо Мене-кею,

излагающее этику Эпикура, начинается с гимна философии: "Пусть никто в

молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется

занятиями философией: ведь для душевного здоровья никто не может быть ни

недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что заниматься философией еще рано

или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым еще рано или

уже поздно" (402). Философия и счастье человека связаны между собой

неразрывно: составляющее сча-

191

стье душевное здоровье и спокойствие обретается через философию (имеется в виду

---

через ясное знание, а не мифы и басни), в то же время и у самой философии нет

другого предназначения, как "подумать о том, что составляет наше счастье" (402).

Признание философии в качестве определенного стиля, образа жизни придает учению

Эпикура особую внутреннюю напряженность. Человек не может философствовать в

одиночку. Философия требует собеседника. Она требует диалога. Она и есть диалог.

Поэтому, обосновывая существенную зависимость счастья от философии, Эпикур

приходит в видимое противоречие с собственным идеалом самодовлеющего индивида.

Получается, что для счастья индивид все-таки нуждается в ком-то другом — в

философском сообщнике.

Свобода от социума

Уклонение от внешнего мира предполагает также уклонение от других индивидов,

поскольку они являются частью этого мира. Необходимость и случайность, отрицание

которых составляет единственное позитивное содержание эпикурейского идеала

свободы, могут действовать и в форме слепых природных сил и в форме намеренных

действий других индивидов. На пути к безмятежности индивида стоят не только

вздорные страсти и страхи других людей. Внешние обстоятельства не менее опасны

для безмятежной жизни индивида, чем его собственные вздорные страсти и страхи.

С внешними обстоятельствами, по мнению Эпикура, лучше всего справляется тот, кто

делает "что можно, близким себе, а чего нельзя, то по крайней мере не враждебным, а

где и это невозможно, там держится в стороне и отдаляется настолько, насколько это

выгодно" (411). Это рассуждение дает ключ к пониманию взглядов Эпикура на

межчеловеческие отношения, в которых он выделял два существенно разных условия.

Низший уровень можно назвать социально-договорным, высший — дружественным.

Рассмотрим их чуть подробнее.

Индивиды, поскольку они подвержены вздорным страстям и страхам, представляют

друг для друга большую опасность. Ненасытные желания и ложные взгляды ведут к

ссорам. Но "кто знает пределы жизни, тот... вовсе не нуждается в действиях, влекущих

за собою борьбу"

192

(408). Поэтому первая важнейшая задача в отношениях между людьми состоит в том,

чтобы нейтрализовать их взаимную враждебность. Она решается в обществе путем

социального договора, заключаемого между индивидами на основе принципов

естественной справедливости. Справедливость признана так развести людей, чтобы они

не враждовали между собой. "Это — договор о том, чтобы не причинять и не терпеть

---

вреда, заключенный при общении людей" (410). Справедливость существует в форме

законов, обычаев, норм приличия, которые видоизменяются в зависимости от места и

обстоятельств. Само общее определение справедливости — "польза во взаимном

общении людей" (410) — предполагает разнообразие ее конкретных воплощений.

Содержание справедливости относительно. Точно так же относителен ее ценностный

статус.

Насколько важно для эпикурейца чтить законы и другие принятые в обществе

установления, настолько же важно сохранять по отношению к ним чувство дистанции.

Чтобы не попасть в зависимость от социальных норм, а также лиц и учреждений,

стоящих на их страже, индивид в своем общественном поведении не должен идти

дальше внешней лояльности. Для этого необходимо подходить к нормам

справедливости сугубо функционально, ясно понимая, что в них нет ничего святого. Их

необходимо соблюдать не ради них самих, как если бы они обладали особым качеством

(истинностью, божественностью и т. д.), а только из-за неприятных последствий, с

которыми сопряжено всякое их нарушение, в том числе тайное. "Кто тайно делает что-

нибудь, о чем у людей есть договор, чтобы не причинять и не терпеть вреда, тот не

может быть уверен, что останется скрытым, хотя бы до сих пор это ему удавалось

десять тысяч раз: ведь неизвестно, удастся ли ему остаться скрытым до самой смерти"

(410).

Общественная справедливость выгодна. Она уберегает от враждебности, исходящей от

других индивидов. И все. Эпикуреец не связывает с нею свою подлинность, и поэтому

он сторонится одновременно политической деятельности. Мотивы, которые движут

людьми в их общественной активности — властолюбие, жажда славы, почестей, — в

эпикуровой классификации удовольствий являются самыми суетными. Они дальше

всех уводят человека от его конечной цели — блаженного покоя. Поэтому надо жить

незаметно. Социальная пассивность.

193

с точки зрения Эпикура, является признаком мудрости. Мудрец "не будет заниматься

государственными делами" (401), ибо если с помощью богатства и силы и можно

добиться безопасности от людей, то только относительной. Более надежно эта цель

достигается только с помощью покоя и удаления от толпы" (408).

Словом, эпикуреец лоялен по отношению к обществу, но он не привязан к нему

сердцем. Договорные обязательства являются для пего всего лишь нижним обществен-

---