Файл: Гусейнов..doc

недоволен тем, что недоволен. Человек не просто стремится стать другим, выйти за

собственные границы, устранить все, что порождает страдания и чувство недовольства;

он стремится стать таким другим, который не стремился бы стать другим, которому

уже не нужно было бы выходить за собственные границы, который вообще был бы

свободен от страданий и сопряженных с ними неприятных ощущений. Человек не

просто живет, он хочет еще, чтобы его жизнь имела смысл.

Осуществление своих сверхчеловеческих притязаний люди связывают с цивилизацией,

изменением внешних

204

форм жизни, природной и социальной среды. Эта убежденность воплощается в идее

самосовершенствования, прогресса. Предполагается, что человек может освободиться

от страдательного положения с помощью науки, искусств, роста экономики, развития

техники, создания уютного быта и т. д. Такой ход мыслей, по преимуществу

свойственный привилегированным и образованным слоям общества, заимствовал Л. Н.

Толстой и руководствовался им в течение первой половины своей сознательной жизни.

Однако как раз личный опыт и наблюдения над людьми своего круга убедили его в

том, что этот путь является ложным. Опыт свидетельствует: чем выше поднимается

человек в своих мирских занятиях и увлечениях, чем изысканней его удовольствия,

несметней богатства, глубже познания, тем сильнее душевное беспокойство,

недовольство и страдания, от которых он в этих своих занятиях хотел освободиться.

Становясь на путь наращивания жизненной активности, человек словно попадает в

болотную тину: с каждым движением, направленным на то, чтобы вырваться из болота,

он глубже увязает в нем. Можно было бы подумать, что если активность и прогресс

умножают страдания, то бездеятельность и сопряженная с ней неизбежная деградация

будут способствовать их уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной

страданий является не сам по себе прогресс, а ожидания, которые с ним связываются,

та совершенно неоправданная надежда, будто увеличением скорости поездов,

повышением урожайности полей можно добиться чего-то еще сверх того, что человек

будет быстрее передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет большой

разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или бездеятельность и

деградацию. Ошибочной является сама установка придать человеческой жизни смысл

путем изменения ее внешних форм. Эта установка исходит из убеждения, что

---

внутренний человек зависит от внешнего, что состояние души и сознания человека

является следствием (слепком, отражением) его положения в мире и среди людей. Но

если бы это было так, то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.

Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они означают:

материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают страданий души. Безуслов-

ное доказательство этого Толстой усматривает в том, что прогресс обессмысливается,

если рассматривать его в перспективе смерти человека. К чему деньги, власть, дети.

205

симфонии и т. п., к чему вообще стараться, чего-то добиваться, если все неизбежно

оканчивается смертью и забвением. "Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как

протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это - только обман, и глупый обман!" (23,

13). Трагизм человеческого бытия, по мнению Толстого, хорошо передает восточная

(древнеиндийская) басня про путника, застигнутого в степи разъяренным зверем.

"Спасаясь от зверя, путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит

дракона, разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы

не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца, чтобы не

быть пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего в расщелинах колодца

дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и он чувствует, что скоро

должен будет отдаться погибели, с обеих сторон ждущей его; но он все держится, и

пока он держится, он оглядывается и видит, что две мыши, одна черная, другая белая,

равномерно обходя стволину куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам

собой обломится и оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и

знает, что он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на

листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их" (23, 13-14). Белая и черная

мышь, день и ночь, неминуемо ведут человека к смерти - и не вообще человека, а его,

тебя, меня, каждого из нас, и не где-то и когда-то, а здесь и теперь; "и это не басня, а

это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда" (23, 14). И ничто от этого не

спасет - ни огромные богатства, ни изысканный вкус, ни обширные знания.

Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и который

удостоверяется философской мудростью, является с точки зрения Толстого явно

---

противоречивым логически и слишком невероятным психологически, чтобы можно

было с ним согласиться. Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он

сам является порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования.

Поэтому в самом утверждении о бессмысленности жизни содержится его собственное

опровержение: человек, который пришел к такому выводу, должен был бы прежде

всего свести свои собственные счеты с жизнью, и тогда он не мог бы рассуждать о её

бессмысленности; если же он рассуждает о бессмысленности жизни и тем самым

продолжает жить

206

жизнью, которая хуже смерти, значит, в действительности она не такая

бессмысленная и плохая, как об этом говорится. Далее, вывод о бессмысленности

жизни означает, что человек способен ставить цели, которые не может

осуществить, и формулировать вопросы, на которые не может ответить. Но разве

эти цели и вопросы ставятся не тем же самым человеком? И если у него нет сил

реализовать их, то откуда у него взялись силы поставить их? В принципиальном

плане, поскольку речь идет об одной и той же реальности - человеке и границах

его разума, в целях заключена возможность осуществления, . в вопросах -

возможность ответа. Логично предполагать: кто замахнулся, тот может и ударить.

Не менее убедительно психологическое возражение Толстого: если жизнь

бессмысленна, то как же жили и живут миллионы и миллионы людей, все

человечество? И раз они живут, радуются жизни, в трудах и стараниях продолжают

ее, значит, они находят в ней какой-то важный смысл? Какой?

Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л. Н.

Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным тру-

дом, опыту народа, что позволило ему прорвать кругозор себялюбивой суетности

высших классов. Одновременно он предложил новую интерпретацию самого воп-

роса, что дало возможность раскрыть ограниченность умозрительных ответов на

него.

Простые люди, крестьяне (хотя и не обязательно крестьяне, так, носительница

толстовского идеала Пашенька из повести "Отец Сергий" вышла из

привилегированных кругов; существенный признак связан не с происхождением, а

с реальным социальным статусом - с тем, является ли человек трудящимся или

паразитом) хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них нет

никакой трудности, никакой загадки. Они знают, что надо жить по закону божьему

---

и жить так, чтобы не погубить свою душу. Они знают о своем материальном

ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная с богом.

Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских и научных

познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот, помогает.

Для них признание смысла жизни является самоочевидной истиной, делающей

возможным самое их человеческое существование, это - не результат размыш-

лений, а его предпосылка и основа. Странным образом

207

оказалось, что невежественные, по-детски наивные, полные предрассудков

крестьяне сознают всю драматическую глубину вопроса о смысле жизни; они

понимают, что их спрашивают о вечном, неумирающем значении их жизни и о том,

не боятся ли они предстоящей смерти. И они спокойно принимают вызов,

заключенный в этом для человека самом первом и самом основном вопросе о том,

для чего жить. Вслушиваясь в слова простых людей, вглядываясь в их жизнь,

Толстой пришел к заключению, что их позиция - позиция ребенка, устами кото-

рого глаголет истина. Они поняли вопрос о смысле жизни глубже, точнее, чем все

Соломоны и Шопенгауэры.

Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и бесконечного в

ней, то есть о том, имеет ли моя бренная жизнь вечное, неуничтожимое значение и

если да, то в чем оно состоит? Есть ли в ней что-либо бессмертное? Если бы

конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе, то не было бы самого этого

вопроса. Поэтому философы, говорящие о суетности жизни, ее бессмысленности,

мучительности, впадают в тавтологию, они не отвечают на вопрос, а лишь повто-

ряют его. "Для решения этого вопроса одинаково недостаточно приравнивать

конечное к конечному и бесконечное к бесконечному" (23, 36), надо выявить

отношение одного к другому. Следовательно, вопрос о смысле жизни шире

компетенции логического знания, он требует выхода за рамки той плоскости,

которая освещена светом разума. "Нельзя было искать в разумном знании ответа на

мой вопрос" (23, 34), - пишет Толстой. Приходилось признать, что "у всего

живущего человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное - вера,

дающая возможность жить" (23,35).

И наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно

осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее

ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни

---

подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле жизни

есть вопрос веры, а не рационально аргументированного знания. В философии

Толстого понятие веры имеет особое содержание, не совпадающее с

традиционным. Это - не осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом,

как полагал апостол Павел. "Вера есть сознание человеком такого своего

положения в мире, которое обязывает его к известным поступкам" (35, 170). "Вера

есть знание смысла

208

человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет.

Вера есть сила жизни" (23, 35). Из этих определений становится понятным, что для

Толстого жизнь, имеющая смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Осмысленная жизнь тождественна у-вере-нной (точнее: у-вера-нной) жизни.

Вера обозначает границу разума, но такую границу, которая устанавливается самим

разумом и которую мы можем воспринять только с этой стороны, со стороны

разума. Это понятие в толстовской интерпретации совершенно не связано с

непостижимыми тайнами, неправдоподобно чудесными превращениями и иными

предрассудками. Более того, оно вовсе не означает, будто человеческое познание

имеет какой-либо иной инструментарий, помимо разума, основанного на опыте и

подчиненного строгим законам логики. Характеризуя особенность знания веры,

Толстой пишет: "Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что объяснение всего

должно скрываться, как начало всего, в бесконечности. Но я хочу понять так, чтобы

быть приведенным к неизбежно-необъяснимому; я хочу, чтобы все то, что

необъяснимо, было таково не потому, что требования моего ума неправильны (они

правильны, и вне их я ничего понять не могу), но потому, что я вижу пределы

своего ума. Я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое положение

представлялось мне как необходимость разума же, а не как обязательство поверить"

(23, 57). Толстой был удивительно последовательным рационалистом в том

отношении, что он не признавал бездоказательного знания. Он не принимал ничего

на веру, кроме самой веры. Вера как сила жизни выходит за пределы компетенции

разума в той мере, в какой это обосновывается самим разумом. В этом смысле

понятие веры есть удостоверение честности разума, который не хочет брать на себя

больше того, что может.

Из такого понимания веры в ее соотнесенности с разумом вытекает, что за

вопросом о смысле жизни скрыто сомнение и смятение. Смысл жизни становится

---