Файл: Гусейнов..doc

прибегать к каким-либо дополнительным логическим процедурам. Сделать это для

него так же просто, как и выяснить, светит ли на небе солнце или нет.

Мыслители древности выдвигали нравственные требования (пифагорейский запрет

употребления в пищу бобов или ветхозаветное "не убий"), идентификация которых не

представляла никакой трудности. Однако в дальнейшем философы все более стали

склоняться к обобщенным и формализованным принципам, имевшим отчасти

головоломный характер. Скажем, установить меру соответствия какого-либо поступка

категорическому императиву Канта — дело отнюдь не легкое. Сам Кант прибегал к

сложным рассуждениям, чтобы ответить на вопрос: может ли крайне нуждающийся

человек брать деньги в долг, обещая вернуть их, хотя хорошо знает, что не в состоянии

будет это сделать. Убедительность его рассуждений неоднократно и не без основания

ставилась под сомнение, в частности Гегелем. К тому же следует учесть, что человек

психологически более склонен к моральной софистике, чем к беспристрастному

моральному анализу своих поступков. Он склонен выдавать совершаемое им зло за

добро. Императив Швейцера блокирует эту хитрость морального сознания. Ведь во

внимание принимаются только прямые действия, направленные на утверждение воли к

жизни. А здесь при всем желании обмануться достаточно трудно. Срывая цветок,

человек совершает зло, спасая раненое животное, творит добро. Это так просто, так

элементарно. И эту элементарность, узнаваемость в каждом акте человеческого

поведения Швейцер считал важнейшим достоинством открытой им моральной истины.

Одно из важнейших условий возвращения этической мысли на трудный путь истины —

не предаваться абстракциям, а оставаться элементарным.

Реальность, в границах которой действует индивид, такова, что созидающая воля к

жизни неизбежно оказывается также разрушающей. "Мир представляет собою

жестокую драму раздвоения воли к жизни" (с. 219). Одно живое существо утверждает

себя в нем за счет другого. Жестокая проза жизни противоречит требованиям нрав-

ственного принципа. Этика и необходимость жизни нахо-

252

дятся в непримиримом, напряженном противостоянии. Человеку не дано вырваться

из этой ситуации раздвоенности. Как же ему вести себя, как относиться к этим двум

силам, раздирающим его на части? Швейцер отвечает: примять ситуацию такой,

---

какова она есть, иметь мужество и мудрость видеть белое белым, а черное черным

и не пытаться смешивать их в серую массу, Человек — не ангел, и, как существо

земное, плотское, он не может не наносить вреда другим жизням. Однако человек

(и именно это делает его поведение этическим, нравственным) может сознательно

следовать в своих действиях принципу благоговения перед жизнью, способствуя ее

утверждению всюду, где это возможно, и сводя к минимуму вред, сопряженный с

его существованием и деятельностью.

В мире, где жизнеугверждение неразрывно переплетено с жизнеотрицанием,

нравственный человек сознательно, целенаправленно и непоколебимо берет курс на

жизнеугверждение. Любое (даже и минимально необходимое) принижение и

уничтожение жизни он воспринимает как зло. В этике Швейцера понятия добра и

зла четко отделены друг от друга. Добро есть добро. Его не может быть много или

мало. Оно есть или его нет. Точно так же и зло остается злом даже тогда, когда оно

абсолютно неизбежно. Поэтому человек обречен жить с нечистой совестью.

Швейцер, подобно Канту, придает концептуальный смысл утверждению о том, что

чистая совесть

— изобретение дьявола.

Мистическая основа этики благоговения перед жизнью и проистекающее из нее

абсолютное противопоставление добра и необходимости обусловили самую приме-

чательную и сильную сторону мировоззрения Швейцера

— его принципиальную неморалистичность. Этика Швейцера освобождает бытие,

практическую деятельность от тирании моральных норм, от пут жесткой моральной

регламентации. Она ограничивается формулированием обшей цели

деятельности человека, ее постоянной сверхзадачи, предлагая в том, что касается

конкретных действий, их предметного содержания и организации, руковод-

ствоваться сугубо рациональными соображениями, логикой самого дела. Так,

отправляясь в путь, мы выясняем, куда и как двигаться, и здесь решающее слово

при выборе направления и цели принадлежит этике. Но когда направление пути

известно, то здесь решающее значение приобретают прагматические возможности:

средства передвижения, состояние дороги, квалификация водителя и т. д.

253

Этика противоречит целесообразности, и именно это позволяет ей быть наиболее

целесообразной; она выше обстоятельств и тем дает возможность в максимальной

степени сообразовываться с ними. Этика говорит лишь одно: добро — это

---

сохранение и развитие жизни, зло — уничтожение и принижение ее. И все. А

конкретные способы осуществления этого зависят от обстоятельств, умения, силы,

воли, практической смекалки и т.п. индивида. И при этом этика ясно сознает, что

зло можно уменьшить, но избежать его полностью невозможно. Поэтому она не

выдвигает абсолютного запрета на уничтожение и принижение жизни, она только

обязывает всегда считать такое уничтожение и принижение злом.

Этика благоговения перед жизнью есть этика личности, она может реализоваться

только в индивидуальном выборе. Швейцер считает, что этика перестает быть

этикой, как только начинает выступать от имени общества. Выдвигаемые им

аргументы достаточно убедительны. Общество не может не относиться к человеку

как к средству, не может не рассматривать людей в качестве своих исполнительных

органов: оно неизбежно оказывается в ситуации, вынуждающей оплачивать так

называемое общее благо ценой счастья отдельных индивидов. Моральные

апелляции и регламенты, которыми оперирует общество, по существу, являются

хитростью, предназначенной для того, чтобы добиться мытьем того, чего не

удается добиться катаньем, принуждением и законом. Поэтому этика личности

должна быть начеку и испытывать постоянное недоверие к идеалам общества. И уж

что ни в коем случае нельзя передоверять обществу, так это роль этического

воспитателя. В этической критике общества Швейцер резок и определенен: "Гибель

культуры происходит вследствие того, что создание этики перепоручается

государству" (с. 229).

В принципе Швейцер допускает перспективу превращения общества из

естественного образования в этическое. Для этого оно должно приобрести характер

нравственной личности. Вообще этика в его понимании — целая звуковая гамма.

Она начинает с живых звуков этики личностного смирения, переходит в аккорды

этики активного личностного самосовершенствования, за ними следуют

приглушенные шумы этики общества, и "наконец, звук затухает в законодательных

нормах общества, которые уже только условно можно назвать этическими" (с. 210).

Однако идея возвышения этики личности до этики

254

общества, идея возможности культурного государства осталась у Швейцера в зачаточном

виде. Он не видел путей расширения этики личности до этики общества и в то же время

исключал возможность трансформации этики общества в этику личности. В своей

---

концепции он странным образом не придавал сколько-нибудь существенного значения

различиям в строении общества, его форм. И это, пожалуй, самый слабый пункт его

мировоззрения: в нем гуманность оказалась противопоставленной нраву, живое служение

людям — профессионально организованной деятельности, индивидуальный выбор —

общественному. Путь его этики не совпадает с магистральной дорогой, она намечает

боковую трону. И с этой точки зрения уход Швейцера в африканский девственный лес

оборачивается иной символикой — знаком того, что этический выбор можно реализовать

лишь вне существующей цивилизации. И хотя сам Швейцер в своей деятельности

стремился соединить моральные мотивы с достижениями культуры, цивилизации,

признавая, впрочем, необычайную трудность этой задачи, тем не менее его этическое

мировоззрение не содержит развернутой концепции такого синтеза. Как бы, однако, ни

оценивать философские и жизненные поиски Альберта Швейцера, он, несомненно, был

прав в том, что в современном мире нет более важной, витально значимой задачи, чем

соединение цивилизации с моралью, культуры с этикой, и что эта задача является

испытанием, вызовом не только для человечества в целом, но и для каждого человека в

отдельности.

---

Глава 11. Мораль и цивилизация

Мы рассмотрели ряд учений, каждое из которых предлагает собственную программу

нравственно достойной и счастливой жизни. Они, конечно, не исчерпывают раз-

нообразия этических программ в истории человечества (для качественной полноты

здесь недостает как минимум этики долга, аскетической этики, этики созерцательного

блаженства, героической этики, опытов морального нигилизма, которые также можно

интерпретировать как превращенную форму нравственного обновления мира). Но они

входят в число важнейших и общепризнанных.

Каждая из рассмотренных моральных программ (эти-ко-нормативиых систем)

своеобразна, дает свой особый и вполне законченный ответ на вопрос о том, как

преодолеть саморазорванность человеческого бытия, обнаруживающуюся в конфликте

между нравственными обязанностями и стремлением к счастью, Программы эти не

просто различны, они еще и альтернативны; нельзя (да и нет нужды) быть

одновременно, например, конфуцианцем и христианином, буддистом и

мусульманином, эпикурейцем и толстовцем. В этом смысле они — больше, чем

интеллектуальные системы, они являются жизнеуче-ниями. Они представляют собой

разные образы человека и человеческого общежития в их идеально мыслимом

воплощении.

Различия между рассмотренными жизнеучениями глубоки и очевидны. Но между ними

есть и нечто общее, что позволяет объединить их в единый ряд и называть этическими,

моральными программами жизни. Их можно сравнить с различными картинами

гениальных художников, написанными на один сюжет.

256

Что общего между великими моралистами?

Общее между великими моралистами можно свести к трем пунктам: они едины в

понимании назначения морали и ее основного нормативного содержания; они

одинаково понимают соотношение между нравственными обязанностями человека

и его стремлением к счастью; они мыслят свои программы принципиально

осуществимыми, а перспективу их конкретной реализации оставляют открытой.

Назначение морали великие моралисты усматривают в том, чтобы добиться такого

согласия между людьми, которое явилось бы выражением и продолжением их

права на достойную и счастливую жизнь. Собственно говоря, самой моралью они

называют то, что в негативном аспекте противостоит насилию, лжи, всем другим

---