Файл: Гусейнов..doc

Мысль всегда предметна, содержательна, она всегда есть мысль о чем-то. И Швейцер

пытается выявить первичную и постоянную определенность мысли, ее специфическую

объектность. Таким элементарным, непосредственным, постоянно пребывающим

фактом сознания является воля

lSchweitzerA. AusmeinemLeben... S. 131 — 132.

246

к жизни. Швейцер формулирует свою аксиому: "Я — жизнь, которая хочет жить, я

— жизнь среди жизни, которая хочет жить" (с. 217). Всегда, когда человек думает о

себе и своем месте в мире, он утверждает себя как полю к жизни среди таких же

воль к жизни. В сущности, Швейцер перевернул формулу Декарта, положив в

основу самоидентификации человеческого сознания не факт мысли, а факт

существования. Его принцип, если пользоваться терминами Декарта, можно было

бы выразить так: "Я существую, следовательно, я мыслю". Существование,

выраженное в воле к жизни и утверждающее себя положительно как удовольствие

и отрицательно как страдание, он рассматривает в качестве последней реальности и

действительного предмета мысли. Когда человек мыслит в чистом виде, он находит

в себе не мысль, а волю к жизни, выраженную в мысли.

Воля к жизни Швейцера в отличие от "я мыслю" Декарта говорит о том, что делать,

позволяет — и более того, требует от него выявить отношение к себе и к окру-

жающему миру. Воля к жизни приводит человека в деятельное состояние,

вынуждает его тем или иным • образом к ней отнестись. Это отношение может

быть негативно, с позиции отрицания воли к жизни, как, скажем, у Шопенгауэра. И

тогда мысль не может состояться, развернуть себя с логической необходимостью,

ибо она приходит в противоречие сама с собой. Отрицание воли к жизни,

осуществленное последовательно, не может окончиться ничем "иным, кроме как ее

фактическим уничтожением. Самоубийство оказывается той точкой, которая

логически завершает предложение, формулирующее отрицание воли к жизни.

Начало в этом случае одновременно становится и концом. Отрицание воли к жизни

противоестественно и, самое главное, не может быть обосновано в логически

последовательном мышлении. Человек действует естественно и истинно только

тогда, Когда он утверждает волю к жизни. Жизнеспособна только мысль,

утверждающая волю к жизни. Человек не просто осознает то, что движет им

инстинктивно, неосознанно. Он вместе с тем выявляет особое, сугубо человеческое

---

— благоговейное! — отношение к жизни. Адекватное познание воли к жизни есть

вместе с тем ее углубление и возвышение. Воля к жизни утверждает себя как

таковая и становится началом мышления, лишь осознавая свою идентичность во

всех своих многообразных проявлениях. В мыслящем человеке воля к жизни

прихо-

247

дит в согласие с собой и такое согласие достигается деятельностью, направляемой

благоговением перед жизнью. Тогда мыслящий человек становится этической лич-

ностью, а утверждение его воли к жизни перерастает в нравственную задачу.

"Этика заключается, следовательно, в том, что я испытываю побуждение

высказывать равное благоговение перед жизнью как по отношению к моей воле к

жизни, так и по отношению к любой другой. В этом и состоит основной принцип

нравственного. Добро — то, что служит сохранению и развитию жизни, зло есть то,

что уничтожает жизнь или препятствует ей" (с. 218).

Этика Швейцера является универсальной, его понимание гуманизма охватывает

также и природу, а этика человеческих взаимоотношений выступает в его рамках

лишь особым случаем.

Этика и мистика

Смысл человеческой жизни не может быть выведен из смысла бытия, а этика — из

гносеологии. Но откуда же ой взяться, особенно если учесть, что Швейцер не

приемлет решений, изгоняющих мораль из пределов рациональности в область

веры, эмоций. И тем более он не может принять отрицание морали.

Этика, считает Швейцер, должна родиться из мистики. При этом мистику он

определяет как прорыв земного в неземное, временного в вечное. Мистика бывает

наивной и завершенной; наивная мистика достигает приобщения к неземному и

вечному путем мистерии, магического акта, завершенная — путем умозрения. Тем

самым проблема возможности этики приобретает еще большую остроту, ибо

неземное и вечное не может быть выражено в языке. Язык способен охватить лишь

земную и конечную реальность. Эту неразрешимую проблему Альберт Швейцер

решил с такой же простотой, с какой Александр Македонский разрубил гордиев

узел. Этика возможна не как знание, а как действие, индивидуальный выбор, пове-

дение.

"Истинная этика начинается там, где перестают пользоваться словами" (с. 221). Это

высказывание Швейцера нельзя рассматривать только в педагогическом аспекте,

как подчеркивание первостепенной роли личного примера в нравственном

воспитании. Гораздо более важ-

---

248

но его теоретическое содержание. Поскольку этика есть бытие, данное как воля к

жизни, то и разворачиваться она может в бытийной плоскости. Она совпадает с

волей к жизни, которая утверждает себя солидарно с любой другой волей к жизни.

Этика существует как этическое действие, соединяющее индивида со всеми

другими живыми существами и выводящее его в ту область неземного и вечного,

которая закрыта для языка и логически упорядоченного знания. Вчитаемся

внимательно в необычные слова Швейцера, смысл которых не умещается в

предзаданные им масштабы, как если бы великан натягивал на себя детскую

распашонку: "Воля к жизни проявляется во мне как воля к жизни, стремящаяся

соединиться с другой волей к жизни. Этот факт — мой свет в темноте. Я свободен

от того незнания, в котором пребывает мир. Я избавлен от мира. Благоговение

перед жизнью наполнило меня таким беспокойством, которого мир не знает. Я

черпаю в нем блаженство, которого мне не может дать мир. И когда в этом ином,

чем мир, бытии некто другой и я понимаем друг друга и охотно помогаем друг

другу там, где одна воля мучила бы другую, то это означает, что раздвоенность

воли к жизни ликвидирована" (с. 219—220). Только через волю к жизни, через

деятельное возвышение и утверждение жизни осуществляется "мистика этического

единения с бытием" (с. 217).

Этика, как ее понимает Швейцер, и научное знание — разнородные явления: этика

есть приобщение к вечному, абсолютному, а научное знание всегда конечно,

относительно, этика творит бытие, а научное знание описывает его. Этика умирает

в словах, застывая в них, словно магма в горных породах, а научное знание только

через язык и рождается. Но из этого было бы неверным делать вывод, будто этика

может осуществиться вне мышления. Этика есть особый способ бытия в мире,

живое отношение к живой жизни, которое может, однако, обрести бытийную

устойчивость только как сознательное, укорененное в мышлении.

Дело в том, что воля к жизни раздвоена, раздвоена опасным образом. Одна жизнь

утверждает себя за счет другой. Поэтому самоутверждение воли к жизни в ее

стремлении к солидарному слиянию с любой другой волей к жизни не может

протекать стихийно. Только в человеке как сознательном существе воля к жизни

проистекает из мышления, которое доказывает, что этика содержит свою

необходимость в себе и что индивид должен "пови-

---

249

новаться высшему откровению воли к жизни" (с. 220) в себе. И ничему больше!

Жизнеутверждающее начало воли к жизни находит свое продолжение и выражение

в этическом мышлении. Мышление дает индивиду силу противостоять

жизнеотрицанию каждый раз, когда его жизнь сталкивается с другой жизнью.

"Сознательно и но своей воле я отдаюсь бытию. Я начинаю служить идеалам,

которые пробуждаются во мне, становлюсь силой, подобной той, которая так

загадочно действует в природе. Таким путем я придаю внутренний смысл своему

существованию" (с. 203). Здесь развивается единственная в своем роде диалектика

мистики и рациональности, столь характерная для этического мировоззрения

Швейцера. Последовательная рациональность, не находя "вещества" этики в

эмпирическом мире, постулирует ее мистическую сущность. Мистическая природа

этики реализуется в рационально осмысленных и санкционированных разумом

действиях человека.

Этика традиционно именуется практической философией. Ома рассматривается как

основной канал выхода философии в практику. Философские знания о мире ока-

зывают обратное воздействие на него, приобретают практическую действенность в

той мере, в какой они трансформируются в идеальные модели и нормы человечес-

кого поведения. Здесь действует цепочка: философия — этические каноны —

индивидуальный опыт. В этом смысле этику можно было бы назвать философской

практикой. Этика Швейцера выпадает из традиции, не подпадает под привычное

понятие практической философии. Она не признает никаких связей с гносеологией

и является непосредственным выражением бытийной силы, которая предстает в

индивиде как воля к жизни. Это — не отраженное, но заговорившее бытие. Она

есть адекватный, усиленный мышлением способ существования бытия,

практическое утверждение воли к жизни.

Чистая совесть—изобретение дьявола

Оригинально и поразительно ясно решает Швейцер самый, пожалуй, трудный для

этики вопрос о путях ее соединения с жизнью.

Этика конструирует идеальную нравственность по контрасту с реальным миром.

Признание несовершенства человеческих нравов является условием, содержанием

250

и оправданием нормативной модели, задающей иную перспективу

межчеловеческих отношений. Но чем решительней идеальная мораль порывает с

реальным миром, чем выше она взмывает в поднебесье духа, тем трудней ей пройти

---

обратный путь, спуститься с небес идеальных устремлений на землю практической

жизнедеятельности. Человек, желающий быть одновременно моральным и

практически деятельным, оказывается зажатым между двумя полюсами: святостью

и цинизмом. Чтобы остаться верным идеальным предписаниям морали, он выну-

жден сторониться активной борьбы, стать отшельником, как, впрочем, и поступали

многие из христианских святых. Если же человек стремится быть деятельным, до-

биваться жизненного успеха, то он должен быть готовым преступить моральные

запреты, как бесцеремонно преступали их люди, достигавшие вершин земной

власти. Реальное поведение реальных людей всегда является компромиссом между

тем и другим. Человеческое благо (воспользуемся еще раз этим образом Платона),

складывается из удовольствия и разумения, его можно уподобить напитку,

представляющему собой смесь хмельного меда и отрезвляющей воды. Как

изготовить такой напиток, чтобы он, с одной стороны, не был безвкусным, а с

другой — ядовитым? Каковы пределы жизненного компромисса: как остаться

моральным, не превращаясь в отшельника-святого, и как сохранить социальную ак-

тивность, не впадая в цинизм? Вот вопрос, который был и остается камнем

преткновения этической теории.

Альберт Швейцер решает его, отрицая саму идею этического компромисса.

Напиток жизни, приготовленный по рецепту доктора Швейцера, отличается тем,

что в нем бодрящая струя чистой воды никогда не смешивается с отравляющей

струей хмельного напитка. Этика в ее практическом выражении совпадает у него со

следованием основному принципу нравственного, с благоговением перед жизнью.

Любое отступление от этого принципа — моральное зло. Этический принцип

Швейцера существенно отличается от аналогичных принципов или законов,

которые формулировались в истории этики. Прежде всего он составляет не просто

основное, но единственное и исчерпывающее содержание нормативной модели

нравственно достойного поведения. Этика Швейцера не содержит системы норм,

она предлагает и предписывает единственное правило — благоговейное отношение

к жизни всюду и всегда, когда индивид встречается с другими

251

проявлениями воли к жизни. Вместе с тем этический принцип Швейцера является

содержательно определенным и, что особенно важно, самоочевидным. Чтобы уста-

новить соответствие своих действий данному принципу, индивиду не требуется

---