Файл: Антонен Арто.doc

Движение, идущее извне вовнутрь, называется цент­ростремительным и соответствует сжимающей силе, тог­да как движение, идущее изнутри вовне, называется цен­тробежным и соответствует отталкивающей и расширяю­щей силе.

Как жизнь и природа, мысль прежде движется изнут­ри вовне, а затем извне вовнутрь. Я начинаю мыслить в пустоте и из пустоты двигаюсь к полноте; достигнув полноты, я могу снова впасть в пустоту⁷. Я иду от абст­рактного к конкретному, а не от конкретного к абстракт­ному.

Задерживать мысль вовне и изучать, на что она спо­собна в таком положении,— значит не понимать внут­ренней динамической природы мысли. Значит не желать ощутить мысль в движении ее внутренней судьбы, чего не в силах уловить ни один эксперимент.

Сегодня я называю поэзией понимание внутренней ди­намической судьбы мысли.

Чтобы вновь обрести свою естественную глубину, чтобы ощутить себя живой внутри мысли, жизнь отверга­ет аналитический ум, сбивший с толку Европу.

Поэтическое знание — это внутреннее знание, поэти­ческое качество — внутреннее качество. Сегодня дела­ются попытки отождествить поэзию поэтов с внутренней магической силой, которая прокладывает путь жизни и позволяет на нее воздействовать.

Является ли поэзия некой секрецией материи или нет — я не буду останавливаться на обсуждении этого

[259]

вопроса; я лишь скажу, что материализм Ленина, судя по всему, игнорирует поэтику мысли.

Существуют особые растения для лечения особых бо­лезней, и болезни хранят цвет этих растений. Парацельс, исцеляя людей, в то же время думает о том, чтобы найти для человека особый путь развития болезни (можно ска­зать, что он исцелил жизнь), так вот, Парацельс мыслен­но устанавливает связь между цветом болезни и цветом растения — и он вылечивает болезнь.

Это зачатки спагирической медицины⁸, породившей гомеопатию.

Существуют особые критерии страсти, и крик каждой страсти имеет свою степень вибрации; в прежние време­на люди знали гармонию страстей. Но и для каждой болезни существуют свой крик и свой хрип: есть крик за­раженного чумой, когда он бежит по улице с помутив­шимся от наплыва образов сознанием, и есть особый хрип больного чумой, входящего в агонию. Землетрясе­ние тоже имеет свой звук. Совсем особая вибрация возду­ха бывает при приближении эпидемии. Можно устано­вить подобия и странные гармонии звуков между болез­нью и страстью, страстью и содроганием земли.

Детерминизм фактов не отделен от внешних проявле­ний жизни. Нет ни одного исторического события, кото­рое не было бы связано с особым цветом или особым звуком.

Гениальные эпохи мыслили с помощью цвета или зву­ка, в соответствии с ритмом хрипов, с дрожью эпидемий, с шелестом растений, похожих на болезнь, в соответ­ствии с комбинацией выражений, с модуляциями рыда­ний, через которые выражает себя всякая мука четверто­ванного судьбой человека, в его попытке угадать движе­ние истории, взойти по линии судьбы.

Древние игры основаны на знании, которое через дей­ствие укрощает судьбу. Весь древний театр был битвой с судьбой.

Но чтобы укротить судьбу, надо знать всю приро­ду, все сознание человека, согласованное с ритмом со­бытий.

[260]

Мы живем идеей единой культуры, мы призываем ее, чтобы вновь обрести идею единства всех проявлений при­роды, которой человек сообщает ритм своей мысли.

Триста восемьдесят точек китайской медицины, управ­ляющие всеми человеческими функциями, создают из че­ловека единую систему, наподобие того как универсаль­ная система исцеления Парацельса поднимает человече­ское сознание на уровень божественной мысли.

Тот, кто сегодня убежден, что в Мексике существует множество культур: культура майя, культура тольтеков, ацтеков, чичинеков,сапотеков,тотонаков,тараеков, отоми и т. д.,— не знает, что такое культура, и путает мно­жественность форм с синтезом единой идеи.

Существует мусульманский эзотеризм, и существует эзотеризм брахманический, есть оккультный Генезис, ев­рейский эзотеризм «Зогара» и «Сефер Йециры»⁹, и здесь, в Мексике, есть «Чилам-Балам» ¹⁰ и «Попол-Вух»¹¹.

Каждому ясно, что эти эзотеризмы представляют, в сущности, одно и то же, стремясь выразить в духе одну и ту же вещь. Они указывают на одну и ту же идею:

геометрическую, числовую, органическую, гармониче­скую, оккультную,— примиряющую человека с природой и жизнью. Знаки разных видов эзотеризма идентичны. Они располагают глубокими аналогиями между словом, жестом и криком.

Из всех возможных эзотеризмов мексиканский эзоте­ризм последним опирается на кровь и богатства земли, магию которой могут не замечать только фанатичные подражатели в Европе.

Я за то, чтобы выпустить на волю оккультную магию земли, не похожей на эгоистический мир, который упря­мо шагает по ней, не видя падающей на него тени.

[261]

Театр и боги1

Я пришел сюда не затем, чтобы передать послание от сюрреалистов; я пришел сказать, что сюрреализм во Франции вышел из моды. И многие другие вещи во Фран­ции вышли из моды, хотя за пределами страны им все еще подражают, будто они действительно являются отраже­нием ее мысли.

Сюрреалистическая позиция была позицией негатив­ной, и я пришел сюда рассказать, о чем думает молодежь моей страны, жадно ищущая позитивных решений, жела­ющая вновь ощутить вкус к жизни. И то, что она думает, она намерена реализовать.

Новые устремления молодежи Франции совсем не то, о чем можно написать в книгах или газетах, как описыва­ют, например, загадочную болезнь или странную эпиде­мию, не имеющую к жизни никакого отношения.

Тело французской молодежи поражено эпидемией буржуазного духа, в чем надо видеть не болезнь, а выра­жение острейшей внутренней потребности. Характерной чертой нашего времени является то, что идеи перестают быть идеями и становятся Волей, переходящей в дей­ствие. За всем, что сегодня происходит во Франции, сто­ит Воля,готовая к действию.

Когда молодой художник Бальтюс² пишет женский портрет, он выражает свою волю реально трансформиро-

[262]

вать женщину, привести ее в соответствие со своим за­мыслом. Этой картиной он выражает страшную, неот­ступную мысль о женщине и любви, и он знает, что гово­рит не в пустоту, так как его живопись владеет тайной действия.

Он рисует, будто зная тайну молнии.

Поскольку тайна молнии еще не нашла практического применения, все считают, что это научная проблема, и оставляют ее ученым; но однажды кто-нибудь найдет ей применение и использует ее для разрушения мира — вот тогда все начнут обсуждать этот вопрос.

Молодежь желает восстановить связи между тайной вещи и множеством способов их применения.

Это тоже идея культуры, но этому не учат в школах, так как позади идеи культуры стоит идея жизни, которая в школах вызывает одно замешательство, поскольку раз­рушает их систему преподавания.

Идея жизни имеет магический характер, она предпо­лагает существование огня во всех проявлениях челове­ческой мысли; нам всем сегодня кажется, что образ вос­пламеняющейся мысли содержится в идее театра, и мы думаем, что театр возник лишь для того, чтобы ее выра­зить. Но сегодня большинство считает, что театр не име­ет ничего общего с реальностью. Когда говорят о чем-ни­будь, представляющем реальность в карикатурном виде, все думают, что речь идет о театре; в то время как во Франции большинство из нас уверено, что только настоя­щий театр может нам показать реальность.

Европа стоит на уровне передовой цивилизации: я хочу сказать, что она очень больна. Дух французской молодежи отрицательно реагирует на этот уровень пере­довой цивилизации.

Ей не нужны ни Кайзерлинг³, ни Шпенглер⁴, чтобы ощутить всеобщее разложение мира, живущего ложными представлениями о жизни, оставленными эпохой Ренес­санса.

На наш взгляд, жизнь сейчас переживает состояние страшной потери сил. Чтобы ощутить это состояние, мы должны создать новую философию.

[263]

Дела сейчас обстоят таким образом, что мы можем сказать: точно так же, как в былые времена молодежь го­нялась за любовью, вынашивала честолюбивые мечты о материальном благополучии и славе, сегодня она мечта­ет о жизни, она гоняется за жизнью, она выслеживает жизнь, так сказать, е ее сущности: она хочет понять, от­чего жизнь больна и что заставило подгнить саму идею жизни.

Чтобы узнать это, она вглядывается во вселенную. Она хочет понять природу и вдобавок Человека. Не челове­ка в его индивидуальности, а Человека ростом с природу.

Когда ей говорят о Природе, она спрашивает, о какой Природе пойдет сегодня речь. Потому что она знает, что как существуют три Интернационала, так существуют и три Природы, стоящие на разных уровнях. Это тоже дело науки.

«Есть три солнца,— говорил император Юлиан,— из них лишь одно видимо». Юлиан Отступник свободен от подозрений в пособничестве христианской духовности, он является одним из последних представителей Древней НАУКИ⁵.

Молодежь включает Человека в Природу; различая в Природе ступени, ведущие извне вовнутрь, она и Чело­века тоже рассматривает поступенно.

Молодежь знает, что театр в состоянии дать ей высо­кую идею природы и человека.

Она не считает, что, разделяя столь высокую идею те­атра, она совершает акт предательства по отношению к жизни, наоборот, она надеется, что театр поможет ей исцелить жизнь.

Существуют десять тысяч способов участвовать в жиз­ни и десять тысяч способов принадлежать своей эпохе. Мы не за то, чтобы в нашем расшатанном мире интеллек­туалы занимались чистым умозрением. Мы больше не зна­ем, что такое башня из слоновой кости. Мы за то, чтобы интеллектуалы тоже включились в свою эпоху, но мы ду­маем, что они могут сделать это, лишь объявив ей войну. Объявить войну, чтобы завоевать мир. Виновником нынешнего катастрофического состояния умов мы счита-

[264]

ем страшное невежество. Есть сильный электрический ток для прижигании невежества, я хочу сказать, для при­жигании по всем правилам науки.

Жизнь для нас не лазарет, не санаторий, даже не лабо­ратория. Мы к тому же не считаем, что культуру можно усвоить через слова и идеи. Цивилизация передается не через внешнюю сторону нравов. Вместо того чтобы жа­леть народ, мы выступаем за возрождение забытой народ­ной доблести, чтобы народ сам, таким образом, сумел себя цивилизовать.

Итак, я утверждаю, что молодежь, не беспокойная, а обеспокоенная, обеспокоенная всем тем, что лишь внешне похоже на ее собственные мысли, во всем винит невежество эпохи.

Она констатирует факт невежества и ждет, когда оно ополчится на нее.

Когда ей становится известно, что китайская медици­на, появившаяся много тысяч лет назад, может излечить от холеры с помощью средств тысячелетней давности, тогда как европейская медицина знает против холеры лишь варварские средства — бегство и кремацию, ей, мо­лодежи, кажется уже недостаточным распространение китайской медицины в Европе, она начинает думать о по­роках европейского духа, желая от него исцелиться.

Она понимает, что Китай смог выявить природу холе­ры не с помощью какого-то фокуса, а путем глубокого, об­нимающего предмет знания.

Знание такого рода и составляет культуру. Есть тайны культуры, которые невозможно передать через текст.

В противовес европейской культуре, которая верит в письменный текст и убеждает всех в том, что культура гибнет с его исчезновением⁶, я утверждаю существова­ние другой культуры, исчезнувшей культуры других эпох, основанной на материалистической идее духа.

В отличие от европейца, знающего лишь собственное тело и даже никогда не мечтающего о том, что можно организовать природу, поскольку он ничего не видит за пределами своего тела, китаец получает знания о приро­де с помощью науки о духе.

[265]

Ему известны различные степени пустоты и заполнен­ности, описывающие весомые состояния души; в каждой из трехсот восьмидесяти точек тела, отражающих физио­логические функции души, китаец может обнажить суть природы и ее болезней, иначе говоря, он в состоянии об­нажить природу болезни.

Якоб Бёме, веривший только в духов, тоже может определить, когда дух болен; во всей природе он находит состояния, говорящие о Гневе Святого Духа (La Colere de 1'Esprit)⁷.

Такие светлые умы дают нам новое представление о Человеке. Мы хотим, чтобы нам снова объяснили, что такое Человек, раз это было известно другим эпохам.

Мы начинаем срывать Табу, поставленные жалкой на­пуганной наукой у развалин культуры, умевшей объяс­нить жизнь.