Файл: Международная конференция Россия Украина Белоруссия пути интеграции.doc

оказывать всяческое влияние и, таким обра­зом, тянутся целые территории. Вот почему и Сколково стали создавать — было подсчитано, что на сырьевом секторе Россия может про­кормить только 30 миллионов населения, то есть практически третью или четвертую часть всего населения. И поэтому, несмотря на то, что Россия богата и сырье есть, поэтому и ре­шили ориентироваться на инновационную экономику, потому что она должна потянуть за собой инфраструктуру. Оганесян А.Г.: Последнее, уточняющий во­прос, который связан с тем, о чем Вы гово­рите. Может быть ситуация иная в Белоруссии и Украине? Я хотел бы с ним так же обра­титься к нашим коллегам. В том то и беда, и головная боль российского государства, в луч­ших ее представителях, что бизнес у нас крайне инертный. И его творческую энергию давно пора освободить, и бизнес не берет деньги под новые технологии. Они лежат, но никто не берет и не делает заявок, почему и сырьевые деньги во многих программах воз­вращаются в бюджет. Может быть, у Белорус­сии и Украины бизнес гораздо более активен по части введения новых технологий. Инно­вационный процесс не запустишь без инте­реса предпринимателя. В этом проблема, в которую все упирается в России. Может быть, в Белоруссии и Украине картина иная? Новикова И.В.: Вы знаете, почему у вас в России, насколько мне кажется, слишком много ниш пока еще там, где можно много за­работать, не вкладываясь. Если наш бизнес не будет вкладывать, все это перекупят амери­канцы. Когда они ваше Сколково смотрели, знаете, они говорили: «А пусть создают, как только появится толковое изобретение, мы его перекупим». Чисто американский подход. Не обязательно делить прибыль по долям. Го­сударство дает и говорит, что в течение трех лет надо коммерцилизировать эту разработку. Если в течение трех лет она не запустилась в оборот, не коммерцилизировалась, не создала новые рабочие места (это, кстати, очень хоро­шая логика — создаются рабочие места), вот тогда государство не забирает, но делится по долям.

Оганесян А.Г.: А если это три государства? Если это Белоруссия, Украина, Россия — как они между собой поделят? Новикова И.В.: Так же и три могут поделить. Я считаю, это чисто техническим вопросом, особенно насчет государств. Государство соз­дано для нормального общества, для развития экономики. Если с помощью открытия, кото­рое сделано и финансировалось тремя госу­дарствами, создано, например, миллион рабочих мест, они что будут требовать деньги обратно? Это пойдут налоги. Но у нас нет за­конодательства. Вот почему я привела пример законодательства американского, оно отдает, государство не заинтересовано забрать себе, а заинтересовано, чтобы пошли рабочие места и налоги — все.

Оганесян А.Г.: Спасибо, Ирина Васильевна! Ваш интереснейший доклад спровоцировал такую хорошую дискуссию. Я считаю, что надо будет разрабатывать законодательство, на основе которого страны будут решать это. Тема следующего доклада: «Россия, Белорус­сия, Казахстан и Украина на пути к Евразий­скому союзу».

Максименко В.И.: Я хотел бы относительно этого доклада высказать свои соображения. Лет 10 назад, когда слово «глобализация» ста­новилось чем-то вроде заклинания, я попро­бовал разобраться для себя, откуда же оно вдруг взялось. Потому что еще в середине 90-х гг. никто в мире не знал, что такое глобали­зация и слова этого не было, я уверяю вас. Xотя процессы, о которых говорила Ирина Васильевна, проходили и протекали и раньше. Слово «глобализация», которое при­обрело потом статус термина, было брошено и родилось в Давосе на известном экономиче­ском форуме в 1996 году. А дальше пошла все­мирная операция по внедрению этого термина в общественное сознание, в научный дискурс, в политические круги. Значит ли это, что я допустил бы такую неосторожность, что стал бы отрицать процессы, объективно даю­

щие обоснования для их обозначения словом глобализация. Нет, конечно. Употреблять тер­мин «глобализация» без грамматического при­ложения - полная бессмыслица. Американцы, как вы правильно сказали, это делают, но это делается в рамках глобалисткого идеологиче­ского дискурса. А если мы зададимся вопро­сом, глобализация чего в действительности имеет место, то мы выйдем на ограниченный по своей природе ответ. Имеет место то, что исследователь Кеннеди (не президент) назы­вал информационно-финансовой глобализа­цией. Вы об этом сказали. Имеет место глобализация процессов передачи данных. Имеет место глобализация движения финан­совых средств. Имеет место еще, на мой взгляд, глобализация средств массового уни­чтожения. И глобализация некоторых (но да­леко не всех) товарных рынков. Я говорю о том, что неамериканским ученым и ученым неамериканской научной культуры надо быть осторожнее, придирчивее и скептичнее в от­ношении рамок употребления этого термина. Второе, мне представляется, что тезис о том, что роль государств в международных отно­шениях будет падать и сходить на «нет», он не­доказуем. Я тоже отношу это насчет идеологической пропаганды. Вы еще упомянули «восточное партнерство», это свежая тема. В Варшаве недавно пошла сходка (у нас здесь сидит специалист по «вос­точному партнерству» Владислав Гулевич, ко­торый недавно опубликовал у нас на сайте несколько хороших статей по этой теме). Я хочу сказать, что «восточное партнерство» ни­кого и ничего не подтягивает к себе по той простой причине, что задуманное в Брюсселе как проект отсечения от РФ трех восточноев­ропейских и трех закавказских государств. «Восточное партнерство» (а Брюссель не мог предложить ничего практически значимого) стало разваливаться на глазах. И как пять го­сударств постсоветских отреагировали на по­пытку заклеймить Белоруссию в Варшаве. Вы знаете лучше меня. Они единогласно - от Гру­зии с Саакашвили до Белоруссии с Лука­шенко - отказались подписать. Последнее, насчет Сколково и москвичей (я москвич). Люди, которые побывали в Скол-ково, имеют разные представления. Мы все были поражены, что все надписи на всех ка­бинетах, залах конференций, помещениях и даже на туалетах, сделаны на английском языке. У меня вопрос — для кого создается Сколково?

Новикова И.В.: Насчет термина «глобализа­ция» не соглашусь. Впервые в оборот (у меня есть доказательства) в 1980 году вышла статья профессора Гарвардского университета Тео­дора Левита. Не помню, как она называлась, но там впервые был употреблен этот термин «глобализация» и эпиграф у статьи был очень хороший: «американские компании так должны научиться оперировать на мировом рынке, как если бы они работали дома». То есть американцы поняли, что этот процесс не остановить, и они решили возглавить его. И Рейган когда пришел, почему его они по сей день любят, потому что он стал проламывать интересы своих транснациональных компа­ний за рубежом. Это абсолютно правильно. То есть против объективного процесса, кото­рый они не могут преодолеть. Но не только американцы проводят подобные компании. Американские компании очень сильно потес­нены последние 10 лет. Более того, если по­смотреть на прямые иностранные инвестиции, то в начале 2000-х годов амери­канцы притягивали 25% мировых инвести­ций, то сейчас только 20%. Поэтому говорить о том, что проект американский и создан в Да­восе, я не совсем с этим согласна. 1980 год — термин использован впервые. Я встречала ра­боты со ссылками, что в 1972 году этот термин уже использовался. Если же говорить как о яв­лении, когда оно возникло, тоже могу вам ска­зать — во второй половине 1950—х гг., когда США приняли закон «О полной конвертации по платежному балансу». И два ученых (аме­риканец и англичанин) в 1960-х гг. увидели, что потоки денежные движутся быстрее, чем товарные потоки, то есть стали возникать

транснациональные корпорации. На чем вы­росли Южная Корея, Сингапур, Гонконг, потом позже Новая Зеландия? Они выросли на том, что в них стали эти крупные компании из развитых стран вкладывать средства. По­чему они стали вкладывать, потому что там за­путанная налоговая система, большие налоги, экологическое законодательство, трудовое за­конодательство - очень сложное. Они стали выходить в те страны, и, таким образом, на­чался процесс глобализации. С этой точки зрения он объективен, потому что деньги ищут, где прибыль.

Гаврилечко Ю.В.: Вы спрашивали насчет того, как в Украине. Инновация в Украине -это новый способ, как украсть деньги из бюд­жета. Это единственное, что в Украине подра­зумевается под инновациями. На сегодняшний момент у нас есть целое Агент­ство по инновациям и инвестициям, которое переваривает больше миллиарда бюджетных денег. На самом деле, это просто утилизация бюджетных денег, больше ничего; никаких проектов, ничего не создается и никак не кла-стируется. Это, к сожалению, реальность. Все идет в карман.

Следующий момент - насчет приватизации. Как я уже говорил в своем докладе, привати­зация — самый худший способ что-либо улуч­шить или получить прибыль в наших условиях. Первое, государство никак не гаран­тирует, что то, что приватизировано, у тебя останется навсегда. Поэтому любой нормаль­ный бизнесмен, что-нибудь купив или полу­чив в виде каких-то бонусов, чтобы нормально и быстро обеспечить оперативную ликвидность этого, не будет никуда встраи­ваться, модернизировать. Единственный спо­соб, чтобы какие-то инновации заработали — это нанимать директоров на работу, чтобы их единственным способом заработка было запу­стить что-то в производство. Кирюхин Д.И.: Я хотел бы развеять мрач­ный тон своего коллеги. Да, конечно, у нас в Украине есть существенные проблемы, но не все, на самом деле, так плохо. Тот же недавно существовавший Индустриальный союз Дон­басса до кризиса сумел полностью модерни­зировать все свое металлургическое производство на более энергоэффективное. Сейчас активно развиваются проекты по раз­витию солнечных батарей - как раз в Крыму строятся эти предприятия, в которые вклады­ваются мощные финансовые ресурсы. Есть проблема в том, что вместо инноваций суще­ствует приоритет получения прибыли сейчас, а дальше - хоть трава не расти. Но есть объ­ективные обстоятельства, в том числе, и повы­шение цен на газ для Украины со стороны России, в этом смысле спасибо вам, это застав­ляет думать, как нам быть, чтобы выживать дальше, как же нам самих себя модернизиро­вать.

Оганесян А.Г.: Спасибо! Надо отдавать себе отчет в том, что если мы, научное сообщество, не будем представлять себе идеальных моде­лей, а будем исходить только из эмпириче­ской данности, тогда нам здесь не надо собираться. Критические замечания тоже не­обходимы, но только в единстве противоре­чий и противоположностей мы можем к чему-то выйти. Мы говорим о гражданском обществе. Гражданское общество сейчас ста­новится зрелее. Оно вооружается всей этой энергией критики не уличной, а именно той, которая начинает бороться с этой. И их, ко­нечно, надо начинать снизу подталкивать и даже воспитывать. Это процесс очень непро­стой. Но, не имея идеальных моделей и иде­альных подходов, мы исходим из той реальности, которая наплодилась в последнее время. Поэтому все очень хорошо, и я очень рад такому представлению Ирины Василь­евны Новиковой. Я во многом с ней согласен. И благодарен тем, кто увидел там уязвимость со стороны наличной реальности, но одно другого не исключает. Наоборот, будем идеа­листами, а иначе нам нечего собственно де­лать. Следующий доклад на тему «Евразийский союз и историческая Россия».

Максименко Владимир Ильич

Кандидат исторических наук, генеральный директор аналити­ческого центра Фонда стратеги­ческой культуры:

В статье В.Путина «Новый интеграционный проект для Евразии — будущее, которое рож­дается сегодня» намечена траектория поступа­тельного движения по четырем точкам: Таможенный союз — Единое экономическое пространство — Евразийский экономический союз — Евразийский союз. Это определённая логическая линия исторического развития, и здесь речь идёт не о нескольких автономных проектах, а о едином проекте - о превращении интеграции стран бывшего СССР в «понят­ный, привлекательный для граждан и бизнеса устойчивый и долгосрочный проект, не зави­сящий от перепадов текущей политической и любой иной конъюнктуры». Можно предположить, что выдвижение та­кого проекта в условиях 2011 года во многом обусловлено объективными обстоятельствами внешнего характера: мировой финансово-эко­номический кризис, диктующий сложение сил в борьбе с кризисными тенденциями; стремительное обострение международной напряжённости под влиянием событий на Ближнем Востоке... Однако я бы не сводил логику появления «евразийского проекта Пу­тина» к факторам внешних влияний. Речь идёт, как мне представляется, ещё и о созна­тельном политическом выборе. Позволю за­метить, что от постоянства этого выбора, от его неконъюнктурного характера напрямую зависит судьба десятков миллионов людей в полутора десятках признанных и ещё несколь­ких непризнанных государств, зависит судьба общего наследия поколений наших отцов. Итак - «новый интеграционный проект для Евразии». Однако Евразия велика. У того же Бжезинского с его геостратегическими играми Евразия изображена в виде «Великой шахмат­ной доски», на которой некий игрок, находя­щийся вне пределов Великого континента, передвигает фигуры и пешки (государства, го­сударственных деятелей), как ему заблагорас­судится. В нашем же случае речь идёт о судьбе постсоветской Евразии. Её расхожее обозна­чение - «постсоветское пространство». Сразу скажу: термин этот, хотя он и стал чем-то вроде речевого тика, - довольно странный, неудачный и дезориентирующий. С одной стороны, вроде всё верно: сама по себе потребность языка использовать приме­нительно к полутора десяткам государств объ­единяющее их выражение «постсоветское пространство» указывает на общность, сохра­нившуюся и 20 лет спустя после того, как наше общее отечество начали резать на куски государственными границами, структурами, непонятно кому принадлежащей собственно­сти, а также — мощными операциями инфор­мационной войны, призванными лишить наши народы общего прошлого (упразднить понятие «Отечественная война» примени­тельно к войне 1941-1945 гг. и т.д.). А с другой стороны, термин «постсоветское простран­ство» загоняет сознание в языковую ловушку. Пресловутое «пост» указывает на нечто не­определённое, чему и имени-то нет, но с чем приходится иметь дело после того как ликви­дирован ключевой геополитический фактор в Евразии (Маккиндер сказал бы: разрушена «материковая сердцевина мира») — после того,

как перестало существовать государство, исто­рические освоившее это пространство и сво­бодно вмещавшееся в его границы. Если угодно, этот термин-суррогат, «постсоветское пространство», - другое наименование того, что Бжезинский предложил считать «геопо­литическим вакуумом» или «чёрной дырой». Если мы, граждане стран бывшего СССР, не хотим числить себя обитателями «чёрной дыры», то мы должны со всей определён­ностью признать очевиднейшую вещь, и именно: так называемое «постсоветское про­странство» - это единое, внутренне связанное культурно-историческое пространство взаи­модействия народа, власти и территории, в ко­тором возводилось и существовало тысячелетнее здание российской государст­венности. И строилось это здание не кем-то, а людьми, с которыми мы, ныне живущие, свя­заны бесчисленными нитями - родовой памя­тью, преемственностью культуры, а кто-то ещё и узами духовной верности. Это здание ИСТОРИЧЕСКОЙ РОССИИ. Сегодня понятие «историческая Россия» всё больше входит в обиход. В середине октября 2011 года, в Москве прошла рабочая конфе­ренция движения «Интернациональная Рос­сия», где были приняты программные тезисы, носящие многоговорящее название «Воссо­единение разделённого народа исторической России». Об исторической России говорит се­годня Патриарх Кирилл, говорит и пишет На­талья Нарочницкая и многие другие. Что касается смысла, который несёт в себе по­нятие исторической России, то он нуждается в принципиально важном уточнении. «Исто­рическая» - не в том вульгарном смысле, что когда-то существовавшая, а потом исчезнув­шая, канувшая в небытие. Историческая Рос­сия — это Россия, набравшая мощную инерцию движения во времени и простран­стве благодаря созидательному труду, войнам, духовному подвигу многих поколений народа. Эта инерция движения сквозь века обладает такой силой, что ни территориальные утраты, ни смена политических режимов, ни разброд «Смутного времени» и поныне не в состоянии отменить факт существования феномена ис­торической России. «Потеряться», стать про­шлым, которого уже нет, историческая Россия сможет только тогда, когда её образ будет вы­теснен из сознания последнего русского. Сегодня историческая Россия существует аб­солютно реально и зримо, по крайней мере, в трёх измерениях, трёх сферах жизни:

1. в культурной сфере доминирования рус­ского языка как языка международного обще­ния для десятков народов постсоветской Евразии;

2. в материальной сфере железнодорожных, трубопроводных, речных и иных коммуника­ций, скрепляющих территорию одной ше­стой части земной суши;

3. в духовной сфере единства канонической территории Русской Православной Церкви. Само собой разумеется, что, говоря об исто­рической России, мы подразумеваем: главную государствообразующую роль в её созидании и развитии всегда играли русские. Говорить о русских как о государствообразующем народе надо прямо, открыто, без политкорректных ужимок и ничего не объясняющих ссылок на пресловутую «многонациональность». Да, Россию населяют многие народы, на протя­жении веков Российское государство обес­печивало этим народам чувство безопасности жизни, однако ткань Русской цивилизации и костяк Российской государственности образо­ваны русским народом. Настаивать на этом очевидном факте приходится лишь потому, что предпринимаются неимоверные усилия, направленные на то, чтобы скрыть этот факт, вытеснить его из сознания.

Здесь я хочу сделать одно немаловажное уточ­нение.

Сто с лишним лет назад Пётр Аркадьевич Столыпин говорил о том, что нашей стране необходимо правительство «стойкое и чисто русское», что любые, в том числе самые глу­бокие преобразования в стране должны не­уклонно проводиться на основе «русских национальных начал». Однако надо заметить,