Файл: Гусейнов..doc

специфическим признаком. Эта особенность морали на языке ветхозаветного

человека получила выражение в том, что ее требования выступают как заповеди

бога. Только бог и призванный им пророк в состоянии знать ту высшую правду,

которая совпадает с нравственностью, которая и есть нравственность.

Во-вторых, их категоричность. Они подлежат исполнению без каких-либо оговорок

и ограничений. Моисей связывает выполнение заповедей с благодеяниями. Однако

не благодеяния придают им истинность, а, напротив, из их истинности вытекают

благодеяния. Благодеяния — не условие, а следствие, Моисей не говорит: если вы

хотите жить, соблюдайте заповеди. Его мысль иная: только соблюдая заповеди, вы

сможете жить. В противном случае вы "погибнете; как народы, которых Яхве

истребляет от вас, так вы погибнете, потому что не послушали

80

голоса Яхве, вашего Бога" (Втор. 8:19—20). Конечно, знание того, что за соблюдением

или несоблюдением заповедей следуют соответственно блага или страдания, награды

или наказания, могло бы считаться и действительно быть неким условием, снижающим

их категоричность, безусловную долженствовательность. Этого не происходит, так как

сама связь "послушание — награда, благодеяние" или "непослушание — наказание,

страдание" является жесткой. По ветхозаветной логике отступление от заповедей не

остается без наказания. Так как для человека уже по определению награды и

благодеяния (и только они!) являются предметом желаний, позитивной ценностью, а

наказания и страдания есть нечто прямо противоположное, то утилитарные аргументы

в проповедях Моисея не релятивируют заповеди; напротив, они подчеркивают, что

заповеди, категоричные в силу божественного происхождения и статуса, являются

столь же категоричными и по человеческим меркам.

В-третьих, их всеобщность. Этот признак применительно к Декалогу является

спорным. Нельзя рассматривать в качестве всеобщих первую и четвертую заповеди, в

которых Яхве выступает как национально ориентированный бог. Да и остальные могут

считаться таковыми, только если вырвать их из контекста Декалога, а сам Декалог —

из контекста всей программы Пятикнижия. Тем не менее так оно и случилось. Декалог

вошел в хри-стианско-европейскую культуру как самостоятельный и самоценный

нормативный кодекс. Его установления — прежде всего "не убивай", "не

прелюбодействуй", "не кради", "не лжесвидетельствуй" — воспринимались как

---

всеобщие требования, без первоначальных, исторически обусловленных национальных

ограничений. Они стали рассматриваться в общечеловеческой перспективе. Такое

переистолкование содержания и смысла Декалога было тем легче сделать, что сам

Декалог своим особым местом в Пятикнижии и абстрактной формулировкой заповедей

давал для этого хорошую возможность.

Десятисловие вполне может считаться нравственным кодексом по ряду признаков. Но

не по всем. Некоторые особенности Декалога ставят наш вывод под сомнение. Какие

это особенности? а) Декалог концентрирует внимание на внешних действиях человека,

оставаясь равнодушным к тому, что можно обозначить как моральный образ мыслей;

его принципы выступают как принудительные законы, у законодателя нет стремления

закрепить их

81

в совести человека, б) В нем награды и наказания оторваны от личных деяний и

распространяются на далекое потомство, что противоречит идее индивидуальной нрав-

ственной ответственности, в) Наконец, Десятисловие не знает идеи загробного

воздаяния или иной перспективы, призванной установить соответствие между

добродетельностью человека и его счастьем.

Эти особенности получают разумное объяснение, если предположить, что

Десятисловие является также юридическим документом. Они сами, в свою очередь,

свидетельствуют об этом.

Мы уже отмечали, что Яхве и Моисей обращаются не к отдельным индивидам, они

ведут диалог с Израилем как целым. Их задача — воспитание, наставление, воз-

вышение народа. Конкретизируя эту мысль, следует добавить: центром всех усилий

Яхве — Моисея является государственное устройство Израиля, создание полити-

ческого пространства для становления и развития народа. Моисей учил не как

философ, а как законодатель. Ом делал ставку не на свободу духа, а на

принудительную силу закона. Поэтому он интересовался по преимуществу поступками,

а не состоянием души и распространял ответственность за деяния на потомков, что с

государственно-политической точки зрения было благоразумно и эффективно. Он

оставался равнодушным к посмертной судьбе человека. Только в свете основной

задачи, которую решал Моисей (переход из естественного состояния в государственно-

правовое, от разрозненных племен к единому народу, идентифицирующему себя в

качестве народа через собственного бога и установленные им законы), можно понять

---

своеобразие Десятисловия.

Выше мы установили: способность жить по богоданным законам справедливости —

таков решающий признак богоизбранности израильского народа. Было подчеркнуто,

что эта формула в значительной мере деэтнизи-рует понятие избранного народа,

позволяет саму избранность истолковать в качестве синонима цивилизованности. Но в

ней есть еще другая сторона, налагающая ограничение на законы справедливости,

которые, как оказывается, предназначены для внутреннего употребления, обязательны

только в отношении между "своими", ближними. Духовно-нравственное преодоление

этнической замкнутости оборачивается этническим ограничением духовно-

нравственного горизонта. Законы Моисея — законы Израиля. Отношения к другим

народам далеки от

82

канонов Десятисловия. Они остаются враждебными. В одном случае, как это уже

подчеркивалось, эта враждебность является беспредельной, а именно тогда, когда

речь идет о семи пародах, населяющих Палестину. Как оценить двойной стандарт

поведения ветхозаветного человека и можно ли считать моральным столь избира-

тельный кодекс поведения?

Разделение людей ни "своих" и "чужих" не было изобретением Моисея. Оно

существовало задолго до него. Каннибальская "этика" была элементом наличной

социальной реальности, подобно тому как змеи или песьи мухи были элементом

наличной физической реальности, и в этом качестве она получила отражение в Пя-

тикнижии. Моисей просто считается с реальностью, считается с изначальной

враждой племен. Его собственные же усилия направлены на то, чтобы ограничить,

умерить эту вражду. В этих целях он крайне суживает число народов, которые

находятся вне какого-либо запрета, не подлежат никакой пощаде. Что касается всех

других народов, то враждебное отношение к ним подчиняется уже определенным

правилам (если враждебный город сдавался добровольно, то он не подлежал раз-

граблению, если он брался штурмом, то месть не распространялась на женщин и

детей и т. д.). Моисей не только локализует беспощадную жестокость, считая, что

она оправданна только по отношению к семи непосредственным конкурентам

Израиля в его праве на Палестину. Он одновременно подводит под эту жестокость

другую (неэтническую) аргументацию, оправдывая ее тем, что речь идет о народах,

практикующих человеческие жертвоприношения и другие варварские обычаи.

---

Важно отметить, что такая беспощадная жестокость предписывается Моисеем и по

отношению к израильским общинам, ставшим на путь вероотступничества: все

живое в них — и люди, и скот, и даже имущество, словом, все подлежит полному

уничтожению. Эти уточнения не отменяют, разумеется, факта ограниченности

этики Моисея, но они позволяют понять, что речь идет об ограниченности

исторической, которую можно интерпретировать как один из этапов на пути

всечеловеческого расширения морального горизонта.

Ветхозаветная мораль выглядит ограниченной с высоты новозаветной морали, что

само по себе неудивительно. Удивление вызывает другое: ветхозаветная мораль

допускает переход к новозаветной морали. "Религия

83

и нравственность Ветхого Завета постоянно открыты и устремлены к дальнейшему

совершенствованию, предел которого находится вне самого Ветхого Завета"1.

Справедливость и милосердие

Смысловым центром этики Моисея является идея справедливости. Отсюда — ее

суровость и беспощадность. Идея милосердия в ней выражена крайне слабо. Говоря

точнее, милосердие в ветхозаветной этике не обрело самоценного значения, оно

существует в связи со справедливостью, выступает как особая ее форма. Известно,

что Яхве характеризуется в Пятикнижии как грозный, карающий бог. Вместе с тем

он именуется также богом милостивым (Втор. 4:31). В чем же состоит его

милостивость? Вспомним, как Яхве, разгневавшись на слабодушие своего народа,

решает извести его. Но затем проявляет милость к израильтянам и... обрекает их на

сорокалетнее блуждание по пустыне. Другой пример такого же рода: Яхве карает

взрослых израильтян тем, что они умрут, не дойдя до цели. Эту же участь по

справедливости должен разделить с ними и Моисей. Однако бог благоволит к

своему пророку, и это выражается в том, что он дозволяет Моисею перед смертью

бросить взгляд на Ханаан. Милосердие Яхве — милосердие судьи, который

склоняется к минимальному сроку осуждения в рамках того, что предусмотрено

соответствующей статьей уголовного кодекса. Милосердное начало в ветхозавет-

ной этике обнаруживается в особом отношении к вдовам и сиротам. Бог

предостерегает от соблазна воспользоваться их слабостью. Но как при этом он

гарантирует и обосновывает свое милосердие? "Всякую вдову и сироту не угнетай.

Если ты будешь угнетать его, то, если возопит он ко Мне, услышу Я его вопль, ибо

---

милостив и милосерден Я, — говорит Яхве. И возгорится мой гнев, и Я убью вас

мечом, и будут ваши жены вдовами, а ваши сыновья сиротами" (Исх. 22:21—23).

Здесь милосердие разрешается в гневе (поскольку я милостив, я убью вас) и прямо

совпадает со справедливостью по формуле: око за око (ваши жены станут такими

же вдовами, а сыновья такими же сиротами, которых вы угнетаете). Моисей

1 Галъбиати Э., Пъяцца А. Трудные страницы Библии (Ветхий Завет). Милан, Москва, 1992. С. 15.

84

оценивается в Библии как "самый кроткий человек из всех людей, которые на земле" (Чис.

12:3), И это нисколько не противоречит тому, что он жестоко карал бунтовщиков. Его

кротость выражалась не в жалости и прощении, а в характере наказания, в том, что его гнев

знает границы, задаваемые нормами справедливости, а его суровость не столь беспощадна,

как она могла бы быть. Кротость, милосердие в этике Моисея — это справедливость как

щадящая, более мягкая (по сравнению с неограниченной местью) форма человеческих

взаимоотношений и как щадящая (мягкая) форма самой справедливости.

Таким образом, нравственные заповеди Десятисловия являются одновременно наиболее

общими законодательными принципами. А если учесть, что они даны вместе с

требованиями благочестия, то мы получаем не только нормативную, но и

мировоззренческую программу, которая и формулирует принципы поведения и задает

образ человека. В самом деле, в Десятисловии сказано самое важное из всего, что надо

знать и практиковать человеку, что определяет человечность его бытия. В этом смысле оно

раскрывает тайну человека. И тайна эта состоит в том, что ни ум, ни хитрость, ни сила, ни

красота и ни какие-нибудь иные антропологические свойства делают человека человеком, а

его способность жить по законам, предначертанным богом, по законам справедливости.

---