Файл: Bakhtin.doc

Идеи «натуральной магии» и «симпатии» между все­ми явлениями были очень распространены в эпоху Ре-

403

нессанса. В той форме, которую им придали Батиста Порта, Джордано Бруно и особенно Кампанелла, они сыграли свою роль в разрушении средневековой карти­ны мира, преодолевая иерархическую даль между явле­ниями, соединяя то, что было разъединено, стирая не­правильно проведенные границы между явлениями, со­действуя перенесению всего многообразия мира в одну горизонтальную плоскость становящегося во времени космоса.

Нужно особо отметить чрезвычайную распространен­ность идеи всеобщего одушевления. Эту идею защищал Фичино, доказывая, что мир — не агрегат мертвых элементов, а одушевленное существо, где каж­дая часть являетсяорганомцелого.Патрицци в своей«Panpsychia» доказывает, что во вселенной все одушевлено — от звезд до простейших элементов. Этой идее не был чужд и Кардано, который в своем учении о природе в значительной степени биологизирует мир, рассматривая все явления по аналогии с органическими формами: металлы для него — это «погребенные расте­ния», ведущие свою жизнь под землей. Камни также имеют свое развитие, аналогичное органическому: у них своя юность, свой рост, своя зрелость.

Все эти явления в некоторой своей части могли ока­зывать на Рабле прямое влияние, и все они, во всяком случае, являются родственными, параллельными явле­ниями, вытекающими из общих тенденций эпохи. Все явления и вещи мира — от небесных тел до элементов — покинулисвоистарыеместавиерар­хиивселеннойи устремились в однугоризонтальнуюплоскостьстановя­щегосямира,сталиискатьсебеновые местав этойплоскости,стализавя­зыватьновыесвязи,создаватьновые соседства.Тем центром, вокруг которого про­исходила эта перегруппировка всех вещей, явлений и ценностей, было именночеловеческоетело, объединявшее в себе все многообразие вселенной.

Для всех названных нами представителей ренессанс-ной философии — Пико делла Мирандолла, Помпонац-ци, Порта, Патрицци, Бруно, Кампанелла, Парацельс и др.— характерны две тенденции: во-первых, стремление найти в человеке всю вселенную, со всеми ее стихиями и силами, с ее верхом и ее низом; во-вторых, поиски этой вселенной прежде всего в человеческом теле, кото-

404

рое сближает и объединяет в себе отдаленнейшие явле­ния и силы космоса. В этой философии на теоретиче­ском языке выражено то новое ощущение космоса, как нестрашного для человека родного дома, которое на языке образов в плане смеха высказа­но и в романе Рабле.

У большинства из названных нами представителей ренессансной философии большую или меньшую роль играет астрология и «натуральная магия». Рабле не при­нимал всерьез ни магии, ни астрологии. Он сталкивал и связывал явления, разъединенные и бесконечно уда­ленные друг от друга средневековой иерархией, развен­чивал и обновлял их в материально-телесном плане,— но он не пользовался при этом ни магической «симпа­тией», ни астрологическим «соответствием». Рабле последовательноматериалистичен.Но материю он берет только в ее телесной форме. Телодля него — наиболее совершенная форма организацииматерии,поэтому оно — ключ ко всейматерии.Та материя, из которой состоит вся вселенная, в человеческом теле раскрывает свою подлинную природу и все свои высшие возможности:в человеческом теле материя стано­витсятворческой,созидательной, призваннойпобедитьвеськосмос,ор­ганизоватьвсюкосмическуюмате­рию,в человеке материя приобретает историческийхарактер.

В прославлении пантагрюэльона — этого символа всей технической культуры человека — есть такое заме­чательное место:

«Силы небесные, божества земные и морские — все ужаснулись при виде того, как с помощью благословен­ного пантагрюэльона арктические народы на глазах у антарктических прошли Атлантическое море, перевали­ли через оба тропика, обогнули жаркий пояс, измерили весь зодиак и пересекли экватор, видя перед собою на горизонте оба полюса.

Боги Олимпа воскликнули в ужасе: «Благодаря дей­ствию и свойствам своей травы Пантагрюэль погружает нас в столь тягостное раздумье, в какое не погружали нас даже алоады. Он скоро женится, у него народятся дети. Изменить его судьбу мы не в состоянии, ибо она прошла через руки и веретена роковых сестер, дочерей Необходимости. Может статься, его дети откроют другое

405

растение, обладающее такою же точно силой, и с его помощью люди доберутся до источников града, до дож­девых водоспусков и до кузницы молний, вторгнутся в область Луны, вступят на территорию небесных светил и там обоснуются: кто — на Золотом Орле, кто — на Ов­не, кто — на Короне, кто — на Лире, кто — на Льве, раз­делят с нами трапезу, женятся на наших богинях и та­ким путем сами станут как боги» (кн.III, гл.LI).

Несмотря на несколько риторический и официаль­ный стиль этого отрывка, мысли, в нем выраженные, со­всем не официального порядка. Здесь изображается обо­жествление, апофеоз человека. Земное пространство по­беждено, рассеянные по всей земле народы благодаря мореплаванию объединены. Все народы, все члены че­ловечества, вступили благодаря изобретению парусов в реальный материальный контакт. Че­ловечествосталоединым.Благодаря новому изобретению — воздухоплаванию, которое Рабле здесь предвосхищает, человечество станет управлять погодой, достигнет звезд и подчинит их своей власти. Весь этот образ торжества (апофеоза) человечества построен в чи­сто ренессанснойгоризонталипространст­ва ивремени;от средневековой иерархической вертикали ничего не осталось.Движениево вре­менигарантируетсярождениемно­вых иновыхпоколений.Ег о-т о — ро­жденияновыхчеловеческихпоколе­ний — и испугались боги: Пантагрюэль«собирается жениться и иметь детей». Это и есть то относительное бессмертие, о котором Гаргантюа писал в письме своему сыну Пантагрюэлю. Здесь это бессмертие родового тела человечества провозглашено на риторическом языке. Но живое и глубокое ощущение его, как мы видели, организует все народно-праздничные образы раблезиан­ского романа. Не биологическое тело, которое только повторяет себя в новых поколениях, но именно телоисторического,прогрессирующегоче­ловечества,— находится в центре этой системы об­разов.

Таким образом, в гротескной концепции тела роди­лось и оформилось новое, конкретное и реалистическое историческое чувство,— не отвлеченная мысль о буду­щих временах, а живое ощущение причастности каждо­го человека бессмертному народу, творящему историю.

_m

mpdcH#ro

Н11ЭЯ

Ьомнис!

Философы ваши ропщут, что все уже описано древними, а им-де нечего теперь открывать, но это явное заблуждение. Все, что явля­ется вашему взору на небе и что вы называете Феноменами, все, что вам напоказ выставляет земная по­верхность, все, что таят в себе моря и реки, несравнимо с тем, что со­держат в себе недра земли.

Рабле

Повсюду вечность шевелится, И все к небытию стремится, Чтоб бытию причастным быть. Гете («Одно и все»)

лова из пятой книги романа, из­бранные эпиграфом к настоящей главе, вероятно, не были написаны самим Рабле . Но они (если отвлечься от их стиля) чрезвычайно выразитель­ны и показательны не только для романа Рабле, но и для ряда родственных явлений Ренессанса и предшествую­щей эпохи. В этих словах жрицы Божественной бутылки центр всех интересов перемещается в низ, в глубину, в недра земли. То новое и те богатства, которые скрыты в недрах земли, несравненно превосходят все, что только есть в небе, на поверхности земли, в морях и реках. Подлинное богатство и изобилие — не в верху и не в средней сфере, а только в низу.

Этим словам жрицы предшествуют другие. Вот они: «Идите, друзья мои, и да хранит вас та интеллекту­альная сфера, центр которой везде, а окружность нигде,

¹ Стиль здесь, конечно, не раблезианский. Но не исключена воз­можность, что автор пятой книги имел перед собою план и черновые наброски самого Рабле, содержавшие, может быть, и мысль данного отрывка.

409

и которую мы называем богом: когда же вы возвратитесь к себе, то засвидетельствуете, что под землею таятся сокровища несметные и дива дивные» (кн.V, гл.XVII). Приведенное здесь знаменитое определение божест­ва«сфера, центр которой везде, а окружность —пери­ферия —нигде» — не принадлежит Рабле, оно заимст­вовано из «Гермеса Трисмегиста», встречается в «Рома­не о розе», у св. Бонавентуры, Винцента из Бове и у других авторов; в эпоху Рабле оно было ходячим. И Раб­ле, и автор пятой книги, и большинство их современни­ков видели в этом определении прежде всегодецен­трализациювселенной:центр ее вовсе не на небе — он повсюду, всеместаравны.Это в дан­ном случае давало автору отрывка право перенести от­носительныйцентренеба под з е м л ю, то есть в то место, которое, по средневековым воззрениям, было максимально отдалено от Бога.— впреиспод-н ю ю¹.

Непосредственно перед словами, приведенными в эпиграфе, жрица говорит также о том, как Церера пред­чувствовала, что дочь ее найдет под землею, то есть в преисподней, больше благ и богатства, чем на земле. Упоминание образов-Цереры (богиниплодо­родия)и ее дочери Персефоны (богини преис­подней)и заключающаяся здесь аллюзия на э л е в -синеки емистериитакже очень показательныдля всего этого прославления земных недр; весь эпизод с посещением оракула Божественной бутыл­ки является травестирующей аллюзией на элевсинские мистерии.

Слова жрицы Божественной бутылки, избранные на­ми эпиграфом, отлично вводят тему настоящей главы. Могучее движение в низ — в глубь земли, в глубь чело­веческого тела — проникает весь раблезианский мир с начала и до конца. Этим движением в низ охвачены все его образы, все основные эпизоды, все его метафоры и сравнения. Весь раблезианский мир, как в его целом, так и в каждой детали, устремлен в преисподнюю — земную и телесную. Мы уже говорили, что по первона­чальному замыслу Рабле центральное место в сюжете всего романа должны были занимать поиски преиспод­ней и спуск в нее Пантагрюэля (дантовский сюжет в

В дантовской картине мира эта максимально отдаленная от бо­жества точка — тройная пасть Люцифера, грызущего Иуду, Брута и Кассия.

410

плане смеха). Более того, мы принуждены будем при­знать, что, хотя роман писался в течение двадцати лет, притом с большими перерывами, Рабле не отошел от сво­его первоначального замысла и, в сущности, почти его выполнил. Таким образом, это движение в низ, в преис­поднюю, начинается с самого замысла романного цело­го и спускается в каждую деталь его.

Направление в низ присуще и всем формам народно-праздничного веселья и гротескного реализма. В низ, наизнанку, наоборот, шиворот-навыворот — таково дви­жение, проникающее все эти формы. Все они сбрасыва­ют в низ, переворачивают, ставят на голову, перено­сят верх на место низа, зад на место переда, как в пря­мом пространственном, так и в метафорическом смысле.

Направление в низ присуще дракам, побоям, уда­рам: они низвергают, сбрасывают на землю, втаптывают в землю. Они хоронят. Но в то же время они и зижди-тельны: они совершают посев и снимают жатву (вспом­ним свадебные удары в доме де Баше, превращение бит­вы в жатву или пир и т. п.).

Таким же направлением в низ характеризуются, как мы видели, проклятия и ругательства, они так же роют могилу, но могила эта — телесная, зиждительная мо­гила.

Снижением и погребением является и карнавальное развенчание, связанное с побоями и бранью. В шуте все атрибуты царя перевернуты, переставлены сверху вниз; шут — это король «мира наизнанку».

Снижение, наконец,— основной художественный принцип и гротескного реализма: все священное и вы­сокое переосмысливается в плане материально-телесно­го низа, или сочетается и перемешивается с образами этого низа. Мы говорили о гротескных качелях, сливаю­щих в своем стремительном движении небо с землею; но акцент падает не на взлет, а на слет качелей вниз: не­бо уходит в землю, а не наоборот.