Файл: Bakhtin.doc

Мы видим, таким образом, что взаимоориентация между национальным языком и средневековой латынью осложнилась взаимоориентацией и взаимоосвещением этой последней с подлинной классической латынью. Одна межа пересекаласьсдругою межою.Цицероновская латынь осветила действитель­ный характер средневековой латыни, ее подлинное лицо. Это подлинное лицо люди, в сущности, увидели впервые; до сих пор они владели своим языком (средневековой латынью), но не могли видеть его уродливого и ограни­ченного лица.

Цицероновская латынь могла поставить перед лицом средневековой латыни и «зеркало комедии»: в нем отра­зилась латынь «Писем темных людей».

Это взаимоосвещение классической и средневековой латыни происходило на фоне современного нового мира, который одинаково не укладывался ни в ту, ни в другую систему языка. Современность с ее новым миром освети­ла лицо цицероновской латыни: оно оказалось хотя и прекрасным, но мертвым¹.

Новый мир и новые общественные силы, его пред­ставлявшие, адекватнее всего выражали себя на народ-

¹ Современность поставила и «зеркало комедии» перед лицом ходульной стилизаторской латыни цицеронистов. Латынь макарон­ников — реакция на цицеронианский пуризм гуманистов. Это вовсе не пародия на кухонную латынь: латинский язык макаронников — синтаксически совершенно правильный латинский язык, но он на­воднен словами родного языка с латинскими окончаниями. В формы латинских конструкций вливается совершенно чуждый античности и классике мир современных вещей и понятий.

516

ных национальных языках. Поэтому процесс взаимо­ориентации средневековой и классической латыни совершается в свете национально-народного языка. Взаимодействуют и взаиморазмежевываются в едином и неразрывном процессе три языка.

Рабле сравнил бы эту взаимоориентацию трех языков с «farce jouee a trois personnages» (т. е. фарс с тремя действующими лицами), а такие явления, как «Письма темных людей» и поэзию макаронников, можно было бы сравнить с площадной перебранкой между тремя языка­ми. Веселая смерть языка со старческой одышкой, по­кашливаниями, ляпсусами изображена Рабле в речи магистра Ианотуса Брагмардо.

В этом процессе взаимоосвещения языков живая современность,то есть все новое и не бывшее раньше — новые вещи, новые понятия, новые точки зре­ния,— достигает исключительно острого осознания;отчетливопрощупываются рубеживремен,рубежиэпох,мировоз­зрений,б ы т а. Ощущение времени и его хода в пре­делах одной медленной и постепенно обновляющейся системы языка никогда не может быть таким острым и отчетливым. В пределах все нивелирующей системы средневековой латыниследывременипочти совершенно стираются, сознание жило здесь как бы в вечном и неизменяющемся мире. В этой системе особен­но трудно было оглядываться по сторонам во времени (как, впрочем, и в пространстве, т. е. ощущать своеоб­разие своей национальности и своей провинции). Н о нарубежетрехязыковсознание времени должно было принять исключительно острые и своеобразныеформы. Сознание увидело себя на рубеже эпох имировоззрений,оно впервые могло охватитьбольшиемасштабыдля измерения хода времен, оно смогло остро ощутить свое се­годня,егонепохожестьнавчера,егограницыи егоперспективы.Эта взаимо­ориентация и взаимоосвещение трех языков вдруг обна­ружили, сколько старого умерло и сколь­коновогородилось.Современность осознала себя, увидела свое лицо. Она могла отразить это лицо и в «зеркале комедии».

Но дело не ограничилось взаимоориентацией трех языков. Процесс взаиморазмежевания совершался и на внутренней территории национальных народных язы-

517

ков. Ведь единого национального языка еще не было. Он лишь медленно создавался. В процессе перехода всей идеологии на национальные языки и создания новой си­стемы единого литературного языка началась напряжен­ная взаимоориентация диалектов внутри национальных языков, еще очень далеких от централи­зации. Наивное и мирное сосуществование этих диалек­тов окончилось. Они стали взаимоосвещаться, своеобра­зие их лиц стало раскрываться. Появляется и научный интерес к диалектам и их изучению, появляется и худо­жественный интерес к использованию диалектизмов (их роль в романе Рабле громадна)¹.

Для особого отношения XVI века к диалектальным особенностям характерна такая книга, как «Веселые ис­следования тулузского наречия» Одд де Триора (Оd d e d e Triors, Joyeuses Recherches de la langue Toulousai-ne). Эти «Веселые исследования» вышли в 1578 году и отражают значительное влияние Рабле². Но подход ав­тора к языку и к диалектам характерен для всей эпохи. Автор рассматривает особенности тулузского наречия по сравнению с общим провансальским языком главным образом под углом зрения тех двусмыслиц и веселых не­доразумений, которые происходят в результате незнания этих особенностей. Диалектальные особенности и оттен­ки используются для своеобразной игры языками в раб­лезианском духе. Взаимоосвещение языков здесь прямо развертывается каквеселыйфарс.

Самая идея «веселой грамматики» совсем не нова. Мы уже говорили, что на протяжении всего средневе­ковья тянется традиция грамматических фацетий. Начи­нает эту традицию уже упоминавшаяся нами пародий­ная грамматика VII века «Вергилий грамматический». Но вся эта средневековая традиция носит несколько формалистический характер, касается только латинско­го языка и совершенно лишена подхода к языку как ц е л о м у, к своеобразной физиономии языка, к обра­зуязыка,ккомикеязыка.А именно такой под­ход характерен для лингвистических и грамматических фацетий и травестийXVI века. Диалекты становятся как

¹ Рабле, например, очень любил гасконский диалект, как наибо­ лее энергичный и богатый бранными выражениями, jurons и про­ клятиями. Эту любовь он разделял со всей своей эпохой. Хвалебную характеристику гасконского диалекта дает и Монтень («Essays», кн. II, гл. XVII).

² Эта книжка была переиздана F. Noulet в Тулузе в 1892 г.

518

бы целостнымиобразами,законченными типа­ми речи и мышления, как бы я з ы к о в ы м имаска-м и. Общеизвестна роль итальянских диалектов в коме­дии дель арте; за каждой маской был здесь закреплен определенный диалект итальянского языка. Нужно, впрочем, отметить, что образы языков (диалектов) и их комика даны в этой комедии довольно примитивно.

Рабле дал замечательный образ языка латинизаторов в эпизоде с лимузинским студентом в «Пантагрюэле». Подчеркиваем, что дело идет именно об образея з ы -к а, показанного как ц е л о е в его существенных момен­тах. И образ этот бранный, развенчиваю­щий. Недаром и тематика речи студента полна непристойностей. Взбешенный его языком Пантагрюэль схватил его за горло, и несчастный с перепугу заговорил на чистом родном лимузинском наречии¹.

Если взаимоориентация и взаимоосвещение больших языков обострили и конкретизировали чувство времени и временных смен, то взаимоосвещение диалектов в пре­делах национального языка обостряло и конкретизиро­вало ощущение исторического пространст-в а, усиливало и осмысливало чувство местного, област­ного, провинциального своеобразия. Это очень су­щественный момент в том новом дифференцированном ощущении исторического пространства своей страны и всего мира, которое характерно для эпохи и которое нашло очень сильное и яркое выражение и в романе Рабле.

Однако и взаимоориентацией диалектов дело еще не ограничилось. Национальный язык, становясь языком идеологии и литературы, неизбежно должен был прийти в существенное соприкосновение с другими националь­ными языками, которые совершили этот процесс раньше и раньше овладели миром новых вещей и понятий. В отношении французского таким языком был италь-

¹ Средневековье знало только примитивный комизм чужо­го языка. Так, в мистериях довольно обычны речи на несущест­вующих языках, долженствующие вызывать смех своею чуждо­стью и непонятностью. Более существенно применение ко­мики чужих языков в знаменитом фарсе «Мэтр Пателен». Здесь ге­рой говорит на бретонском, фламандском, лимузинском, лоренском, пикардийском и нормандском наречиях, а в заключение — на мака­ронической латыни и на «Grimoire», то есть на несуществующем языке. Аналогичное явление есть и у Рабле в эпизоде с Панургом, отвечающим Пантагрюэлю на семи языках, в том числе на двух не­существующих.

519

янский. Вместе с итальянской техникой и культурой проникли во французский язык многочисленные италь­янизмы. Они наводнили французский язык и вскоре вызвали против себя реакцию. Началась борьба пуристов с итальянизаторами. Проявляются и пародии на язык итальянизаторов, дающиеобразисковерканного итальянизмами языка. Такую пародию, например, напи­сал Анри Этьен.

Итальянизация французского языка и борьба с нею — новый и важный документ истории взаимо­освещения языков. Дело здесь идет уже о двух новых на­циональных языках, взаимоориентация которых вносит новый момент и в ощущение языка как своеобраз­ного целого со своею ограниченностью и своими пер­спективами, и в ощущение времени, и в ощущение конкретного исторического пространства.

Необходимо особо упомянуть о громадном значении переводовв этом процессе взаимоосвещения язы­ков. Известно, какое исключительное место занимали переводы в литературно-языковой жизниXVI века. Перевод Гомера, сделанный Салелем, был событием. Еще большим событием был знаменитый перевод Плу­тарха, сделанный Амио (1559). Существенное значе­ние имели и многочисленные переводы итальянских авторов. Переводить приходилось не на готовый и сфор­мировавшийся язык. В процессе переводов язык сам слагался и овладевал еще новым для него миром вы­сокой идеологии и новых вещей и понятий, раскры­вавшихся первоначально в формах чужого языка¹.

Мы видим, в какомсложномпересече­ниирубежейязыков,диалектов,наре­чий,жаргоновформировалосьлитера­турно-языковоесознаниеэпохи.Наив­ное и темное сосуществование языков и диалектов кон­чилось, и литературно-языковое сознание оказалось не в упроченной системе своего единого и бесспорного

¹ О принципах переводов в XVI веке писал Этьен Доле «Способ хорошо переводить с одного языка на другой» (1540). Иоахим Дю Белле в своей «Защите и возвеличении французского языка» (1540) также уделяет принципам перевода значительное место. О переводах этой эпохи см. кн.: Villey P. Les sources d'idees an XVI' siecle, 1912. Очень ценные анализы переводческих методов эпохи дает S t u г е 1 R. Amyot, traducteur de Plutarque. Paris, 1909 (здесь дается анализ первоначального текста перевода Амио, причем вскрываются общие тенденции переводчиков XVI в.).

520

языка, а на меже многих языков в точке их напря­женнойвзаимоориентациииборьбы. Языки — это мировоззрения, притом не отвлеченные, а конкретные, социальные, пронизанные системой оценок, неотделимые от жизненной практики и клас­совой борьбы. Поэтомукаждыйпредмет,каж­доепонятие,каждаяточказрения, каждаяоценка,каждаяинтонация оказалисьвточкепересечениярубе­жейязыков-мировоззрений,оказались во­влеченными в напряженную идеологическую борьбу. В этих исключительных условиях стал невозможнымкакой бы то ни было языковой и речевой дог­матизми какая бы то ни была речевая наив­ность.ЯзыкXVI века и, в частности, язык Рабле и до сих пор еще называют иногда наивным. На самом же деле история европейских литератур не знает менее на­ивного языка. Его исключительные непринужденность и свобода очень далеки от наивности. Литературно-язы­ковое сознание эпохи умело не только ощущать свойязык изнутри, но и видеть его извне, в свете другихязыков,ощущать егограницы, видеть его как специфический и ограниченныйобраз во всей его относительности и человечности.

Такое активное многоязычие и способность глядеть на свой язык извне, то есть глазами других языков, де­лают сознание исключительно свободным по отношению к языку. Язык делается чрезвычайно пластичным даже в его формально-грамматической структуре. В худо­жественно-идеологическом плане важна прежде всего исключительнаясвободаобразови их сочетаний,свободаот всехречевых норм,от всей установленной языковой иерархии.Утрачивают свою силу разделения высо­кого и низкого, запретного и дозволенного, священного и профанного в языке.

Влияние скрытого, веками упрочивавшегося догма­тизма самого языка на человеческую мысль и в особен­ности на художественные образы чрезвычайно велико. Где творящеесознаниеживет в одном и единст­венном языке или где языки, если оно — это сознание — причастно многим языкам, строго разграничены и не бо­рются в нем между собою за господство,— там невозмож­но преодоление этого глубинного, в самом языковом мышлении заложенного догматизма. Стать вне своего

521

языка можно лишь там и тогда, когда происходит суще­ственная историческаясменаязыков,когда эти языки, так сказать, примеряются друг к другу и к миру, когда в них начинают остро ощущатьсягранивре­мен,культури социальных групп. Такова именно и была эпоха Рабле. И только в эту эпоху был возможен исключительныйхудожественно-идеологическийрадикализмрабле­зианскихобразов.

Дитерих в своей замечательной книге «Пульчинел­ла», говоря о своеобразии древнего смехового искусства Нижней Италии (мимы, фарсы, комические игры, шутовство, загадки, комические импровизации и т. п.), утверждает, что все эти формы характерны для типа смешаннойкультуры:ведь в Нижней Италии греческая, оскская и латинская культуры и языки непосредственно соприкасались и переплетались. В груди всех южных итальянцев, как и в груди первого римского поэта Энния, жили три души. Ателланы с их комической культурой также лежат в середине гре-ческо-оскской, а позже и римской смешанной куль­туры¹. Наконец и фигура Пульчинеллы возникает из народных глубин на том же самом месте, гденародыиязыкипостоянносмешива­ли с ь².

Таковы утверждения Дитериха. Можно их резюмиро­вать так: специфическое и чрезвычайно вольное смеховоесловоСицилии и Нижней Италии, аналогичное слово ателлан и наконец аналогичное же шутовское слово Пульчинеллы возникли на межеязыковикультур,которые не только непосред­ственно соприкасались, но в известном смысле и пере­плетались между собою. Мы полагаем, что длясмехо­вогоуниверсализмаирадикализма этих форм их возникновение и развитие именно на ме­жеязыковимело исключительно важное значение. Указанная Дитерихом связь этих формсмногоязы-ч и е м представляется нам глубоко важной. В области литературно-художественного образного творчестваусилиямиотвлеченноймысли,оставаясь в системе одного-единого и единственного языка, нельзя преодолеть тот более глубокий и скрытый догма-