Файл: Bakhtin.doc

Произведение Рабле, как и все большие произведе­ния эпохи, глубоко энциклопедично. Нет такой отрасли знания и практической жизни, которая не была бы пред­ставлена, притом и в своих специальных деталях, в его романе. Современная раблезистика — особенно велика в этом деле заслуга Сенеана — показала исключительную и поражающую компетентность Рабле во всех областях, которых он касался. В результате ряда специальных ра-

502

бот в настоящее время может считаться доказанной ши­рокая и беукоризненная осведомленность нашего авто­ра не только в медицине и различных отраслях естество­знания, но и в юриспруденции, в архитектуре, в военном искусстве, в морском деле, в кулинарии, в соколиной охоте, в играх и спортивных упражнениях, в нумизмати­ке и т. п. Номенклатура, словарь этих многообразных отраслей знания и жизненной практики в романе Рабле поражает не только своим богатством и полнотой, но и замечательным знанием тех тончайших технических от­тенков выражения, которые бывают доступны только специалисту. Какой бы специальный термин или про­фессиональное выражение Рабле ни употреблял, он упо­требляет его с верностью и точностью мастера, а не дилетанта. В середине прошлого века были высказаны серьезные сомнения в правильности и компетентности употребления Рабле его богатого морского словаря. Эти сомнения были высказаны морским специалистом Жа-лем. Но Сенеан^цоказал несправедливость и необосно­ванность всех этих сомнений: и в морском деле компе­тенция Рабле оказывается основательной и солидной.

Эта энциклопедическая осведомленность Рабле и ис­ключительное богатство его мира имеют одну замеча­тельную особенность, недостаточно оцененную раблези-стами: преобладает в них все новое, свежее, пер­вичное.Энциклопедия его — энциклопедиянового мира. Она была конкретной и вещной, и многие из этих вещей впервые вступали в живой кругозор современни­ков Рабле, впервые обретали имя или обновляли старое имя новым значением. Мир вещей и мир слов (языка) подвергались в ту эпоху громадному расширению и обо­гащению, существенному обновлению и резким и своеоб­разным перегруппировкам.

Всем известно, какая громадная и разнообразная масса новых вещей впервые вступила в ту эпоху в кру­гозор человечества. Во Францию это новое пришло с не­которым запозданием, но зато почти сразу могучим по­током. Поток этот хлынул из Италии с начала итальян­ских войн, все усиливаясь и расширяясь. Жизнь Рабле приходится как раз на то время, когда поток этот был всего шире и неудержимее. Так как тесный контакт с Италией начался с контакта между двумя армиями, а уже затем между двумя народами, то сначала хлынули новые вещи военного дела и военной техники, затем — мореходства, затем архитектуры, и уже во вторую оче-

503

редь стали обновляться остальные области жизни — индустрия, коммерция, быт и искусство. Вместе с новы­ми вещами появились новые слова: язык наводнился итальянизмами, грецизмами, латинизмами, неологизма­ми. Нужно подчеркнуть, что все это не просто отдельные новые вещи: эти вещи обладали силойобновлять вокругсебяи остальные старые вещи,переоформлятьих; они заставляли их приспо­собляться к себе, как это свойственно, например, всем открытиям и новоизобретениям техники.

Рабле проявлял исключительную любовь и чуткость к существеннойновизне вещей и имен. Он не только не отставал от века,— он часто шел впереди его. Его военная номенклатура отражает (рядом с некоторы­ми архаизмами) новейшую военную технику, особенно богато — в области военной инженерии. Многие слова впервые зарегистрированы на его страницах.

В курсе всего нового была также и архитектурная номенклатура Рабле. Эта область занимает в его романе довольно существенное место. Его архитектурный сло­варь полон новыми и обновляющимитерминами, многие из которых он употребляет один из первых. Так, новое и обновляющее (по своему значению в новой ар­хитектуре) слово«symetrie» почти впервые появляется на его страницах. Такой же абсолютно свежий еще ха­рактер впервые увиденного и впервые названного носят у него такие явления и слова, как«peristyle», «portique», «architrave», «frize». Все эти слова и названные ими вещи не просто новы, как отдельные изолированные яв­ления: они обладают силой обновлять и перестраивать все архитектурные представления эпохи.

И в номенклатуре всех остальных областей знания и практики мы встречаем ту же громадную роль новых и обновляющих слов и вещей. Эта номенклатура богата и старыми словами, в ней много и архаизмов. Рабле искал полноту и многообразие во всем и повсюду, но новое у него всегда акцентировано и всегда использована об­новляющая и заражающая сила нового.

Переходим к одному очень важному явлению стили­стической жизни слова в романе Рабле.

Громадное количество элементов языка Рабле по­черпнуто им из устных источников: это — девственныеслова,которые впервые из гущи народной жизни, из стихии устной речи вошли в систе­му речи письменной и печатной. Даже слова-

504

ри почти всех отраслей науки в очень значительной своей части пришли из устной речи ивпервыеприоб­щились книжному контексту, системати­ческойкнижноймысли,письменно-книжнойинтонации,письменно-книжнойсинтаксическойконструк­ции. Наука в эпоху Рабле только с величайшим трудом начала завоевывать себе право говорить и писать на на­циональном, вульгарном, языке, и это право тогда еще далеко не было окончательно завоевано. Ни церковь, ни университеты, ни школы этого языка еще не при­знавали. Рабле рядом с Кальвином был создателем фран­цузского литературного прозаического языка. Самому ему приходилось во всех сферах знания и практики (в одних больше, в других меньше) опираться на устную стихию речи, черпать из нее словесное бо­гатство. Из этого источника слова приходили к нему совершенносвежими,еще неотшлифо­ваннымиписьменно-книжнымкон­текстом.

Возьмем, например, его номенклатуру рыб. Она очень значительна: только в одной пятой главе «Четвер­той книги» (пиршественные приношения гастролятров) он дает свыше шестидесяти названий рыб. Здесь есть и речные, и средиземноморские, и океанические рыбы. От­куда он взял этот богатый рыбный словарь? Конечно, не из книжных источников. Ихтиологические труды XVI века, принадлежащие создателям французской их­тиологии — Гийому Ронделе и Пьеру Белону, вышли в свет только в 1553—1554 годах, то есть уже после смерти Рабле. Источником осведомленности Рабле могла быть только устная речь. Названия океанических рыб он узна­вал в Бретани и в Нормандии, где-нибудь в портах Сен-Мало, Дьеппа и Гавра, он непосредственно обращался к бретонским и нормандским рыбакам, из живых уст которых он и получал провинциальные местные назва­ния рыб для своего перечня. Средиземноморские на­звания рыб он узнавал из уст марсельских рыбаков. Это были еще абсолютно свежие названия рыб, такие же свежие, как и сама рыба в корзинах рыбаков, которую Рабле, вероятно, при этом рассматривал. Эти названия никогда еще не звучали в письменной и книжной речи,не были еще обработаны отвлеченно-книжнымобобщающими систематизи­рующимконтекстом.Они еще не соприкаса-

505

лись с именамичужихрыб, они соседили только сосвоими,например, бретонскими же рыбами, с крепкими бретонскими ругательствами и божбой, с бре­тонским ветром и с морским шумом. Это были, строго говоря, вовсе еще не названия рыб, это быликлички, прозвищарыб,почти собственные имена местныхрыб.Надлежащую степень общно­сти ихарактерназванийони приобретут только в книжном контексте, в сущности, впервые толь­ко под пером Ронделе или Белона, потому что в п е -речислениях-номинацияхРабле они ещеполусобственныеимена.

Дело, конечно, не в том, что Рабле узнавал эти имена из устного источника. Дело в том, что эти имена рыб, перечисленные Рабле, никогдаеще в книж­номконтекстене бывали. Этим опре­делялсяиххарактервречевомсозна­нииРаблеи егосовременников.Это были еще не названия, а скорее, как мы сказали, клички и прозвища на вульгарном языке.Абстрактно-си­стематическиймоментв них был ещеслаборазвит;они не только не стали еще терми­нами ихтиологии, но не стали еще и простыми общими нарицательными именами литературного языка.

Такой же характер — в большей или меньшей степе­ни — носят у Рабле и словари других отраслей знания. Такова еще и его медицинская номенклатура. Правда, он широко пользуется в ней неологизмами, грецизмами и латинизмами, но много черпает и из устных источни­ков вульгарного языка. Часто рядом с ученым неологиз­мом он ставит и его вульгарный эквивалент (например, epiglotte иgargamelle). Особенно интересны вуль­гарныеназванияболезней.В них очень силен ещеэлементсобственногоимени и одновременноэлементбраннойклички. Многие названия болезней прямо были связаны с имена­ми святых, которые почему-либо считались целителями или иногда возбудителями этих болезней (например,le mal saint Antoine, le mal saint Vit). Но и все вообще названия болезней в вульгарных языках легко оли­цетворялись,то есть воспринимались как соб­ственныеименаживыхсуществ.В литера­туре эпохи мы находим изображения болезней в виде персонажей, в особенности сифилиса(«La Dame Ve-rolle»), и подагры(«La Gontte»). Имена болезней иг-

506

рают громадную роль вклятвахипроклятиях и часто становятсябраннымикличками:то на человеканасылаютхолеру, чуму, заразу, то е г осамогоназываютхолерой, чумой, заразой. Этот же характер легко приобретают и вульгарные названия половых органов. Таким образом, и в медицинской но­менклатуре Рабле есть много имен еще недостаточно обобщенных и отшлифованных обобщающей книжной речью, чтобы статьнейтральныминазваниями литературного языка и научной терминологии.

Таким образом, девственные слова устного вуль­гарного языка, впервые вошедшие в систему языка литературного, близки в некоторых отношениях к с о б -ственнымименам:они по-особому индиви­дуализированы,и в них еще слишком силенбранно-хвалебныймомент,приближающий ихккличкеипрозвищу;они еще недостаточ­но обобщены и нейтральны, чтобы стать простыми на­рицательными именами литературного языка. Притом эти их свойства носятзаражающийхарактер: при определенной организации контекста они распро­страняют свое влияние на другие слова, воздействуют на характер всей речи.

Мы касаемся здесь очень существенной особенности словесного стиля Рабле: между нарицательными и соб­ственными именами у него в некоторых отношениях нет той резкой разницы, к которой мы привыкли в обычном (новом) литературном языке и стиле. Формальные раз­личия, конечно, остаются в полной силе, но с более су­щественной внутренней стороны грань между ними чрезвычайно ослаблена.

Это ослабление границ между собственными и нари­цательными именами носит взаимныйхарак­тер. И те и другие стремятсякоднойобщейточ­ке — к хвалебно-бранному прозвищу.

Мы не можем здесь углубляться в эту более спе­циальную тему. Мы коснемся лишь ее основных и гру­бых линий.

Большинствособственныхимен уРабленоситхарактерпрозвищ.Это каса­ется не только имен, созданных самим Рабле, но и полу­ченных им по традиции. Таковы прежде всего имена главных героев:Gargantua, Grandgousier, Gargamelle, Pantagruel — все эти четыре имени получены Рабле по традиции. Два из них —Grandgousier («Большая глот-

507

ка») иGargamelle («Глотка») —имеют совершенно определенную этимологию, котораяотчетливо о с о з и а в а л а с ь как традицией, так и Рабле (и, ко­нечно, всеми его читателями).

Если имя имеет определенное и осозна­ваемоеэтимологическое значение, притом такое, ко­торое характеризует лицо, названное этим име­нем, то это уже не просто имя, апрозвище.Та­кое имя-прозвище никогда не бывает нейт­ральным,так как его значение всегда включает в се­бямоментоценки(положительной или отрица­тельной), это, в сущности,—blason. Всеподлин­ные прозвищаамбивалентны,то есть носятхвалебно-бранныйоттенок.

Такими очевидными именами-прозвищами и являют­ся Grandgousier иGargamelle. Несколько сложнее об­стоит дело сGargantua. Этимология этого имени лише­на определенности¹и, по-видимому, не осознавалась от­четливо Рабле и его современниками. В таких случаях Рабле прибегает к искусственной этимологизации име­ни, иногда нарочито натянутой и неправдоподобной. Так он поступает и в данном случае. Гаргантюа родился со страшным криком «лакать! лакать! лакать!». «Какая

же у тебя здоровая !» («Que grand tu as...»),—

сказал Грангузье, подразумевая глотку. По этому пер­вому слову, сказанному отцом, ребенка и назвали Gar­gantua. Эта комическая этимология, в сущности, ожив­ляет действительное значение имени — «глотка».

Такую же искусственную этимологизацию (но по-другому принципу) он дает и имени «Pantagruel» («Всежаждущий»), этимология которого вовсе не осо­знавалась.

Все четыре имени-прозвища амбивалентны. Первые три обозначают «глотку» не как нейтральный, анатоми­ческий термин, а как хвалебно-бранныйоб­разобжорства,проглатывания,пожи­рания,пира.Это тот же разинутый рот,могила-утроба,поглощение-рожде­ние. Такое же значение имеет и этимология Панта­грюэля, как всежаждущего, раскрывающая амбивалент­ный смысл его традиционного образа. Отсутствие кор-

ней в национальном языке, конечно, ослабляет амби­валентность этого имени'.

Таким образом, имена, полученные Рабле по тради­ции, либо с самого начала являются хвалебно-бранны­ми прозвищами, либо превращаются в такие путем ис­кусственной этимологизации.

Такой же характер амбивалентных прозвищ носят и имена, созданные самим Рабле. В этом отношении показательно перечисление шестидесяти четырех имен поваров в «Четвертой книге» романа. Все эти имена — прозвища, характерные именнодляповаров. В основу их положены главным образом названия блюд, рыб, салатов, овощей, посуды, различных кухонных принадлежностей. Например, супы дают ряд имен:Bouillonsec, Potageanart, Souppimars и др.; мясо также дает ряд имен:Soufflembayau, Cochonnet и т. д.; очень много имен образовано от сала(lard). Эта часть перечис­ления — громкая кухня и пир в форме собственныхимен. Другая часть перечисле­ния — прозвищабранноготипа: в основе их ле­жат названия различныхфизическихнедо­статков,уродств,нечистоплотностии т. п. Эта часть ряда имен по своей стилистической и об­разной природе совершенно аналогична ряду руга­тельств,например, тому, которым пекари награжда­ют пастухов.