Файл: Bakhtin.doc

169

в дьяблериях, в соти, в фарсах и др. Бытовые и худо­жественные жанры площади очень часто так тесно пере­плетаются между собой, что между ними иногда бывает трудно провести четкую границу. Те же продавцы и рек­ламисты снадобий были ярмарочными актерами; те же «крики Парижа» были облечены в стихотворную форму и исполнялись на определенную мелодию; стиль речи балаганного зазывалы ничем не отличался от стиля реклам продавца народных книг (и даже длинные рекла­мирующие заголовки этих книг обычно построены в сти­ле площадных зазываний). Площадь позднего средне­вековья и Возрождения была единым и целостным ми­ром, где все «выступления» — от площадной громкой перебранки до организованного праздничного зрели­ща — имели нечто общее, были проникнуты одной и той же атмосферой свободы, откровенности, фамильярности. И такие элементы фамильярной речи, как божба, клят­вы, ругательства, на площади были вполне легализова­ны и легко проникали во все тяготевшие к площади праздничные жанры (даже в церковную драму). Пло­щадь была средоточием всего неофициального, она пользовалась как бы правами «экстерриториальности» в мире официального порядка и официальной идеоло­гии, она всегда оставалась «за народом». Конечно, эти стороны площади раскрывались полностью именно впраздничныедни. Особое значение имели пе­риоды ярмарок, которые приурочивались к праздникам, но тянулись обычно довольно долго. Например, знамени­тая ярмарка в Лионе происходила четыре раза в году и продолжалась каждый раз по пятнадцати дней; таким образом, целых два месяца в году Лион жил ярмароч­ного и, следовательно, в значительной мерекарна­вальнойжизнью. На ярмарках всегда царила карна­вальная атмосфера, хотя бы и не было карнавала в соб­ственном смысле.

Таким образом, неофициальная народная культура имела в средние века и еще в эпоху Ренессанса свою особую территорию — площадь, и свое особое время — праздничные и ярмарочные дни. Эта праздничная пло­щадь, как мы уже неоднократно говорили,— особый второй мир внутри средневекового официального мира. Здесь господствовал особый тип общения — вольное фамильярно-площадное общение. Во дворцах, храмах, учреждениях, в частных домах господствовал иерархи­ческий принцип общения, этикет, правила приличия.

170

На площади звучала и особая речь — фамильяр­ная речь, почти особый язык, невозможный в других местах и резко отличный от языка церкви, дворца, судов, учреждений, от языка официальной литературы, от разговорного языка господствующих классов (аристо­кратии, дворянства, высшего и среднего духовенства, верхов городской буржуазии), хотя стихия площадной речи вторгалась — при известных условиях — и сюда. В праздничные дни, особенно во время карнавалов, площадная стихия в большей или меньшей степени про­никала повсюду, даже в церковь (праздник дураков, праздник осла). Праздничная площадь объединяла гро­мадное количество больших и малых жанров и форм, проникнутых единым неофициальным мироощущением.

Во всей мировой литературе пет, вероятно, другого произведения, которое с такой полнотой и глубиной от­ражало бы все стороны народно-площадной жизни, как роман Рабле. Голоса площади слышим мы в нем громче всего. Но, прежде чем вслушиваться в них, необходимо набросать внешнюю историю соприкосновений Рабле с площадью (поскольку это позволяют нам скудные данные его биографии).

* * *

Рабле отлично знал площадную ярмарочную жизнь своего времени и, как мы дальше увидим, сумел ее по­нять и отразить в своем романе с исключительною глу­биною и силой.

В Фонтене-ле-Конт, где в кордельерском монастыре протекала юность Рабле и где он приобщился к гума­нистической культуре и греческому языку, он в то же самое время приобщался к особой культуре и языку ярмарочной площади. В Фонтене-ле-Конт в ту эпоху была славившаяся по всей Франции ярмарка. Она справ­лялась здесь три раза в году. Сюда съезжалось громад­ное количество торговцев и покупателей не только со всей Франции, но и из других государств. По свидетель­ству Г. Буше, здесь скоплялось очень много иностран­цев, особенно немцев. Здесь собирались мелкие бродя­чие торговцы, цыгане и разный темный деклассирован­ный элемент, которым так богата была эпоха. От конца XVIвека дошло до нас даже утверждение, что здесь,

171

в Фонтене-ле-Конт, была родина особого арго. Здесь Рабле мог наблюдать и слушать всю специфическую жизнь ярмарочной площади.

И в следующий период своей жизни Рабле, совер­шавший постоянные разъезды по провинции Пуату с епископом Жофруа д'Этисаком, мог наблюдать ярмар­ки в Сен-Максане и известную ярмарку в Ниоре (о шуме этой ярмарки Рабле упоминает в своем романе). Вооб­ще площадная ярмарочная и зрелищная жизнь в Пуату в ту эпоху особенно пышно цвела.

Здесь, в Пуату, Рабле мог познакомиться и с другой очень важной стороной площадной жизни — с площад­ными зрелищами. По-видимому, именно здесь он приоб­рел те специальные знания жизни театральных подмост­ков (lesechafauds), которые он обнаруживает в своем романе. Театральные подмостки воздвигались прямо на площади, и перед ними толпился народ. Замешав­шись в эту толпу, Рабле мог присутствовать при поста­новках мистерий, моралите и фарсов. Такие города Пуату, как Монморийон, Сен-Максан, Пуату и др., как раз в эту эпоху славились подобными театральными постановками¹. Недаром ареной действия фацетии Вий-она, рассказанной в четвертой книге, Рабле избрал именно Сен-Максан и Ниор. Театральная культура Франции в ту эпоху была еще вся сверху донизу связана с народной площадью.

В следующий, не освещенный документами, период жизни Рабле (1528—1530 гг.) он, по-видимому, стран­ствует по университетам Бордо, Тулузы, Буржа, Орлеа­на и Парижа. Здесь он приобщается к жизни студенче­ской богемы. Это знакомство еще более укрепляется в следующий период, когда Рабле штудирует медицину в Монпелье.

Мы уже указывали на громадное значение школьных праздников и рекреаций в истории средневековой куль­туры и литературы. Веселая рекреативная литература школяров ко времени Рабле уже поднялась в большую литературу и играла в ней существенную роль. Эта рек­реативная литература была также связана с пло­щадью. Школьные пародии, травестии, фацетии, как на латинском, так в особенности на народных языках, об­наруживают генетическое родство и внутреннее сходство

¹ См. по этому вопросу: С 1 о u z о t H. L'ancien theatre en Poitou, 1900.

с площадными формами. Целый же ряд школьных увеселений непосредственно проходил на площади. Так, в Монпелье во времена Рабле в праздник королей студенты совершали карнавальные процессии, устраи­вали танцы на площади. Часто университет ставил мо­ралите и фарсы вне своих стен .

Рабле, по-видимому, принимал и сам деятельное участие в студенческих увеселениях своего времени. Ж. Платтар предполагает, что во время своей студен­ческой жизни (особенно в Монпелье) Рабле написал ряд анекдотов, фацетии, веселых диспутов, комических за­рисовок и приобрел в формах веселой рекреативной литературы ту опытность, которая могла бы нам объяс­нить необычайную быстроту создания «Пантагрюэля».

В следующий — лионский — период жизни Рабле его связь с народной ярмарочной площадью становится еще более тесной и глубокой. Мы уже упоминали о зна­менитых лионских ярмарках, заполнявших в общей сложности два месяца в году. Площадная и уличная жизнь в Лионе — этом южном городе, где была громад­ная итальянская колония,— была вообще чрезвычайно развита. Рабле сам упоминает в четвертой книге лион­ский карнавал,во время которого носили чудо­вищное изображениеобжоры-глотателя«Ма-schecroute», этого типичноговеселогостраши­лища. Современники оставили свидетельства и о ряде других лионских массовых праздников, например, о майском празднике печатников, о празднике избрания «принца ремесленников» и др.

С лионской ярмаркой Рабле был связан и более тес­ным образом. В издательском и книготорговом деле лионская ярмарка занимала одно из первых мест в мире и уступала только знаменитой франкфуртской. Обе эти ярмарки были существенными органами книжного рас­пространения и литературной пропаганды. Книги вы­пускались в свет «к ярмарке» (весенней, осенней, зимней). Лионская ярмарка в значительной степени определяла время публикации книг во Франции. Вы-

¹ Эта студенческая рекреативная литература была в значительной мере частью площадной культуры и по своему социальному характеру была близка, а иногда и прямо сливалась с народной культурой. В числе безымянных авторов произведений гротескного реализма (особенно, конечно, его латинской части) было, вероятно, немало сту­дентов или бывших студентов.

172

173

пуск новинок всегда согласовывался со сроками этих яр­марок¹. Эти сроки определяли, следовательно, и пред­ставление авторами рукописей. А. Лефран очень удачно использовал сроки лионских ярмарок для установления хронологии произведений Рабле. Сроки лионской ярмарки регулировали всю книжную продукцию (даже ученую), но особенно, конечно, массовые издания на­родных книг и рекреативной литературы.

Рабле, издавший сначала три ученых публикации, стал затем поставщиком именно этой массовой литера­туры и потому вступил в более интимные отношения с ярмарочной площадью. Ему пришлось уже учитывать не одни сроки ярмарки, но и ее требования, вкусы и тон.

Рабле выпускает почти одновременно не только свое­го «Пантагрюэля», непосредственно следующего по сто­пам народной книги «Великая хроника Гаргантюа», но и «Пантагрюэлическую прогностику» («Pantagrue-linePrognostication») и «Альманах» («Almanach») на 1533 год. «Пантагрюэлическая прогностика» — ве­селая комическая травестия популярных в ту эпохуновогоднихпредсказаний.Произведение это (всего несколько страничек) переиздавалось и в по­следующие годы.

Второе из указанных произведений — «Альма­нах» — это популярный календарь. Такие календари Рабле потом издавал и для последующих лет. До нас дошли данные (и даже некоторые фрагменты) о состав­ленных им календарях на 1535 год, на 1541 год, на 1546 год и, наконец, на 1550 год. Можно предположить, как это делает, например, Л. Молан, что этим не исчерпы­вается серия изданных Рабле календарей, что он издавал их каждый год, начиная с 1533 года, и был, так сказать, присяжным составителем народных календарей, «фран­цузским Матвеем Лансбергом».

Оба типа произведений — и «Прогностика» и кален­дари — самым существенным образом связаны с вре­менем,с новым годом и, наконец, с народной ярмарочного площадью².

¹ Даже творчество Гете в известной степени еще регулировалось сроками франкфуртской ярмарки.

² Это сочетание в одном лице серьезного ученого-эрудита и по­ ставщика ярмарочной, карнавальной литературы — характерное явление эпохи.

Не подлежит никакому сомнению, что и в после­дующие периоды своей жизни Рабле сохранял и живой интерес, и непосредственные связи с народной пло­щадью во всех моментах ее жизни, хотя скудные данные его биографии не дают в этом отношении никаких опре­деленных и интересных фактов¹. Но из эпохи послед­него путешествия Рабле в Италию до нас дошел очень интересный документ. 14 марта 1549 года кардинал Жан дю Белле дал в Риме народный праздник по случаю рож­дения у ГенрихаIIсына. Рабле присутствовал при этом празднике и сделал подробное описание его, использо­вав для этой цели свои письма к кардиналу Гизу. Описание это было издано в Париже и в Лионе под заголовком «Сциомахия и празднество, дан­ные в Риме во дворце его преосвященства монсеньера дю Белле».

В начале этого праздника на площади было разыг­рано сражение с эффектными моментами, с фейервер­ками и даже с убитыми, которые оказались потом со­ломеннымичучелами.Праздник носил опре­деленно выраженныйкарнавальныйхарактер, как и все праздники такого рода. Фигурировал здесь и обязательный карнавальный «ад» в виде шара, изрыгающего пламя. Шар этот называли «адовой пастью» и «головой Люцифера» (см. однотомник изд.Moland, с. 599). В конце праздника для народа был устроен грандиозный пир с невероятным — совер­шенно пантагрюэлистским — количеством колбас и вина.

Такие празднества вообще очень характерны для эпохи Возрождения. Еще Буркхардт показал, как вели­ко и существенно влияние этих празднеств на художе­ственную форму и мировоззрение Ренессанса, на са­мый дух этой эпохи. Он не преувеличил этого влияния. Оно было даже гораздо большим, чем он думал².

В празднествах своей эпохи Рабле больше всего ин­тересовался не официально-парадной, а народно-пло-

' Зато биографическая легенда о Рабле изображает нам его как народно-площадную карнавальную фигуру. Жизнь, его, по легенде, полна всяческих мистификаций, переодеваний, шутовских проделок. Л. Молан удачно называет Рабле легенды «un Rabelais de сагёюрге-nant», т.е. «масленичный Рабле» (или «карнавальный Рабле»).

² Правда, Буркхардт имел в виду не столько народно-площадные праздники, сколько придворные, вообще официальные праздники Ренессанса.

174