Файл: Bakhtin.doc

Почти все обряды праздника дураков являются гро­тескными снижениямиразличных церковных об­рядов и символов путем перевода их в материально-те­лесный план: обжорство и пьянство прямо на алтаре, неприличные телодвижения, обнажение тел и т. п. Не­которые из этих ритуальных действ праздника мы про­анализируем в дальнейшем¹.

Праздник дураков, как мы сказали, особенно упорно держался во Франции. От XVвека дошла любопытная апология этого праздника. В этой апологии защитники праздника дураков ссылаются прежде всего на то, что праздник установлен в самые ранние века христианства нашими предками, которые лучше знали, что они де­лают. Затем подчеркивается не серьезный, а чисто шут­ливый(шутовской) характер праздника. Это празд­ничное увеселение необходимо, «чтобыглупость (шу­товство) , котораяявляется нашей второй природой и ка­жетсяприрожденной человеку, могла быхоть раз в году свободно изжить себя. Бочки с вином лопнут, если время от времени не открывать отверстия и не пускать в них воздуха. Все мы, люди,— плохо сколоченные бочки, ко­торые лопнут отвина мудрости, если это вино будет на­ходиться в непрерывном брожении благоговения и стра­ха божьего. Нужно дать ему воздух, чтобы оно не испор­тилось. Поэтому мы и разрешаем себе в определенные дни шутовство (глупость), чтобы потом с тем большим усердием вернуться к служению господу». Такова за­щита праздников дураков вXVвеке².

В этой замечательной апологии шутовство и глу­пость, то есть смех, прямо объявляются «второй при­родой человека» и противопоставляются монолитной се­рьезности христианского культа и мировоззрения («не­прерывному брожению благоговения и страха божия»). Именно исключительная односторонность этой серьез­ности и приводила к необходимости создать отдушину

' См.: Reich. Der Mimus, p. 116 и дальше.

² Интересна история с «тропами»; веселый и радостный тон этих тронов позволил развиваться из них элементам церковной драмы (см.: Gautier Leon, Histoire de la poesie liturgique, 1 (Les Tropes), Paris, 1886; см. также: Jacobsen Y. P. Essai sur les origines de la comedie en France au moyen age. Paris, 1910).

86

¹ О празднике дураков см.: Bourquelot F. L'office de la fete des fous, Sens, 1856; V i 1 1 e t a r d H. Office de Pierre de Corbeil, Paris. 1907; он же: Remarques sur la fete des fous. Paris, 1911.

² Эта апология содержится в циркулярном послании парижского факультета богословия от 12 марта 1444 г. Послание осуждает празд­ ник глупцов и опровергает приведенные доводы его защитников.

87

для «второй природы человека», то есть для шутовства, для смеха. Этой отдушиной — «хоть раз в году» — и служил праздник дураков, когда смех и связанное с ним материально-телесное начало получали полную волю. Перед нами здесь, следовательно, прямое призна­ние второй праздничной жизни средневекового человека.

Смех на празднике дураков вовсе не был, конечно, отвлеченной и чисто отрицательной насмешкой над хри­стианским ритуалом и над церковной иерархией. Отри­цающий насмешливый момент был глубоко погружен в ликующий смех материально-телесного возрождения и обновления. Смеялась «вторая природа челове­ка», смеялся материально-телесный низ, не находив­ший себе выражения в официальном мировоззрении и культе.

Приведенная нами своеобразная апология смеха за­щитников праздника дураков относится к XVвеку, но и в более ранние времена можно встретить подобные же суждения по аналогичным поводам. Фульдский аб­батIXвека Рабан Мавр (RabanusMaurus), строгий церковник, создал сокращенную редакцию «Вечери Киприана»~( «CoenaCypriani»). Он посвятил ее королю ЛотарюII«adjocunditatem», то есть «для увеселе­ния». В своем посвятительном письме он пытается оп­равдать веселый и снижающий характер «Вечери» та­ким рассуждением: «Подобно тому как церковь содер­жит в себе и хороших и дурных людей, так и его поэма содержит в себе и речи этих последних». Эти «дурные люди» строгого церковника соответствуют здесь «вто­рой дурацкой природе» человека. Аналогичную форму лу дал позже и папа ЛевXIII: «Так как церковь состоит из божественного элемента и элемента человеческого, то этот последний должен быть раскрыт с полной откро­венностью и честностью, как сказано в книге Иова: «Бог не нуждается в нашем лицемерии».

В раннюю эпоху средневековья народный смех про­никал не только в средние, но даже и в высшие церков­ные круги: Рабан Мавр вовсе не является исключением. Обаяние народного смеха было очень сильным на всех ступенях еще молодой феодальной иерархии (и церков­ной и светской). Явление это объясняется, по-видимому, следующими причинами:

1. Официальная церковно-феодальная культура в VII,VIIIи даже вIXвеках была еще слабой и не вполне сложившейся;

88

2. Народная культура была очень сильна, с ней нель­зя было не считаться, а отдельными элементами ее при­ходилось пользоваться в целях пропаганды;

3. Были еще живы традиции римских сатурналий и других форм легализованногоримского на­родного смеха;

4. Церковь приурочивала христианские праздники к местным языческим празднествам (в целях их хри­стианизации), связанным с смеховымикуль­тами;

5. Молодой феодальный строй был еще относитель­но прогрессивен и потому относительнона­роден.

Под влиянием этих причин в ранние века и могла сложиться традиция терпимого (относительно терпимого, конечно) отношения к народной смеховой культуре. Традиция эта продолжала жить и дальше, под­вергаясь, однако, все новым и новым ограничени­ям. В последующие века (вплоть доXVIIвека вклю­чительно) стало обычаем в вопросах защиты смеха ссылаться на авторитет древних церковников и тео­логов.

Так, авторы и составители сборников фацетий, анек­дотов и шуток в конце XVIи в началеXVIIвека обычно ссылались на авторитет средневековых ученых и бого­словов, освятивших смех. Так, Меландер (Melander), со­ставивший один из наиболее богатых сборников смехо­вой литературы ( «Jocorumetseriorumlibriduo», 1-е изд. 1600 г., последнее — в 1643 г.), вводит в свое произве­дение длинным каталогом (несколько десятков имен) выдающихся ученых и богословов, до него писавших фа­цетий («Cataloguepraestantissimorumviroruminomniscientiarumfacultate,quiantenosfacetiasscripserunt»). Лучший сборник немецких шванков принадлежит мона­ху и знаменитому в свое время проповеднику Иоганну Паули (JohannesPauli). Он вышел под названием «Смех и дело» («SchimpfundErnst»), первое издание его от­носится к 1522 году. В предисловии, говоря о назначе­нии своей книги, Паули приводит соображения, напо­минающие приведенную нами выше апологию праздни­ка дураков: он составил свою книгу, «чтобы духовные чада в закрытых монастырях имели бы что читать дляувеселения своего духа и отдохновения:не всегда ведь можно пребывать в строгости» («wanmannitalwegenineinerstrenckeitbleibenmag»).

89

Цель и смысл подобных высказываний (их можно привести еще много) — объяснить и как-то оправдать околоцерковный смех и «священную пародию» (раго-diasacra), то есть пародию на священные тексты и об­ряды. Не было, конечно, недостатка и в осуждении этого смеха. Неоднократно проводились соборные и судебные запрещения праздника дураков. Древнейшее запреще­ние его Толедским собором относится к первой полови­неVIIвека. Последнее судебное запрещение праздника дураков во Франции — постановление Дижонского пар­ламента от 1552 года, то есть через девять с лишком веков после первого его запрещения. На протяжении всех этих девяти веков праздник продолжал жить в по­лулегальной форме. Его поздняя французская вариа­ция — это те процессии карнавального типа, которые устраивала в Руане «Societascomardorum». Во вре­мя одной из этих процессий (в 1540 г.), как мы уже говорили, фигурировало имя Рабле, а во время пира вместо Евангелия читали «Хронику Гаргантюа»¹. Раблезианский смех как бы вернулся здесь в мате­ринское лоно своей древней обрядово-зрелищной тра­диции.

Праздник дураков — одно из наиболее ярких и чи­стых выражений средневекового околоцерковного празд­ничного смеха. Другое его выражение — «праздник ос­ла», установленный в память бегства Марии с младен­цем Иисусом в Египет на осле. В центре этого праздника оказалась не Мария и не Иисус (хотя здесь и фигуриро­вала девушка с ребенком), но именно осел и его крик «Hinham!». Служили особые «ослиные мессы». До нас дошел официум такой мессы, составленный строгим цер­ковником Пьером Корбейлем. Каждая часть мессы со­провождалась комическим ослиным криком — «Hin­ham!». По окончании мессы священник, вместо обычного благословения, трижды кричал по-ослиному, и ему вме­сто «amen» трижды отвечали таким же ослиным кри­ком. Но осел — один из древнейших и самых живучих символов материально-телесного низа, одновременно снижающего (умерщвляющего) и возрождающего. До­статочно вспомнить «Золотого осла» Апулея, ослиные мимы, распространенные в древности, наконец, образ осла как символ материально-телесного начала в леген-

¹ В XVI веке были опубликованы два сборника материалов этого общества.

90

дах о Франциске Ассизском'. Праздник осла — одна из вариаций этого древнейшего традиционного мотива.

Праздник осла и праздник дураков — специфиче­ские праздники, где смех играет ведущую роль; в этом отношении они подобны своим кровным родственни­кам — карнавалу и шаривари. Но и во всех других обыч­ных церковных праздниках средневековья, как мы уже говорили во введении, смех всегда играл известную — большую или меньшую — роль, организуя народно-пло­щадную сторону праздника. Смех в средние века был закреплен за праздником (как и материально-телесное начало), был праздничным смехом по преиму­ществу. Напо'мню прежде всего о так называемом «risuspaschalis». Древняя традиция разрешала в пасхальные дни смех и вольные шутки даже в церкви. Священник с кафедры позволял себе в эти дни всевозможные рас­сказы и шутки, чтобы после долгого поста и уныния вы­звать у своих прихожан веселый смех, какрадост­ноевозрождение;смех этот и назывался «пас­хальным смехом». Шутки эти и веселые рассказы по преимуществу касались материально-телесной жизни; это были шутки карнавального типа. Ведь разрейтение смеха было связано с одновременным разрешением мя­са и половой жизни (запрещенных в пост). Традиция «risuspaschalis» была жива еще вXVIвеке, то есть во времена Рабле².

Кроме «пасхального смеха», существовала и тради­ция «рождественского смеха». Если пасхальный смех реализовался преимущественно в проповедях, в веселых рассказах, в анекдотах и шутках, то смех рождествен­ский — в веселых песнях. Песни весьма светского содер­жания пелись в церквах; духовные песни пелись на свет­ские, даже уличные мотивы (до нас, например, дошли ноты для «magnificat», из которых видно, что этот цер­ковный гимн исполнялся на мотив шутовской уличной

¹ О том, как живуч образ осла в данном его осмыслении, говорят такие, например, явления в нашей литературе: «крик осла» в Швей­ царии возродил князя Мышкина и сроднил его с чужбиной и с жизнью («Идиот» Достоевского); осел и «крик осла» — один из ведущих образов в поэме Блока «Соловьиный сад».

² О «пасхальном смехе» см.: S с h m i d J. P. Do risu paschalis. Rostock, 1847, uReina'ch S. Rire pascal, в приложении к цитирован­ ной нами выше статье «Le Rire rituel», p. 127 — 129. И пасхальный и рождественский смех связаны с традициями римских народных са­ турналий.

9!

песенки). Традиция рождественских песен особенно процветала во Франции. Духовное содержание перепле­талось в этих песнях с мотивами светскими и с момен­тами материально-телесного снижения. Темарожде­ниянового,обновления,органически сочета­лась с темойсмертистарогов веселом и снижаю­щем плане, с образами шутовского карнавального раз­венчания.Благодаря этому французская рождест­венская песня — «Noel» — могла развиться в один из популярнейших жанров революционной уличной песни.

Смех и материально-телесный момент, как снижаю­щее и возрождающее начало, играют существеннейшую роль во внецерковной или околоцерковной стороне и других праздников, особенно тех из них, которые носи­ли местный характер и потому могли впитать в себя эле­менты древних языческих празднеств, христианской за­меной которых они иногда являлись. Таковы были праздники освящения церквей (первой мессы) и пре­стольные праздники. К этим праздникам обычно при­урочивались местные ярмарки со всей их системой на­родно-площадных увеселений. Они сопровождались так­же необузданным обжорством и пьянством¹. Еда и питье находились на первом плане и в праздниках поминове­ния усопших. В честь покровителей и жертвователей, похороненных в данной церкви, духовенство устраивало пиры, выпивало за них так называемое «poculumcha-ritatis» или «charitasvini».В одном акте аббатства Кведлинбург прямо сказано, что пир священников пи­тает и услаждает мертвых: «pleniusinderecreanturmortui». Испанские доминиканцы пили за похоронен­ных в их церквах покровителей с характерным амби­валентным тостом «vivaelmuerto»². В этих последних примерах праздничное веселье и смех носят пиршест­венный характер и сочетаются с образом смерти и рож­дения (обновления жизни) в сложном единстве амби­валентного материально-телесного низа (поглощающего и рождающего).