Файл: 761.doc

Справедливость требует отметить, что необходимость судебно-правовой реформы была осознана уже в начале перестройки, когда КПСС еще оставалась единственной «руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций» (ст. 6 Конституции СССР 1977 года), объединяющей по сути в своих руках власти законодательную, исполнительную и судебную.

В резолюции XIX Всесоюзной конференции КПСС (июнь 1988 г.), принятой по докладу ее Генерального секретаря «О ходе реализации решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки», содержался ряд принципиально важных положений, заставлявших по-новому взглянуть и на нашу правовую действительность (до этого были в основном рапорты об успехах в деле укрепления законности, борьбы с преступностью, расцвете социалистической демократии), и на состояние правосудия.

«Ключевое значение, — отмечалось в резолюции конференции, — имеет (разграничение функций партийных и государственных органов и возрождение полновластия Советов снизу доверху. Вместе с реформой судебной системы и других институтов, обеспечивающих правовое регулирование взаимоотношений между государством и гражданами, охрану политических, экономических, социальных и личных прав общества, это направлено в конечном счете на завершение создания социалистического правового государства, в котором высшим принципом будет безусловное подчинение всего и всех закону» ²⁷.

Это положение ценно признанием того, что права граждан обеспечены не в полной мере (до этого официальная пропаганда исходила из тезиса о том, что социалистическая демократия, как демократия высшего типа, отличается от лживой буржуазной демократии тем, что все права и свободы граждан СССР, провозглашенные Конституцией, надежно гарантированы). Но здесь же содержится и очередная большая ложь о том, что социалистическое правовое государство уже в основном построено и лишь нуждается в завершении. Диссонансом этому утверждению звучит призыв той же резолюции «радикально пересмотреть уголовное, административное, процессуальное и исполнительно-трудовое законодательство. Первостепенное внимание необходимо уделить правовой защите личности, упрочить гарантии осуществления политических, экономических прав и свобод советских людей» ²⁸.

Читатель в недоумении: где мы находились к середине 1988 г. — на этапе завершения построения правового государства или в начале пути?

Далее в резолюции предлагалось повысить роль суда в системе социалистической демократии путем укрепления его авторитета и независимости, обеспечения гарантий состязательности и гласности, соблюдения презумпции невиновности, недопустимости обвинительного уклона; укрепить независимость прокуроров, расширить участие защитников в предварительном следствии и в судопроизводстве, пойти на увеличение числа народных заседателей — при рассмотрении в суде наиболее сложных дел ²⁹.

Судя по этим установкам, это пока еще было началом движения в направлении к нормальным, цивилизованным человеческим отношениям, к правовому государству. Да и было ли это действительным стремлением руководства КПСС, или это было призывом к очередной кампании, связанной с имитацией борьбы за нечто качественно новое в системе права и правосудия. Второе предположение кажется убедительным, — ведь в Резолюции XIX партконференции не ставился вопрос о коренных преобразованиях юстиции, скажем, о создании независимой судебной власти, о ее переориентации на защиту гражданского общества и прав личности, о расширении судебной юрисдикции и проч.

Эти вопросы будут поставлены несколько позже. С развитием гласности и «плюрализма мнений» начнет стремительно нарастать критика и КПСС, и социалистического государственного монстра со всеми его «вещественными атрибутами» в виде армии, органов госбезопасности и репрессивной правоохранительной системы. Все отчетливее станут раздаваться голоса, изобличающие суд как прислужника политической системы, выполняющего навязанные ему задачи по защите «революционных завоеваний» и борьбе с преступностью. Выполнение первой из них, как мы видели, превращало суды в орудие политических репрессий, выполнение второй с неизбежностью толкало суды на позиции обвинительного уклона. И в первом, и во втором случаях цель установления истины и обеспечения справедливости отступали под натиском других целей — целей «государственного масштаба». Приемы судебного познания приспосабливались к их достижению. Права и интересы отдельной личности оказывались второстепенными. Этот порок социалистического правосудия осознавался представителями отечественной правовой науки и первое тому доказательство — не утихающие на протяжении многих лет активные споры по поводу сущности и условий реализации принципа презумпции невиновности ³⁰, а также споры о характере истины, устанавливаемой судом, о чем речь пойдет ниже.

В «Концепции судебной реформы в Российской Федерации», представленной Президентом РСФСР и одобренной Верховным Советом РСФСР 24 октября 1991 г. на основе обобщения критических материалов о деятельности судов, прокуратуры, органов дознания и предварительного следствия, делается вывод о кризисе юстиции в России. Отмечается ее несостоятельность ³¹ в деле охраны законности и правопорядка, что выражается в неспособности сдерживать рост преступности, низком профессиональном уровне работы ³², подмене цели защиты общества от преступлений целью борьбы с преступностью ³³. Подчеркивается идеологизация юстиции, ее ориентация на интересы государства и негуманность, обвинительный уклон судей, кадровый голод, нищенское материально-технической обеспечение присутственных мест и т. д. и т. п. ³⁴.

Эти выводы и оценки в какой-то мере можно было бы подтвердить результатами социально-правовых исследований в СССР в последние два десятилетия, предшествовавшие перестройке ³⁵.

Реформы, как видим, назрели.

Синдром политизированного правосознания имеет свои пики реальных проявлений, совпадающие с общественными катаклизмами, обострениями политической борьбы в обществе. В этих случаях увеличивается, как правило, количество политических процессов и сомнительных с точки зрения объективной истины приговоров. Но всегда остается и общеуголовная, не имеющая политической окраски, преступность, и гражданско-правовые конфликты.

Было бы недопустимой натяжкой переносить политические факторы, уводящие суд от поисков истины, на всю судебную практику, как это делают некоторые авторы, разгоряченные собственной смелостью в критике «порочного правосудия». Так, основываясь на умозрительной оценке терминологического и понятийного аппарата, используемого законодателем в УПК РСФСР, некто Е. Мизулина поставила себе целью доказать и «доказала», что вся судебная деятельность советского периода не может быть отнесена к правосудию, ибо опиралась на принцип, противоположный презумпции невиновности ³⁶. Автора не смущает тот исторический факт, подтверждаемый судебной статистикой и специальными исследованиями ³⁷, что суды в СССР в целом, хотя и не на очень высоком уровне, но все же справлялись с задачей по разрешению гражданских споров и общеуголовных дел, особенно в десятилетия последовавшие за реформой 1958 г. И если здесь допускались отступления от закона и правды, то в относительно ограниченных масштабах, и диктовалось это далеко не всегда идеологическими установками партии и государства, а чаще совсем другими факторами. Эти факторы достаточно убедительно указывались в специальной литературе, упомянуты они в «Концепции судебной реформы»: профессиональная некомпетентность, коррупция, карьеристские соображения, толкающие судей и органы расследования на обеспечение «благоприятных» показателей, и т. п.

Это — факторы постоянного действия, не зависящие от государственного устройства и господствующей политической идеологии. С ними приходится считаться и в России, и в Италии, и в США. Их действие тем очевиднее, чем глубже нравственная деградация общества, чем ниже уровень правовой культуры юридических кадров, чем в большей степени общество и власти подвержены правовому нигилизму.

Заслуживает в этой связи отражения в криминальной хронике нашего времени дело Михасевича Г. М. и сопутствующих ему событий в судебно-следственной практике Витебской области бывшей Белорусской Советской Социалистической Республики.

Сексуальным маньяком Михасевичем (предшественник не менее известного ростовского суперманьяка конца 80-х годов Чикатило) на протяжении ряда лет в семидесятые годы была совершена серия зверских преступлений, связанных с нападением на женщин, глумлением над ними и их убийством. Нет нужды говорить о том, как были встревожены жители региона, подняты на ноги соответствующие службы милиции и прокуратуры. На след преступника долго выйти не удавалось, а преступления столь же дикие продолжались, число жертв достигло нескольких десятков.

Появились подозреваемые, которые в кабинете некоторых ретивых следователей не замедлили «сознаться», появились суровые приговоры, а преступления продолжались, пока не удалось задержать подлинного преступника ³⁸.

Из числа уголовных дел, спровоцированных преступлениями Михасевича, можно назвать дела Бакулина Ю. Ф., Францевича М. И., Мацкевича В. В., Орла Н. А., Идамова О. В., Горелова В. А. и др., обвинения против которых, завершавшиеся, как правило, обвинительным приговором, строились на противоречивых признаниях обвиняемых, полученных в результате грубейших нарушений правил расследования.

Одним из таких сфабрикованных дел было дело Терени Н. С. и Кадушкиной Л. В., рассмотренное в феврале 1980 г. Витебским областным судом (задолго до разоблачения Михасевича). Оба они, ранее неоднократно судимые, вновь совершили несколько квартирных краж и, будучи задержанными за эти кражи, сознались спустя некоторое время в убийстве учащейся ГПТУ Ш. с целью ограбления (знал следователь, кому «навесить» нераскрытое убийство!).

На предварительном следствии показания обвиняемых были противоречивыми и путаными, признания сменялись отрицанием вины, вразумительно объяснить, какие вещи потерпевшей ими присвоены в результате ограбления и куда эти вещи делись, обвиняемые не могли.

В судебном заседании Кадушкина продолжала «признаваться» и изобличать Тереню. Тереня, оспаривая обвинение, просил о новом расследовании дела.

Адвокаты-защитники в судебном заседании говорили нечто невразумительное о смягчающих вину обстоятельствах.

На приговор, которым Кадушкина была осуждена к 15 годам лишения свободы, а Тереня — к высшей мере, защитник Кадушкиной жалобу не подал. В своей кассационной жалобе в интересах Терени адвокат просит о смягчении наказания, учитывая, что Тереня «чистосердечно признался» и что убийство было совершено по инициативе Кадушкиной. Вот такая жалоба адвоката подшита рядом с жалобой самого осужденного, который продолжает оспаривать обвинение и подробно объясняет почему «сознавались» и он, и его соучастница.

Этот приговор будет отменен по протесту прокурора лишь спустя шесть лет после того, как Тереня за деяние, им не совершенное, будет расстрелян, а его подруга отбудет более трети срока заключения в ИТК.

Какими словами характеризовать работу профессиональных юристов по этому делу? Ясно, что оперативные работники милиции и следователи, выбивая признание у невиновных, действовали из чисто карьеристских соображений — отрапортовать о раскрытии тяжкого преступления. А судьи и государственный обвинитель? Они скажут потом, что были введены в заблуждение доказательствами, собранными предварительным следствием. Но это — неубедительные объяснения. Натяжки следствия, его пробелы, процессуальные нарушения были видны невооруженным глазом. Не была проявлена элементарная добросовестность в изучении материалов и в их проверке на судебном следствии.

Преступная небрежность была проявлена адвокатами. Обязанность анализировать доказательства, обсуждать и согласовывать позицию по делу с подзащитным, использовать все указанные в законе средства и способы защиты для оправдания обвиняемого или смягчения его ответственности — это элементарные нравственные и правовые требования к профессии, хорошо известные любому стажеру в адвокаты. Не о компетентности здесь должна идти речь, а скорее о нежелании напрягаться, лени, стимулируемой бесконтрольностью и безответственностью.

Какими бы ни были формы устройства суда, они не должны заслонять от нас таких важных гарантий правосудия и справедливости, как совесть судьи, его профессионализм и сознание реальной индивидуальной ответственности за принимаемые решения. Если не перед людьми, то хотя бы перед Богом.

А пока стоны жертв правосудия не утихают. Они подобно пеплу Клааса стучат в сердце, все так же безнадежно и бесперспективно.

Это значит, что проблема совершенствования условий судебного познания и ослабления действия негативных факторов в правосудии остается. Остается надолго и является стимулом как фундаментальных научных исследований, так и поиска оптимальных решений, связанных с судебно-правовой реформой в нашей стране.

Если попытаться суммировать причины, вызнавшие недовольство общественности социалистическим правосудием, передавшиеся затем и высшим органам государственной власти, то они, на наш взгляд, могут быть представлены следующим образом.

Прежде всего — это политическая ангажированность органов правосудия, их подчинение партийному диктату. Это обеспечивалось не только идеологически (партия — направляющая сила, ум, честь и совесть эпохи), но и организационно. Независимо от способа комплектования судейского корпуса (выборы населением или Советами), отбор и расстановка кадров осуществлялась партийными органами. Этот порядок был неукоснителен и безусловен.

В порядке вещей было вмешательство партийных органов и в рассмотрение конкретных дел, если эти дела представляли интерес в идеологическом плане или привлекали внимание партийных функционеров по иным, нередко личным причинам. Социологические исследования, проведенные в 70-х годах путем анонимного опроса судей, подтверждали, что в числе субъектов незаконного воздействия на них при отправлении правосудия на первом месте были партийные органы, далее шла пресса, руководители хозяйственных предприятий, от которых суды находились в определенной материальной зависимости, отдельные заинтересованные лица ³⁹. Судьи не только указывали на такие воздействия, но и связывали с ними незаконные решения.

Уход КПСС с политической арены и попытка реализации идеи разделения властей не привели к заметному укреплению судейской независимости от иных ветвей власти: усилился диктат Советов и постепенно заменявших их иных органов местной власти и управления, а также отдельных депутатов. Телефонное право дополнилось мегафонным ⁴⁰.