Файл: Bakhtin.doc

Запретный плод сладок. И сами короли, издавав­шие ордонансы, имели свои излюбленные клятвы, которые в популярном сознании закрепились за ними

208

как своего рода постоянные неофициальные прозвища этих королей. Людовик XIклялся — «Пасха господ­ня» («PasqueDieu»), КарлVIII— «Добрый день гос­подень» («lebonjourDieu»), ЛюдовикXII— «Черт меня побери» («lediablem'emport») и ФранцискI— «Честное слово благородного человека»(«foydegen-tilhomm»). Современник Рабле Роже де Коллери на­писал на эту тему характерное стихотворение «Epithe-tondesquatreRoys»:

Quand la «Pasque Dieu» deceda,

Le «Bon Jour Dieu» lui succeda

Au «Bon Jour Dieu» deffunt et mort,

Succeda de «Diable m'emport»,

Luy decede, nous voyons comme

Nous duist la «Foy de Gentil Homme»¹.

Здесь постоянные клятвы становятся характеристи­ческими признаками и своего рода прозвищами инди­видуальных людей. Но подобным же образом характе­ризовались и определенные социальные группы и про­фессии.

Если клятвы профанируют священное, то в приве­денном нами стихотворении они это делают вдвойне: «пасха господня» умирает, «добрый день господень» (т. е. рождество) также умирает и сменяется «черт меня побери». Площадной и вольный характер клятв про­является здесь в полной мере. Они создают атмосферу, в которой становится возможной эта свободная и весе­лая игра со священным.

Мы сказали, что каждая социальная группа и про­фессия имела свои характерные излюбленные клятвы. Рабле дает замечательное динамическое изображение площади своего времени с ее пестрым социальным составом при помощи одних клятв. Когда молодому Гаргантюа, приехавшему в Париж, надоело назойливое любопытство парижской толпы, он стал поливать эту толпу мочой. Самую толпу Рабле не изображает, но он приводит все те клятвы и проклятия, которыми

¹ Когда «Пасха господня» умерла, Ей наследовал «Добрый день господень», Когда ж и «Добрый день господень» почил и умер, На смену ему пришло «Черт меня побери». А после его смерти мы услышали «Честное слово благородного человека».

209

разразилась эта толпа, и мыслышимее социальный состав.

Вот это место:

«— Должно полагать, эти протобестии ждут, чтобы я уплатил им за въезд и за прием. Добро! С кем угодно готов держать пари, что я их сейчас попотчую вином, но только для смеха.

С этими словами он, посмеиваясь, отстегнул свой несравненный гульфик, извлек оттуда нечто и столь обильно оросил собравшихся, что двести шестьдесят тысяч четыреста восемнадцать человек утонули, не счи­тая женщин и детей.

Лишь немногим благодаря провбрству ног удалось спастись от наводнения; когда же они очутились в верх­ней части университетского квартала, то, обливаясь потом, откашливаясь, отплевываясь, отдуваясь, на­чали клясться и божиться, иные — в гневе, иные — со смехом:

— Клянусь язвами исподними, истинный рог, от­сохни у меня что хочешь, клянусь раками, procabdebious,dasdichGotsleydenshendpotedeChristo, клянусь чревом святого Кене, ей-же-ей, клянусь святым Фиак­ром Брийским, святым Треньяном, свидетель мне — святой Тибо, клянусь господней пасхой, клянусь рож­деством, пусть меня черт возьмет, клянусь святой Со­сиской, святым Хродегангом, которого побили пече­ными яблоками, святым апостолом Препохабием, свя­тым Удом, святой угодницей Милашкой, ну и окатил же он нас, ну и пари ж он придумал для смеха!

Так с тех пор и назвали этот город — Париж...» (кн. 1, гл. XVII).

Перед нами очень живой и динамический, громкий (слуховой) образ пестрой парижской толпы XVIвека. Мы слышим ее социальный состав: мы слышим гасконца («procapdiebious» — «головой господа»), итальянца («potedeChristo» — «головой Христа»), немецкого ландскнехта («dasdichGotsleydenshend»), зеленщи­ка и продавца овощей (святой Фиакр Брийский был патроном садоводов и огородников), сапожника (свя­той Тибо — патрон сапожников), пьяницу (saintGoder-grain— это был патрон любителей выпить). И все ос­тальные клятвы (всего их здесь двадцать одна) имеют какой-нибудь специфический оттенок, вызывают ка­кую-нибудь дополнительную ассоциацию. Так, мы встречаем здесь расположенные в хронологическом

порядке уже известные нам клятвы последних четырех французских королей, что подтверждает популяр­ность этих своеобразных прозвищ. Возможно, что мы уже не улавливаем многих оттенков и аллю­зий, которые современникам Рабле были вполне по­нятны.

Специфический характер этого громкого образа толпы создается именно тем, что он построен только из одних клятв, то есть построен весь вне норм официаль­ной речи. Поэтому речевая реакция толпы органически сливается с древним площадным жестом Гарган-тюа, обливающего эту толпу мочой. Жест его так же неофициален, как и речевая реакция толпы. Они раскрывают один и тот же неофициальный аспект мира.

И жест (обливание мочой) и слово (jurons) создают атмосферу для тех весьма вольных травестий имен святых и их функций, которые мы здесь встречаем. Так, одни из толпы призывают «святую Колбасу», имеющую здесь значение фалла, другие призывают «SaintGodegrain», что значит —Godetgrand— то есть большой бокал; кроме того, «GrandGodet» было назва­ние популярного кабачка на Гревской площади (его упоминает Вийон в своем «Завещании»)¹. Другие при­зываютsaintFoutin— пародийная травестия имениsaintPhotin. Другие призывают «saintVit», имеющего здесь смысл фалла. Наконец, призывают и «святую Мамику», имя которой стало нарицательным назва­нием любовницы. Таким образом, все призываемые здесь святые травестированы или в непристойном, или в пиршественном плане.

В этой карнавальной атмосфере становится понят­ной и аллюзия Рабле на евангельское чудо насыщения народа пятью хлебами. Рабле сообщает, что Гарган-тюа потопил в своей моче 260 418 человек, «не считая женщин и детей». Эта библейская формула взята непосредственно из евангельского рассказа о чуде насыщения (формулу эту Рабле применяет довольно часто). Таким образом, весь эпизод с мочой и народной толпой дает травестирующую аллюзию на евангельское чудо насыщения собравшейся толпы народа пятью

¹ Рабле делает аллюзию на какую-то легенду, связывающую му­ченичество этого святого с печеными яблоками (снижающий карна­вальный образ).

210

211

хлебами¹. Мы увидим дальше, что это не единственная травестия евангельских чудес в романе Рабле.

Прежде чем приступить к совершению своего кар­навального действа (обливанию толпы мочой), Гарган-тюа заявляет,- что он это сделает только «для смеха» («parrys»).И толпа завершает свои божбы и клятвы словами «нас искупали для смеха» («noussommesbaig-nesparrys»).С этого времени, утверждает автор, город и стал называться Парижем («DontfutdepuislavillenommeeParis»).Таким образом, весь этот эпи­зод в целом — веселая карнавальная травестия назва­ния города «Paris». В то же время это — пародия на местные легенды о происхождении имен (серьезные поэтические/обработки таких легенд были в ту эпоху очень популярны во Франции, в частности, этим зани­мались Жан Лемер и другие поэты школы «ритори-ков»). Наконец, все события этого эпизода совершаются «только для смеха». Это — с начала и до конца пло­щадноесмеховоедейство,карнаваль­ная игранароднойтолпынаплощади. В эту игру «для смеха» вовлечены и название города Парижа, и имена святых и мучеников, и евангельское чудо. Это — игра «высокими» и «священными» веща­ми, которые сочетаются здесь с образами материаль­но-телесного низа (моча, эротические и пиршествен­ные травестии). Клятвы, как неофициальные элемен­ты речи и как профанация священного, органически вплетаются в эту игру, созвучны ей по своему смыслу и тону.

Какова же тематика клятв? Преобладающее содер­жание их — разъятиеначастичеловече­скоготела. Клялись по преимуществу различными членами и органами божественного тела: телом гос­подним, головой его, кровью, ранами, животом; клялись реликвиями святых и мучеников: ногами, руками, паль­цами и т. п., хранившимися в церквах. Самыми не­допустимыми и греховными считались именно клятвы телом господним и различными его частями,— но как раз эти клятвы и были самыми распространенными. Проповедник Мено (он был старшим современником Рабле) в одной проповеди, осуждая людей, употребляю-

¹ Это не полная травестия, а только травестирующая аллюзия. Подобного рода рискованные аллюзии весьма обычны в рекреационной литературе «жирных дней» (т.е. в гротескном реализме).

щих без всякой меры клятвы, говорил: «Один берет бога за бороду, другой за горло, третий за голову... Есть такие, которые говорят о человечности Христа-спа­сителя с меньшим уважением, чем мясник о своем мясе».

Моралист Элуа д'Амерваль в своей «Дьяблерии» (1507),осуждая клятвы, с полной ясностью вскрывает карнавальный образ разъятого на части тела, лежащего в основе большинства из них:

lis jurent Dieu, ses dens, sa teste, Son corps, son ventre, barbe et yeulx, Et le prennent par tant de lieux, Qu'il est hache de tons costez Comme chair a petits pastez¹.

Сам д'Амерваль, конечно, и не подозревал, какой верный историко-культурный анализ он дал для клятв. Но как человек рубежа XVиXVIвеков, он отлично знал роль мясников и поваров, поварского ножа, разъя­того тела, фарша для колбас и пирогов не только в бы­товом плане, но и в системе народно-праздничных кар­навальных образов. Поэтому он мог сделать такие вер­ные сопоставления этих образов с разъятым телом бога в божбе и в клятвах.

Образы разъятого на части тела и всякого рода ана-томизирования играют в романе Рабле очень большую роль. Поэтому и тематика клятв органически вплетается в единую систему раблезианских образов. Характерно, что брат Жан, страстный любитель божбы, имеет про­звище «d'entommeure», что значит — рубленое мясо, крошево, фарш. Сенеан усматривает здесь двойную аллюзию: на боевой дух брата Жана и на его особое пристрастие к кухне². Но важно то, что«боевой дух»,война,сражение,с однойстороны, и к у х н я, с другой,— пересекаются в определенной общей точке, и эта общая точка —разъятоеначаститело,«крошево».Поэтому кухонные об­разы при изображении битв были чрезвычайно рас­пространены в литературеXVиXVIвеков именно там,

¹ Они клянутся богом, его зубами, его головой, Его телом, его животом, бородой и глазами; Они хватают его за все места,

Так что он оказывается изрублен весь, Как мясо на фарш для пирожков.

² SaineanL. L'influence et la reputation de Rabelais, v. II, p. 472.

212

213

где эта литература была связана с народной смеховой традицией. Так, уже Пульчи характеризует поле Рон-севальской битвы как «подобное котлу с рагу из крови, голов, ног и других членов»¹. Подобные образы встре­чались уже в эпосе кантасториев.

Брат Жан действительно «d'entommeure» в обоих смыслах, и существенная связь этих, казалось бы, разнородных смыслов у Рабле повсюду выступает с ис­ключительной отчетливостью. В эпизоде «колбасной войны» брат Жан развивает идею военного значения поваров, основываясь на историческом материале (пол­ководцы-повара — Набузардан и др.); он становится во главе ста пятидесяти четырех поваров, вооруженных кухонным оружием (вертелами, ухватами, сковорода­ми и т. п.) и вводит их в историческую «свинью», играющую в этой колбасной войне роль троянского коня. С другой стороны, брат Жан во время сражений проявляет себя как присяжный«анатоми з а т о р», превращающий в «крошево» человеческие тела². Такой подчеркнуто «анатомизирующий» характер носит изображение его битвы в монастырском винограднике (где он, кстати, действует древком от креста) — длин­ное и детализованное анатомическое перечисление пораженных членов и органов, перебитых костей и сочленений. Вот отрывок из этой карнавальной ана­томии:

«Одних он дубасил по черепу, другим ломал руки и ноги, третьим сворачивал шейные позвонки, четвер­тым отшибал поясницу, кому расквашивал нос, кому ставил фонари под глазами, кому заезжал по скуле, кому пересчитывал зубы, кому выворачивал лопатки, иным сокрушал голени, иным вывихивал бедра, иным расплющивал локтевые кости» (кн. 1, гл. XXVII).

Это типичное для Рабле анатомизирующее описа­ние ударов, расчленяющих тело на части. В основе этого карнавально-кухонного анатомизирования лежит тот же гротескныйобразразъятого тела, с ко­торым мы встретились и при анализе проклятий, ру­гательств и клятв.

' Впрочем, и в высоком эпическом плане встречаются изображе­ния битвы как иира, например в нашем «Слове о полку Игореве». Эти два слова связаны в тексте самого Рабле: в четвертой книге, гл. XVI, фигурирует такое проклятие — «A tous les millions de diables qui te puissent anatomiser la cervelle et en faire des entommeures».