Файл: Bakhtin.doc

Поэтому у Рабле нет и не может быть ни «грубого натурализма», ни «физиологизма», ни порнографии. Чтобы понять Рабле, надо его прочитать глазами его современников и на фоне той тысячелетней традиции, которую он представляет. Тогда и разбираемый нами эпизод с родами Гаргамеллы предстанет как высокая и одновременно веселая драма тела и земли.

Пятая глава посвящена знаменитой «Беседе во хме­лю». Это — карнавальный «симпосион». В нем нет внешней логической последовательности, нет объеди­няющей отвлеченной идеи или проблемы (как в клас­сических симпосионах). Но он обладает глубоким внут­ренним единством. Это — единая и выдержанная до мельчайших деталей гротескная игра снижениями. Поч­ти каждая реплика дает какую-нибудь формулу высо­кого плана — церковную, литургическую, философ­скую, юридическую или какие-нибудь слова Священно­го писания, которые применяются к выпивке и еде. Говорят, в сущности, только о двух вещах: о поедае-

248

мых бычьих внутренностях и о заливающем эти внут­ренности вине. Но этот материально-телесный низ тра-вестирован в образы и формулы священного и духов­ного «верха».

Но здесь нам важно подчеркнуть игру образом чрева,утробы. Так, один из собеседников говорит: «Je laverois volontiers les tripes de ce veau que j'ay ce matin habille». Слово «habiller» значит «одевать», но оно имело также и специальное значение — «разде­лывать тушу убитого животного» (это — термин мясни­ков и кулинарных книг). Таким образом, в словах со­бутыльника «этот теленок, которого я утром одевал», слово «теленок» («veau») относится прежде всего к са­мому собутыльнику, который с утра себя одел, но оно относится также и к тому теленку, которого утром разъяли на части, распотрошили и которого он съел. Так же и утроба (lestripes) обозначает как его собствен­ную утробу, которую он собирается омыть вином, так и съеденную им утробу теленка, которую он собирается запить.

Вот другая реплика, построенная аналогично: «Vou-lezvousrienmandezalariviere?Cestuyсу (стакан с вином)vaslaverlestripes». Здесь слово «lestripes» также имеет двойное значение: это и собственнаясъевшаяутроба исъеденнаяутроба быка. Та­ким образом, и здесь все время стираются границы между поедающим телом человека и поедаемым телом животного.

Героиней следующей — VI— главы становитсярожающаяутробаГаргамеллы.

Вот начало родового акта:

«Малое время спустя она начала вздыхать, стонать и кричать. Тотчас отовсюду набежали повитухи, стали ее щупать внизу и наткнулись на какие-то обрывки кожи, весьма дурно пахнувшие; они было подумали, что это и есть младенец, но это оказалась прямая киш­ка: она выпала у роженицы вследствие ослабления сфинктера, или, по-вашему, заднего прохода, оттого что роженица, как было сказано выше, объелась тре­бухой» (кн. I, гл.VI).

Здесь в буквальном смысле дается анатомия телес­ного низа («lebas»).Гротескный узел утробы стянут здесь еще крепче:выпавшаяпрямаякишка, съеденнаябычачьяутроба,рожающая утроба(выпавшую кишку принимают сначала за

249

новорожденного) — все это неразрывно сплетено в об­разах данного отрывка.

Прибывшая бабка применила слишком сильные вяжущие средства:

«Из-за этого несчастного случая устья маточных ар­терий у роженицы расширились, и ребенок проскочил прямо в полую вену, а затем, взобравшись по диафраг­ме на высоту плеч, где вышеуказанная вена раздваи­вается, повернул налево и вылез в левое ухо. Едва появившись на свет, он не закричал, как другие мла­денцы: «И-и-и! И-и-и!» — нет, он зычным голосом заорал: «Лакать! Лакать! Лакать!» — словно всем пред­лагал лакать, и крик его был слышен от Бюссы до Виваре» (там же).

Анатомический анализ завершается неожиданным и вполне карнавальным рождением ребенка через ле­вое ухо. Ребенок идет не в н и з, а вверх:это типич­ная карнавальная обратность («шиворот-навыворот»). Такой же карнавально-пиршественный характер носит и первый крик младенца, приглашающий выпить.

Таков наш эпизод. Подведем некоторые итоги его анализа.

Все образы эпизода развертывают тематику само­го п р'а з д н и к а: убоя скота, его потрошения, его разъятия на части. Эти образы развиваются в пиршест­венном плане пожирания разъятого тела и как бы не­заметно переходят в анатомический анализ рожающей утробы. В результате с замечательным искусством со­здается чрезвычайно сгущенная атмосфера единой и сплошной телесности, в которой нарочито стерты все границы между отдельными телами животных и лю­дей, между поедающей и поедаемой утробой. С другой стороны, эта поедаемая-поедающаяутро­баслитасутробойрожающей.Создаетсяподлинногротескныйобразединой над-индивидуальнойтелеснойжиз­ни — большой утробы, пожирающей — пожираемой— рожающей — рожаемой. Но это, конечно, не «животная» и не «биологическая» в нашем смысле, над-индивидуальная телесная жизнь. Сквозь пожирающую и рожающую утробу Гаргамеллы просвечивает поглощающее и рождающее лоно земли, просвечивает и вечно возрождающееся народное тело. Да и рождается здесь народный богатырь Гаргантюа, французский Геракл.

250

В разобранном эпизоде, как и всюду у Рабле, весе­лая, изобильная и всепобеждающая телесность противо­поставлена средневековой серьезности страха и угнете­ния с ее методами пугающего и напуганного мышления. Кончается наш эпизод, подобно прологу к «Пантагрюэлю», веселой и вольной травестией этих средневековых методов веры и убеждения. Вот это место:

«Я подозреваю, что такие необычные роды пред­ставляются вам не вполне вероятными. Что ж, не ве­рите — не надо, но только помните, что люди порядоч­ные, люди здравомыслящие верят всему, что услышат или прочтут. (Автор ссылается на Соломона и на апос­тола Павла.— М. Б.) Почему бы и вам не поверить! Потому, скажете вы, что здесь отсутствует даже види­мость правды? Я же вам скажу, что по этой-то самой причине вы и должны мне верить, верить слепо, ибо сор-боннисты прямо утверждают, что вера и есть обличение вещей невидимых. Разве тут что-нибудь находится в противоречии с нашими законами, с нашей верой, со здравым смыслом, со Священным писанием? Я, по край­нем мере, держусь того мнения, что это ни в чем не противоречит Библии. Ведь, если была на то божья воля, вы же не станете утверждать, что господь не мог так сделать? Нет уж, пожалуйста, не обморочивайте себя праздными мыслями. Ведь для бога нет ничего невоз­можного, и если бы он только захотел, то все женщины производили бы на свет детей через уши».

Далее автор приводит ряд случаев странных рожде­ний из античной мифологии и средневековых легенд.

Все это место — великолепная пародийная травестия как средневекового учения о вере, так и методов защи­ты и пропаганды этой веры: путем ссылок на священ­ные авторитеты, запугиваний, провокаций, угроз, обви­нений в ереси и т. п. Сгущенная атмосфера веселой телесности всего эпизода подготовляет это карнавальное развенчание учения о вере, как «обличения вещей не­видимых».

Важнейший эпизод «Гаргантюа» — пикрохолинская война — развертывается в атмосфере другого сельского праздника — праздника сбора винограда (vendange).

«Vendange» занимала большое место в жизни Фран­ции; на время сбора винограда даже закрывались уч­реждения, не работали суды, так как все были заняты на виноградниках. Это была громадная рекреация от всех дел и забот, кроме дел, непосредственно связанных

251

с вином. В атмосфере «vendange» и развиваются все события и образы пикрохолинской войны.

Поводом для войны служит столкновение между крестьянами из Сельи, стерегущими созревшие вино­градники, и пекарями из Лерне, везущими лепешки для продажи. Крестьяне хотели позавтракать лепешками с виноградом (что производит, между прочим, очищение желудка). Пекари отказались продать лепешки и оскор­били крестьян. Из-за этого между ними и разгорелась драка. Вино и хлеб, виноград и лепешки — это литурги­ческий комплекс, подвергающийся здесь снижающей травестии (свойство его вызывать понос).

Первый большой эпизод войны — защита монастыр­ского виноградника братом Жаном — также включает в себя травестирующую аллюзию на причастие. Мы ви­дели, как кровь превращается в вино, а за образом жес­токого побоища раскрывается «vendange». В фольклоре французских виноградарей с «vendange» связан образ «Bon-Temps», то есть «Доброго времени» (Bon-Temps— мужMereFoil). ФигураBon-Tempsзнаменуетсобой в фольклоре конец злых времен и на­ступлениевсеобщегомира.Поэтому в атмо­сфере «vendange» Рабле и развертывает народно-утопи­ческую тему победы мирного труда и изобилия над вой­ной и уничтожением: ведь это и есть основная тема всего эпизода и пикрохолинской войны¹.

Таким образом, атмосфера «vendange» проникает всю вторую часть «Гаргантюа» и организует систему ее образов, подобно тому как первую часть (рождение Гар­гантюа) проникала атмосфера праздника убоя скота и карнавала. Вся книга погружена в конкретную народ­но-праздничную атмосферу².

¹ Две фигуры народного праздника «vendange» определили весь характер эпизода: фигура Bon-Temps определила его идею (конечная победа мира и всенародного благосостояния — избытка), а фигура его жены Mere Folle — фарсово-карнавальный стиль эпизода.

² В своем свободном переводе этой книги Фишарт чрезвычайно усиливает момент праздничности, но освещает его в духе гробианизма. Грангузье страстный почитатель всех праздников, потому что на них полагается пировать и дурачиться. Дается длинное перечисление не­ мецких праздников XVI века: праздник св. Мартина, масленица, праздник освящения церкви, ярмарка, крестины и др. Праздники заходят за праздники, так что весь годовой круг Грангузье состоит только из праздников. Для Фишарта-моралиста праздники — это об­ жорство и безделье. Подобное понимание и оценка праздников, конеч­ но, глубоко противоречит раблезианскому использованию их. Впрочем, отношение самого Фишарта к ним двойственное.

252

Во второй книге романа — в «Пантагрюэле» — так­же есть эпизоды, непосредственно связанные с празд­ничной тематикой. В 1532 году, то есть в том году, когда писался «Пантагрюэль», папой был объявлен во Фран­ции внеочередной юбилейный год. В такие юбилейные года определенным церквам давалось право продавать всем папские индульгенции, то есть отпущение грехов. И вот в романе есть эпизод, непосредственно связанный с тематикой этого юбилея. Панург, желая поправить свои денежные дела, обходит церкви и покупает индуль­генции, но под видом сдачи он берет себе с церковного блюда «сторицею». В евангельских словах «получите сторицею» он толкует будущее время («получите») как замену повелительного наклонения («полу­чите») и в соответствии с этим действует. Таким образом, эпизод этот пародийно травестирует празд­ничную тематику юбилейного года и евангельский текст.

В этой же книге есть эпизод, рассказывающий о не­удачных домогательствах Панурга к одной знатной па­рижской даме. Дама отвергла его, и Панург отомстил ей весьма своеобразным способом. Центральное событие этого эпизода происходит в праздник тела господня. Здесь дается совершенно чудовищная травестия этого праздника. Изображается процессия из 600 014 собак, которые шли за дамой и мочились на нее, так как Панург подсыпал ей в платье размельченные половые органы суки.

Такая травестия религиозной процессии в праздник тела господня представляется чудовищно кощунствен­ной и неожиданной только на первый взгляд. История этого праздника во Франции и в других странах (осо­бенно в Испании) раскрывает нам, что весьма вольные гротескные образы тела были в нем вполне обычны и были освящены традицией. Можно сказать, что образ тела в его гротескном аспекте доминировал в народно-площадной части праздника и создавал специфическую телесную атмосферу его. Так, в праздничной процессии обязательно участвовали традиционные представители гротескного тела: чудовище (смешение космических, животных и человеческих черт) с «вавилонской блудни­цей» на нем¹, великаны (в народной традиции они были

¹ Смешанное тело чудовища с сидящей на нем блудницей, в сущ­ности, эквивалентно пожирающей-ножираемой-рожающей утробе «праздника убоя скота».

253

воплощением гротескных представлений о большом те­ле), мавры и негры (гротескные отступления от те­лесных норм), толпа молодежи, танцующая очень чувственные народные танцы (в Испании, напри­мер, почти непристойный танец сарабанду); только после этих гротескных образов тела следовало ду­ховенство, несущее гостию (т. е. причастие); в кон­це процессии ехали разукрашенные повозки и на них костюмированные актеры (в Испании праздник тела господня назывался поэтому «fiestadelacar-ros»).

Традиционная процессия в праздник тела господня носила, таким образом, отчетливо выраженный карна­вальный характер с резким преобладанием телесного мо­мента. В Испании в этот праздник ставились особые драматические представления «Autossacramentales». Мы можем судить о характере этих представлений по дошедшим до нас пьесам этого рода Лопе де Вега. В них преобладает гротескно-комический характер, проникающий даже в серьезную их часть. В них очень много пародийного травестирования не только антич­ных, но и христианских мотивов — в том числе и самой праздничной процессии.