Файл: Bakhtin.doc

В итоге мы можем сказать, что народно-площадная сторона этого праздника была в известной мере сатиро-вой драмой, травестирующей церковный обряд «тела господня» (гостии)¹.

В свете этих фактов раблезианская травестия ока­зывается вовсе не такой уж неожиданной и чудовищной. Рабле только развивает все элементы сатировой драмы, уже наличные в традиционных образах этого праздника: в образе чудовища с сидящей на нем блудницей, в обра­зах великанов и черных людей, в непристойных тело­движениях танца и т. п. Правда, он развивает их с боль­шою смелостью и полной сознательностью. В атмо­сфере сатировой драмы нас не должен удивлять ни образ мочащихся собак, ни даже подробности с сукой. Напомним также амбивалентный характер облива­ния мочой, момент плодородия и производитель­ной силы, содержащийся в этом образе. Недаром и в нашем эпизоде, как уверяет нас автор, из мочи

' И античная сатирова драма была, как мы уже говорили, д мой тела и телесной жизни. Чудовища и великаны {г ты) играли в ней, как известно, огромную роль.

собак образовался ручей, протекающий у Сен-Викто­ра (Гобелен пользуется этим ручьем для окраски тка­ней, прибавляет он).

* * *

Все разобранные нами до сих пор эпизоды непо­средственно связаны с определенными праздниками (с праздником убоя скота, с «vendange», с папским юби­леем, с праздником тела господня). Тематика праздника оказывает определяющее влияние и на организацию всех образов этих эпизодов. Но такими прямыми и непосред­ственными отражениями определенных праздников в самих событиях романа дело не исчерпывается. По все­му роману рассеяны многочисленные аллюзии на от­дельные праздники: на день св. Валентина, на ярмарку в Ниоре, для которой Виллон готовит дьяблерию, на авиньонский карнавал, во время которого бакалавры играют в рафу, на лионский карнавал с его веселым страшилищем обжорой-глотателем Машкрутом и т. п. В «Пантагрюэле» Рабле, описывая путешествие своего героя по университетам Франции, уделяет особое вни­мание тем рекреационным увеселениям и играм, кото­рым предаются студенты и бакалавры.

В народно-площадной стороне праздника существен­ное место занимали всевозможные игры (от картежных до спортивных) и всевозможные предсказания, гадания и пожелания. Эти явления, неразрывно связанные с на­родно-праздничной атмосферой, играют в романе Рабле существенную роль. Достаточно сказать, что вся третья книга романа построена как ряд гаданий Панурга о своей суженой, то есть о своей будущей жене. На этих явлениях необходимо поэтому остановиться особо.

Отметим прежде всего большую роль в романе Раб­ле всевозможных игр. В гл. XX«Гаргантюа» включен знаменитый список игр, в которые играет юный герой после обеда. Этот список в каноническом издании (1542) состоит из двухсот семнадцати названий игр: сюда вхо­дит длинная серия карточных игр, ряд комнатных и на­стольных игр и целый ряд игр на воздухе.

Это знаменитое перечисление игр имело большой резонанс. Первый немецкий переводчик Рабле Фишарт дополнил этот и без того длинный список тремястами семьюдесятью двумя названиями немецких карточных игр и танцевальных мелодий. Английский переводчик

254

255

РаблеXVIIвека — Томас Уркварт — также увеличи­вает список путем прибавления английских игр. Гол­ландская версия «Гаргантюа» (1682) также придает списку национальный характер, называя шестьдесят три чисто голландских игры. Таким образом, список Рабле пробудил в ряде стран интерес к своим национальным играм. Список голландской версии послужил отправной точкой для самого обширного в мировой фольклористике исследования о детских играх — для восьмитомного труда Кокка и Тейерлинка «Детские игры и забавы в Нидерландах» (1902-1908).

Интерес самого Рабле к играм имеет, конечно, далеко не случайный характер. Он разделяет этот интерес со всей своей эпохой. Игры были связаны не только внеш­ней, но и внутреннейсущественной связьюснародно-площаднойсторо­нойпраздника.

Кроме названного списка игр, Рабле широко поль­зуется богатым словарем игр в качестве источника для метафор и сравнений. Из этого источника он черпает много эротических метафор (например, уже известное нам выражение «joueursdequille»),ряд экспрессивных образов для выражения удачи-неудачи (например, «c'estbienrentredepicques!» — «это неудачный ход!») и ряд других выражений. Нужно отметить, что удель­ный вес подобных выражений, заимствованных из об­ласти игр, в народном языке был очень велик.

Два важных эпизода романа Рабле построены на образах игры. Первый из них — «Пророческая загадка», завершающая первую книгу романа («Гаргантюа»). Стихотворение это принадлежит Меллэну де Сен-Желе (вероятно, полностью). Но Рабле использовал его в сво­ем романе не случайно: оно глубоко родственно всей системе его образов. Анализ его позволит нам раскрыть ряд новых и существенных сторон этой системы.

В «Пророческой загадке» тесно переплетены два мо­мента: пародийно-пророческое изобра­жениеисторическогобудущегои об­разы игры в мяч. Связь эта далеко не случайна: здесь проявляется очень характерное для эпохи кар­навальноевосприятие исторического про­цессакак игры.

У того же Меллэна де Сен-Желе есть небольшое стихотворение, в котором борьба за Италию между Франциском I, папой КлиментомVIIи КарломVизоб-

ражается как партия в популярную в ту эпоху карточ­ную игру — jeudeprime. Политическое положение те­кущего момента, расстановка сил, преимущества и сла­бые места отдельных властителей изображены последо­вательно и точно в терминах этой игры.

В «Собрании французской поэзии» Жана Лонжи и Венсана Сертена есть небольшая поэмка, построенная в высоких тонах размышления о превратности истори­ческих судеб, о зле и бедствиях, царящих на земле. На самом же деле эти превратности и бедствия касаются вовсе не земной жизни и не истории, а всего только игры. Поэма эта является описанием в загадочном и высоком стиле партии в кегли. Подчеркнем, что здесь, в отличие от стихотворения Меллэна де Сен-Желе, не историче­ская действительность изображается в образах игры, а, наоборот, игра (партия в кегли) изображается в вы­соких образах земной жизни в ее целом, с ее преврат­ностями и бедами. Такое своеобразное перемещение сис­тем — своего рода игра в игре — делает развязку мрач­ного стихотворения неожиданно веселойи у л е г -чающей.Так же построена, как мы увидим, и «Про­роческая загадка» у Рабле.

Аналогичная поэмка есть и у Деперье (т. 1, с. 80) под названием «Предсказание лионцу Гине Тибо». Здесь в пророческом тоне изображается судьба «трех товарищей»; эти товарищи оказываются в конце кон­цов попросту тремя костяшками в игре в кости.

Подобные пророческие загадки были настолько рас­пространены в эпоху Рабле, что Тома Себиле уделяет им в своей поэтике¹особый раздел (гл.XI«Del'enig-me»). Загадки эти чрезвычайно характерны для худо­жественно-идеологического мышления эпохи. Тяжелое и страшное, серьезное и важное переводятся в веселый и легкий регистр, из минора — в мажор. Всему дается веселое и улегчающее разрешение. Тайны и загадки мира и будущих времен оказываются не мрачными и страшными, а веселыми и легкими. Это, конечно, не философские утверждения,— это направление худо­жественно-идеологического мышления эпохи, стремя­щегося услышать мир в новом регистре, подойти к нему не как к мрачной мистерии, а как к веселой сатировой драме.

¹ См.: Sebilet Tliomas. Art poetique Franfois, 1548 (пере­издал F. Gaiffe. Paris, 1910).

256

9-205

257

Другая сторона этого жанра — пародийное пророче­ство. Оно также было весьма распространено в эпоху Рабле. Конечно, и предсказания серьезного характера были популярны в то время. Борьба КарлаVс Фран­цискомIпородила громадное количество всевозможных исторических и политических предсказаний. Немало их было связано и с религиозными движениями, и войнами эпохи. В большинстве случаев все эти серьезные пред­сказания носили мрачный и эсхатологический характер. Были, конечно, в ходу и астрологические предсказания регулярного типа. Издавались периодически популяр­ные «прогностики» вроде календарей, например, «Прог­ностика для земледельца», где были собраны предсказа­ния, связанные с погодой и сельским хозяйством¹. Ря­дом с этой серьезной литературой предсказаний и про­рочеств создавались пародийно-травестирующие произ­ведения этого рода, которые пользовались громадным успехом и популярностью. Наиболее известными из них были: «Всеобщая прогностика»², «Прогностика брата Тибо»³, «Новая прогностика»⁴и др.

Это — типично рекреативные, народно-праздничные произведения. Направлены они не только и не столько против легковерия и наивного доверия ко всякого рода серьезным предсказаниям и пророчествам, сколько про­тив их тона, против их манеры видеть и истолковывать жизнь, историю, время. Серьезному и мрачному проти­вопоставляется шутливое и веселое; неожиданному и странному — обычное и каждодневное; отвлеченно-возвышенному — материально-телесное. Основная зада­ча анонимов, составлявших эти прогностики,— перекра­сить время и будущее в другой цвет и перенести акценты на материально-телесные моменты жизни. Они часто пользовались народно-праздничными образами для ха­рактеристики времени и исторических изменений.

В том же карнавальном духе написана и «Пантагрю-элическая прогностика» самого Рабле. В этом небольшом произведении мы находим и материально-телесные обра-

¹ «Prognostication des Laboureurs», переиздана A. de Montaig- 1оп'ом в его «Recueil de poesies franchises de XV^е et XVI^е sie- cles», t. II.

² Переиздана там же, т. JV. Возможно, что «Всеобщая прогности­ ка» написана Рабле.

³ Т а м ж е, т. XIII.

⁴ Т а м же, т. XII.

258

зы: «в пост сало будет избегать гороха», «живот будет идти впереди», «зад будет садиться первым», и народно-праздничные образы: «люди не смогут найти в праздник королей боб в пироге»; и образы игровые: «костяшка не будет отвечать нашим желаниям», «часто будет выпа­дать не столько очков, сколько требуется».

В пятой главе «Прогностики», пародируя астрологи­ческие предсказания, Рабле их прежде всего демократи­зирует. Он считает величайшим безумием думать, что звезды существуют только для королей, пап и знат­ных сеньоров и для больших событий официального мира.

Объектом предсказания по звездам должны стать, согласно Рабле, жизнь и судьбы людей низкого положе­ния. Это — своего рода развенчание звезд, снятие с них одежд королевских судеб.

В «Пантагрюэлической прогностике» есть и очень характерное «карнавальное» описание карнавала:

«Одна часть людей переоденется для того, чтобы обманывать другую часть, и все будут бегать по улицам как дураки и сумасшедшие; никто никогда не видел еще подобного беспорядка в природе».

Здесь перед нами в маленьком масштабе «Пророче­ская загадка» из «Гаргантюа». В образах социально-исторической и природной катастрофы изображается просто карнавал с его переодеваниями и беспорядком на улицах.

Жанр пародийных пророчеств носит карнавальный характер: он существенно связан с временем, с новым годом, с загадыванием и разгадыванием, с браком, с рож­дением, с производительной силой. Поэтому и играют в нем такую громадную роль еда, питье, материально-телесная жизнь и образы игры.

Игра очень тесно связана с временем и с будущим. Недаром основные орудия игры — карты и кости — служат и основными орудиями гадания, то есть узнава­ния будущего. Нет надобности распространяться о да­леких генетических корнях праздничных образов и об­разов игры: важно ведь не их далекое генетическое род­ство, важна та смысловаяблизостьэтих обра­зов, которая отчетливо ощущалась и осознавалась в эпо­ху Рабле. Живо осознавался универсализм образов игры, их отношения к времени и будущему, к судьбе, к госу­дарственной власти, их миросозерцательный характер. Так понимались шахматные фигуры, фигуры и масти

259

9*

карт, так воспринимались и кости. Короли и королевы праздников часто избирались путем метания костей. Поэтому наиболее благоприятное выпадение костей и называлось «basilicus», то есть королевским. В образах игры видели как бы сжатую универсалистическуго фор­мулу жизни и исторического процесса: счастье-не­счастье, возвышение-падение, приобретение-утрата, увенчание-развенчание. В играх как бы разыгрывалась вся жизнь в миниатюре (переведенная на язык условных символов), притом разыгрывалась без рампы. В то же время игра выводила за пределы обычной жизненной колеи, освобождала от законов и правил жизни, на место жизненной условности ставила другую, более сжатую, веселую и улегченную условность. Это касается не толь­ко карт, костей и шахмат, но и других игр, в том числе спортивных (игра в кегли, игра в мяч) и детских игр. Между этими играми еще не существовало тех резких границ, которые были проведены позже. Мы видели, как образы карточной игры изображали мировые события борьбы за Италию (уSaint-Gelais), мы видели, что ана­логичные функции выполняли образы игры в кегли (в сборнике Лонжи и В. Сертена) и образы игры в кости (у Деперье); в «Пророческой загадке» ту же функцию выполняет игра в мяч. В своих «Снах Полифила» Фран-ческо Колонна описывает игру в шахматы; шахматные фигуры изображаются живыми людьми, одетыми в соот­ветствующие костюмы. Здесь игра в шахматы превраща­ется, с одной стороны, в карнавальный маскарад, а с другой стороны,— в карнавальный же образ военно-политических событий. Эта игра в шахматы повторе­на в пятой книге раблезианского романа, возможно, по черновым наброскам самого Рабле, который знал «Сны Полифила» (на эту книгу есть аллюзии в «Гар-гантюа»).