Файл: Bakhtin.doc

¹ Более объективной по сравнению с романтизмом становится карнавальная стихия (гротеск, амбивалентность) в творчестве Гейне, хотя и у него субъективный момент, унаследованный от романтизма, все же преобладает. Вот характерные для гейневского осознания амбивалентности строки из «Атта Тролль»:

Это мудрое безумье!

Обезумевшая мудрость!

Вздох предсмертный, так внезапно

Превращающийся в хохот!

278

заметить, что в середине человеческой жизни часто на­ступает поворот, и если в юности все благоприятствовало человеку и все ему удавалось, то теперь сразу все изме­няется, неудачи и несчастье следуют одна за другими. Знаете, как я об этом думаю? Человек должен быть снова разрушен! Каждый выдающийся человек призван вы­полнить известную миссию. Раз он ее выполнил, то в этом виде он на земле уже более не нужен, и провиде­ние предназначает его для чего-нибудь другого» (И мар­та 1828 г.).

Вот другое место: «Я вижу наступление времени, когда человечество не будет уже более радовать творца и он должен будет сновавсе разрушить, чтобыобновить творение. Я твердо уверен, что все идет к этому и что в отдаленном будущем уже назначены времена и сроки, когда наступит этаэпоха обновления. Но до этого, ко­нечно, пройдет еще достаточно времени, и мы можем еще тысячи и тысячи летзабавляться на этойстарой милой земле» (23 октября 1828 г.).

Нужно сказать, что и воззрение Гете на п р и р о -д у, как на целое,как на «в с е», включающее в себя и человека, были проникнуты элементами карнаваль­ного мироощущения. Около 1782 года Гете написал в ду­хе Спинозы замечательное стихотворение в прозе под названием «Природа». Его перевел Герцен и приложил ко второму из своих «Писем об изучении Природы».

Вот отрывки из этого произведения Гете, подтвер­ждающие нашу мысль:

«Природа. Окруженные и охваченные ею, мы не мо­жем ни выйти из нее, ни глубже в нее проникнуть. Непрошеная, нежданная, захватывает она нас в вихрь своей пляски и несется с нами, пока, утомленные, мы не выпадем из рук ее.

«У нее нет речей и языка, но она создает тысячи языков и сердец, которыми она говорит и чувствует.

«Она всё. Она сама себя и награждает, и наказы­вает, и радует, и мучит. Она сурова и кротка, любит и ужасает, немощна и всемогуща.

«Все люди в ней, и она во всех. Со всеми дружески ведет она игру, и чем больше у нейвыигрывают, тем больше она радуется. Со многими так скрытно она играет, что незаметно для них кончается игра.

«Зрелище ее вечно ново, ибо она непрестанно тво­рит новых созерцателей. Жизнь — ее лучшее изобрете­ние;смерть для нее средство для большей жизни.

279

«...Она целостна ивечно недокончена. Как она тво­рит, так можно творить вечно»¹.

Мы видим из этих отрывков, что «Природа» глубоко карнавальное по своему духу произведение Гете.

В конце жизни (в 1828 г.) Гете написал «поясне­ние» к «Природе». В нем есть такие знаменатель­ные слова:

«Видна склонность к своего рода пантеизму, при­чем в основе мировых явлений предполагается непости­жимое, безусловное, юмористическое, себе противоре­чащее существо, и все может сойти заигру, сугубо серьезную»².

Гете понимал, что односторонняя серьезность и страх — это чувства части, ощущающей себя в от­рыве от целого. Само же целое в его «вечной недо­конченности» носит «юмористический», веселый ха­рактер, то есть доступно пониманию в смеховом ас­пекте.

Но вернемся к Рабле. Гетевское описание карнавала до известной степени может послужить и описанием раб­лезианского мира, раблезианской системы образов. В самом деле: специфическая праздничность безблагоговения,совершенноеосво­бождениеот серьезности, атмосфера равенства,вольностиифамильярно­сти,миросозерцательныйхарактер непристойностей,шутовскиеувенча­ния-развенчания,веселыекарнаваль­ныевойныипобоища,пародийные диспуты,связьпоножовщиныс родо­вымактом,утверждающиепрокля-т и я,— разве всех этих моментов гетевского карнавала мы не находим в романе Рабле? Все они есть в рабле­зианском мире, все они здесь так же существенны,и притом все они имеют тот же миросозерца­тельныйсмысл.В чем же этот смысл?

Народно-площадная карнавальная толпа на площади или на улицах — это не просто толпа. Это — народ­ноецелое,но организованное по-своему, по-народному,вне и вопреки всем существующим фор­мам насильственной социально-экономической и поли-

¹ Цитирую по кн.: Гете И.-В. Избранные сочинения по естество­ знанию. Изд. АН СССР, 1957, с. 361 и дальше.

² Т а м же, с. 364.

280

тической его организации, которая на время праздника как бы отменяется.

Эта праздничная организация народа прежде всего глубоко конкретна и чувственна. Даже сама теснота, самый физический контакт тел получает не­которое значение. Индивид ощущает себя неотрывной частью коллектива, членом массового народного тела. В этом целом индивидуальное тело до известной степе­ни перестает быть самим собой: можно как бы обме­ниватьсядругс другом телами, обнов­ляться(переодевания, маскировки). В то же времянародощущаетсвоеконкретноечув­ственноематериально-телесноеедин­ство иобщность.

Во время своего итальянского путешествия Гете в Вероне осматривал древний амфитеатр. Он был, конеч­но, в то время пуст. В связи с этим Гете высказал очень интересное суждение об особом самоощу­щениинарода,получающего благодаря амфитеат­руконкретно-чувственнуюзримую формусвоеймассыи своего единства: «Увидев себя вместе, люди должны были изумиться са­мим себе: обычно они видели друг друга только снующи­ми взад и вперед, в постоянной толкотне, без всякого порядка и дисциплины, здесь же это многоголовое, ум­ственно разномыслящее, колеблющееся и блуждающее в разные стороны животное объединяется в одно благо­родное тело, созданное, чтобы быть единым, связанное и закрепленное в одну массу, воплощенное ведином обликеи оживленноеединымдухом» (с. 52).Похожееощущениенародомсвоего единствапорождалосьи всеми форма­ми и образами народно-праздничной жизнисредневековья.Но это единство не но­сило здесь такого простого геометрического и статиче­ского характера. Оно было здесь более сложно, диффе­ренцировано, а главное, оно было здесьисторично. Народное тело на карнавальной площади прежде всего чувствует своеединствововремени,чув­ствует своюнепрерывнуюдлительность в нем, свое относительное историческое бессмертие.Здесь, следовательно, народ ощущает не статический образ своего единства(«eine Gestalt»), а единство и непрерывность своего становленияи роста. Поэтому все народ-

281

но-праздничныеобразыфиксируют именномоментстановления-роста, незавершеннойметаморфозы,смерти- обновления.Ведь все эти образыдвутелые (в пределе): повсюду подчеркиваетсяродовоймо­ мент— беременность, роды, произво­ дительнаясила (двойной горб Пульчинеллы, вы­ пяченные животы и т.п.). Об этом мы уже говорили и будем еще говорить в другом месте.Карнавал всемисвоимиобразами,сценками, непристойностями, утверждающими

проклятиями,разыгрываетэто бес­смертиеинеуничтожимостьнарода. В карнавальном мире ощущение народного бессмертиясочетается с ощущением относительности су­ществующейвластиигосподствую­щейправды.

Народно-праздничные формы глядят в будущее и разыгрывают победу этого будущего — «золотоговека»—надпрошлым:победу всенародного изобилия материальных благ, свободы, ра­венства, братства. Эта победа будущего обеспечена на­родным бессмертием. Рождение нового, большего и луч­шего так же необходимо и неизбежно, как и смерть старого. Одно переходит в другое, лучшее делает смеш­ным и убивает худшее. Вцеломмира и народа нетместадлястраха;страх может проникнуть лишь вчасть,отделившуюсяотцелого,лишьв отмирающее звено, взятое в отрыве от рождающегося. Целое народа и мираторжествующевеселои бесстрашно. Это ц е л о е и говорит устами всех карнавальных обра­зов, оно царит и в самой атмосфере карнавала, застав­ляющей всех и каждого приобщиться чувству целого. В связи с этим карнавальным чувством целого ( «веч­но недоконченного») мне хочется привести еще один отрывок из «Природы» Гете:

«У нее нет речей и языка, но она создает тысячи языков и сердец, которыми она говорит и чувствует. «Венец ее —любовь. Любовью только приближаются к ней.Бездны положила она между созданиями, и все созданияжаждут слиться в общем объятии. Она разоб­щила их, чтобы опять соединить. Одним прикоснове­нием уст к чаше любви искупает она целую жизнь страданий».

282

В заключение необходимо особо подчеркнуть, что в карнавальном мироощущении бессмертие народа ощу­щается в неразрывном единстве с бессмертием всего становящегося бытия, сливается с ним. Человек живо ощущает в своем теле и в своей жизни и землю, и другие стихии, и солнце, и звездное небо. Об этой космичности гротескного тела мы еще будем специально говорить в пятой главе нашей работы.

* * # Переходим ко второму вопросу, поставленному на­ми,— к вопросу об особых функциях народно-празд­ничных форм в романе Рабле.

Исходным пунктом послужит краткий анализ древ­нейшей французской комической драмы — «Игра в бе­седке» ( «Jeu de la Feuillee» ) — трувера Адама де ля Аль(Adam de la Hale) из Арраса. Драма эта относится к 1262 году и, таким образом, написана почти за три века до романа Рабле. Эта первая комическая драма Франции использует праздник карнавального типа, использует его тематику и связанные с ним права на выход из обычной жизненной колеи, права на воль­ность в отношении ко всему официальному и освящен­ному. Здесь все это использовано еще довольно просто, но зато очень наглядно. Драма эта с начала и до конца глубоко карнавализована.

«Игра в беседке» почти не имеет рампы. Пьеса ис­полняется в Аррасе, и действие ее также происходит в Аррасе, родном городе автора. Участвуют в ней сам автор, молодой трувер, его отец (мэтр Анри), другие граждане Арраса, выведенные здесь под своими соб­ственными именами (Рикесс Ори, Гильё Маленький, Ан ле Мерсье, Рикье и др.). Дело идет в этой пьесе о на­мерении Адама покинуть родной город и жену, чтобы ехать учиться в Париж. Так было и на самом деле. Следовательно, и сюжет почти не отделен рампой от реальной действительности. Есть здесь и фантастичес­кий элемент, переплетающийся с реальным. Пьеса ста­вилась первого мая, в день ярмарки и на­родногопраздникав Аррасе,— и все действие приурочено к первому мая.

«Игра в беседке» распадается на три части, первую можно назвать карнавально-автобиографической, вто­рую — карнавально-фантастической и третью — кар­навально-пиршественной.

283

В первой части дается предельно откровенное в духе карнавальной вольности и фамильярности изображение личных и семейных дел самого автора (Адама), а затем столь же откровенные характеристики других граждан Арраса с разоблачением их бытовых и альковных секретов.

Начинается первая часть с появления Адама в ко­стюме клирика (это — переодевание, ведь он еще не клирик). Он сообщает, что покидает свою жену, чтобы отправиться в Париж для усовершенствования в учении; жену же он хочет оставить у своего отца. Адам расска­зывает о том, как он был увлечен прелестями Марии (имя жены) до брака. Дается подробное, весьма откро­венное и вольное перечисление этих прелестей. Появ­ляется отец Адама — мэтр Анри. На вопрос, даст ли он сыну денег, мэтр Анри отвечает, что не может, так как он стар и б о л е н. Находящийся здесь врач (le fisisciens) ставит диагноз, что эта болезнь отца —скупость. Врач называет еще нескольких граждан Арраса, стра­дающих той же болезнью. Затем у врача консультирует­ся женщина легкого поведения(dame douce). По этому поводу дается как бы «обозрение» интимной альковной жизни Арраса и называются дамы двусмысленного поведения. Во время этой врачебной консультации фи­гурирует моча как главный определитель характера и судьбы человека.

Образы врача и болезней-пороков выдержаны в кар­навально-гротескном духе. Затем появляется монах, собирающий приношения для святого Акария, исцеляю­щего от сумасшествия и глупости. Находятся люди, же­лающие получить исцеление у этого святого. Затем по­является сумасшедший в сопровождении своего отца. Роль этого сумасшедшего и вообще темы безумия и глу­пости в пьесе довольно значительна. Устами сумасшед­шего дается вольная критическая трактовка одного по­становления папы Александра IV, ущемляющего приви­легии клириков (в том числе и мэтра Анри). На этом заканчивается первая часть пьесы. Вольности и непри­стойности этой части исследователи обычно объясняют «грубостью того века». Но дело в том, что в этой «гру­бости» есть система и есть стиль. Все это — уже знако­мые нам моменты единого смехового карнавального аспекта мира.

Грани между игрой и жизнью здесь нарочито стерты. Сама жизнь играет.

284

Вторая, карнавально-фантастическая часть начи­нается после того, как монах с реликвиями — здесь он в некоторой мере представитель церкви, следовательно, официального мира и официальной правды — засыпает в стороне от беседки (главная часть сцены). В беседке накрыт стол для трех фей, которые только в первомай­ский вечер могут явиться и притом только тогда, когда представитель церкви (т. е. официального мира) уда­лился. Перед их появлением со звоном бубенчиков проходит «войско Эрлекина». Появляется сначала пос­ланец короля Эрлекина, род комического черта. Затем появляются и сами феи. Изображается их ужин в бесед­ке и их беседы между собою и с посланцем короля Эр­лекина. Кстати, имя этого посланца — «Crocquesot», то есть «пожиратель дураков». Феи высказывают свои пророческие пожелания как добрые, так и злые (в том числе касающиеся судьбы самого автора, Адама); фигу­рирует здесь и «колесо фортуны», связанное с гадания­ми и предсказаниями. В конце ужина фей появляется женщина легкого поведения («dame douce»); феи покро­вительствуют таким женщинам, которым так же, как и феям, принадлежит первомайская ночь с ее свободой и необузданностью.«Dame douce», как и феи,— предста­вительница неофициального мира, получившего право на вольность и безнаказанность в первомайскую ночь. Последняя — карнавально-пиршественная — часть происходит уже перед зарею в кабачке, куда собрались для пира участники майского праздника и пьесы, в том числе и монах с реликвиями. Все пьют, смеются, поют песни, играют в кости. Играют и за монаха, который снова засыпает. Воспользовавшись его сном, трактир­щик берет его ящик с реликвиями и при общем смехе представляет монаха, исцеляющего дураков, то есть па­родирует его. В конце сцены в трактир вламывается и безумный (тот самый, который фигурировал в первой части пьесы). Но в это время уже настает заря и в церк­вах начинается колокольный звон. Первомайская ночь с ее вольностями кончилась. Под колокольный звон участники пьесы по приглашению монаха идут в цер­ковь.