Файл: Bakhtin.doc

Гротескноетело, как мы неоднократно под­черкивали,—становящеесятело. Оно никогдане готово, не завершено: оно всегда стро­ится,творитсяи само строит и творит другоетело; кроме того, тело этопоглощает мири само поглощается миром (напомним гротескный образ тела в эпизоде рождения Гаргантюа и праздника убоя скота). Поэтому самую существенную роль в гротескном теле играют те его части, теместа, где оно перерастает себя, выходит за собственныепределы,зачинаетновое

351

(второе) тело:чревои фалл. Им принадлежит ведущая роль в гротескном образе тела; именно они под­вергаются преимущественномуположительному преувеличению— гиперболизации; они могут дажеотделятьсяот тела, вестисамостоя­тельнуюжизнь, так как они заслоняют собой осталь­ное тело как нечто второстепенное (обособиться от тела может отчасти и нос). Следующую по значению роль после живота и полового органа играет в гротескном те­ле р о т, куда входит поглощаемый мир, а затем — зад.Ведь все эти выпуклости и' отверстия харак­теризуются тем, что именно в нихпреодолевают­сяграницымеждудвумятеламиимеждутеломимиром,происходит их взаимо­обмен и взаимоориентация^ Поэтому и основные события в жизни гротескного тела, актытелеснойдра­мы — еда, питье, испражнения (и другие выделения: потение, сморкание, чихание), совокупление, беремен­ность, роды, рост, старость, болезни, смерть, растерза­ние, разъятие на части, поглощение другим телом —совершаютсянаграницахтела и мира или награницахстарогоиновоготела; во всех этих событиях телесной драмыначалоиконецжизнинеразрывномеждусобою сплетены.

\, Таким образом, художественная логика гротескного образа игнорирует замкнутую, ровную и глухую плос­кость (поверхность) тела и фиксирует только его выпук­лости — отростки, почки — и отверстия, то есть только то, что выводит за пределы тела, и то, что вводит в глу­бины^TejI3lJ Горы и бездны — вот рельеф гротескного тела, или, говоря на архитектурном языке,— башни под­земелья.

Конечно, в гротескном образе могут фигурировать и любые другие члены, органы и части тела (особенно в образах разъятого тела), но они играют только роль статистов в гротескной драме тела; акцент на них нико-да не падает (если только они не замещают какого-либо ведущего органа).

В сущности, в гротескном образе, если взять его в пределе, вовсе нет индивидуального тела: ведь этот

' Впрочем, эта гротескная логика распространяется и на образы природы и образы вещей, где также фиксируются глубины (дыры) и выпуклости.

352

образ состоит из провалов и выпуклостей, являющихся уже другим зачатым телом; это — проходной двор вечно обновляющейся жизни, неисчерпаемый сосуд смерти и зачатия.

Гротеск, как мы сказали, игнорирует ту глухую поверхность, которая замыкает и отграничивает тело, как отдельное и завершенное явление. Поэтому гротеск­ный образ показывает не только внешний, но и внут­ренний облик тела: кровь, кишки, сердце и другие внут­ренние органы. Часто внутренний и внешний облик смешиваются в одном образе.

Мы уже достаточно говорили о том, что гротескные образы строят, в сущности, двутелое тело. В бесконечной цепи телесной жизни они фиксируют те части, где одно звенозаходитзадругое,гдежизньодноготеларождаетсяиз смер­тидругого—старого.

Наконец, отметим, что гротескное тело космично и универсально: в нем подчеркиваются общие для всего космоса стихии — земля, вода, огонь, воздух; оно непо­средственно связано с солнцем, со звездами; в нем — знаки зодиака; оно отражает в себе космическую иерар­хию; это тело может сливаться с различными явлениями природы — горами, реками, морями, островами и мате­риками; оно может заполнить собою весь мир.

Гротескный модус изображения тела и телесной жизни господствовал в искусстве и словесном творчестве на протяжении тысячелетий. С точкизрения действительнойраспространенности он является господствующим и сейчас: гротескные формы тела преобладают не только в ис­кусстве неевропейских народов, но и вевропей­скомфольклоре(особенно смеховом); более того,гротескныеобразытелапреобладают во внеофициальной речевой жизни на­родов,в особенности там, где телесные образы связа­ны сбраньюисмехом;вообщетематика браниисмеха,как мы уже говорили, почти исклю­чительногротескно-телеснаятематика; тело, фигурирующее во всех выражениях неофициаль­ной и фамильярной речи,— это телооплодотво­ряющее-оплодотворяемое,рождаю­щее-рожаемое,пожирающее-пожирае­мое,пьющее,испражняющееся,боль­ное,умирающее;во всех языках существует

353

12-205

громадное количество выражений, связанных с такими частями тела, какполовыеорганы,зад, брю­хо, рот и нос,— но в то же время чрезвычайно мало таких выражений, где фигурировали бы другие части те­ла, например, руки, ноги, лицо, глаза и т. п. Но и те сравнительно малочисленные выражения, где эти негро­тескные части тела и фигурируют, носят в огромном большинстве случаев суженно-практический характер: они связаны с ориентацией в ближайшем пространстве, с определением расстояния, размеров или со счетом и ли­шены всякого символического расширения и метафори­ческой силы, лишены они также и сколько-нибудь зна­чительной экспрессии (поэтому в брани и смехе они не участвуют).

В особенности там, где люди смеются и ругаются в условиях фамильярного общения, их речь пестрит образами гротескного тела — тела совокупляющегося, испражняющегося, обжирающегося; речь наводняется производительными органами, животами, калом, мочой, болезнями, носами и ртами, разъятым на части телом. Но и там, где действуют плотины речевых норм, из этого потока гротескного тела все же прорываются даже в наи­более литературную речь носы, рты и животы, в особенности тогда, когда эта речь носит экспрессивный характер — веселый или бранный. В основе общечело­веческого фонда фамильярной и бранной жестикуляциитакже лежит резко выраженный гротескный образ тела.

В этом необозримом в пространстве и времени океане гротескных образов тела, заполняющем все языки, все литературы и систему жестикуляций, маленьким и ог­раниченным островком представляется телесный канон искусства, литературы и благопристойной речи нового времени. В античной литературе этот канон никогда не был господствующим. В официальнойлитературе европейских народов он стал вполне господствующим, в сущности, лишь в последние четыре века.

Мы дадим краткую характеристику и нового, ныне господствующего канона, ориентируясь не столько на изобразительные искусства, сколько на литературу. Характеристику нового канона мы будем строить на фоне гротескной концепции, все время фиксируя их от­личия.

Для нового телесного канона характерно — при всех его значительных исторических и жанровых вариа-

354

циях — совершенноготовое,завершен­ное,строгоотграниченное,замкнутое, показанноеизвне,несмешанноеи ин­дивидуально-выразительноетело. Все то, что выпирает, вылезает из тела, всякие резкие вы­пуклости, отростки и ответвления, то есть все то, в чем тело выходит за свои границы и зачинает другое тело, отсекается, устраняется, закрывается, смягчается. Так­же закрываются и все отверстия, ведущие в глубины тела. В основе образа лежитиндивидуальная истрогоотграниченнаямассатела, егомассивныйи глухой фасад. Глухая поверхность,равнинатела, приобретает ведущее значение, как граница замкнутой и несливаю-щейся с другими телами и с миром индивидуальности. Все признаки незавершенности, неготовое™ этого тела тщательно устранены, устранены также и все проявле­ния его внутрителесной жизни. Речевые нормы офи­циальной и литературной речи, определяемые этим ка­ноном, налагают запрет на все связанное с оплодотво­рением, беременностью, родами и т. п., то есть именно на все то, что связано с неготовостью и незавершен­ностью тела и с его чисто внутрителесной жизнью. Меж­ду фамильярной и официальной, «пристойной», речью в этом отношении проводится чрезвычайно резкая граница.

Пятнадцатый век во Франции был в этом отношении веком сравнительно очень большой речевой свободы. В XVI же веке речевые нормы становятся значительно строже и границы между фамильярной и официальной речью становятся довольно резкими. Этот процесс осо­бенно усилился к концу века, когда окончательно сло­жился тот канон речевой пристойности, который стал господствующим рXVII веке. Против резкого усиления речевых норм и запретов в концеXVI века протестовал Монтень («Опыты», кн.III, гл.V): «В чем повинен перед людьми половой акт — столь существенный, столь насущный и столь оправданный,— что все, как один, не решаются говорить о нем без краски стыда на лице и не позволяют себе затрагивать эту тему в серьез­ной и благопристойной беседе? Мы не боимся произно­сить:убить,ограбить,п р е д а т ь,— но это за­претное слово застревает у нас на зубах».

Такие части тела, как половые органы, зад, брюхо, нос и рот, в новом каноне перестают играть ведущую

355

12*

роль. Кроме того, вместо родового значения они полу­чают значение исключительноэкспрессивного характера,то есть выражают только индивидуаль­ную жизнь данного единичного и отграниченного тела.Живот,рот и нос, конечно, всегда остаются в об­разе тела, их не скроешь,— но в индивидуальном и за-вершеннном теле они несут либо, как мы уже сказали, чистоэкспрессивнуюфункцию (в сущности,только рот), либо функцию характерологиче­скую и индивидуализирующую. Ни о каком символи­чески расширенном значении этих органов в индиви­дуальном теле не может быть, конечно, и речи. Если они не осмыслены характерологически или экспрессивно, то они упоминаются только в узкопрактическом плане, то есть просто в поясняющих ремарках. Вообще можно сказать, что в литературном образе тела все то, что не имеет характерологического и экспрессивного значения, превращено в простую телесную ремарку к слову и дей­ствию.

В образе индивидуального тела нового времени поло­вая жизнь, еда, питье и испражнения резко изменили свое значение: они перешли в частно-бытовой и инди­видуально-психологический план, где их значение ста­новится узким и специфичным и оторванным от непо­средственных связей с жизнью общества и с космиче­ским целым. В этом своем новом значении они уже не могут нести прежних миросозерцательных функций.

В новом телесном каноне ведущая роль переходит к индивидуально характерологическим и экспрессивным частям тела: к голове, лицу, глазам, губам, к системе мышц, к индивидуальному положению, занимаемому те­лом во внешнем мире. На первый план выдвигаются целесообразные положения и движения готового тела вготовомжевнешнеммире, при которых границы между телом и миром нисколько не ослабляются.

Тело нового канона -—однотело; никаких призна­ков двутелости в нем не остается: оно довлеет себе, гово­рит только за себя; все, что с ним случается, касается только его, то есть только этого индивидуального и замкнутого тела. Поэтому все события, с ним совершаю­щиеся, приобретаютоднозначныйсмысл: смерть здесь — только смерть, она никогда не совпадает с рождением, старость оторвана от юности; удары просто поражают данное тело и ничему не помогают родиться.

356

Все действия и события здесь осмыслены в плане одной индивидуальной жизни: они замкнуты между предела­ми индивидуального рождения и смерти того же самого тела; эти пределы — абсолютные начало и конец, кото­рые никогда не могут сойтись в пределах того же тела.

В противоположность этому в гротескном теле смерть ничего существенного не кончает, ибо смерть не касается родового тела, его она, напротив, обновляет в новых по­колениях. События гротескного тела всегда развертыва­ются на границах одного и другого тела, как бы в точке пересечения двух тел: одно тело отдает свою смерть, другое — свое рождение, но они слиты в одном двуте-лом (в пределе) образе.

Тело нового канона сохранило слабый отблеск дву­телости лишь в одном из своих мотивов: в мотиве корм­ления грудью¹. Но образы тела — и кормящей матери, и ребенка — строго индивидуализированы и завершены, границы между ними незыблемы. Это уже совершенно новая ступень художественного восприятия взаимодей­ствия тел.

Наконец новому телесному канону совершенно чуж­да гиперболизация. В образе индивидуального тела для нее нет почвы. Здесь допустима только подчеркнутая акцентуация чисто экспрессивного или характерологи­ческого порядка. Невозможен, конечно, и отрыв отдель­ных органов от телесного целого и их самостоятельное существование.

Таковы основные грубые линии телесного канона но­вого времени, как они преимущественно проявляются в литературе и в речевых нормах².

Роман Рабле завершает гротескную концепцию тела, унаследованную им от народной смеховой культуры, от

Напомним приведенные нами выше суждения Гете из разго­воров с Эккерманом о картине Корреджо «Отнятие от груди» и об образе коровы, кормящей теленка («Корова» Мирона). Гете при­влекает в этих образах именно сохраняющаяся в них в ослабленной степени двутелость.

Такие же классические представления о теле лежат и в основе нового канона поведения в обществе. К числу требований хорошего воспитания относится: не класть локтей на стол, ходить, не выпя­чивая лопаток и не раскачивая бедер, убирать живот, есть не чавкая, не сопеть, не пыхтеть, держать рот закрытым и т. п., т. е. всячески закупоривать, отмежевывать тело и сглаживать его выступы. Интерес­но проследить борьбу гротескной и классической концепций тела в истории одежды и мод. Еще более интересна тема борьбы этих кон­цепций в истории танцев.