Файл: Bakhtin.doc

Затем Рабле дает длинное перечисление гигантов, предков Пантагрюэля. Здесь названо большое количе­ство имен библейских, античных, средневековых и вы­мышленных гигантов. Рабле был отлично знаком с гро­мадным материалом образов и легенд о гигантах (ан­тичные гиганты были, впрочем, уже сгруппированы эру­дитом Равизиусом Текстором, книгой которого Рабле пользовался). Образы гигантов и легенды о них тесно связаны с гротескной концепцией тела. Мы уже отмеча­ли громадную роль гигантов в античной сатировой драме (которая была именно драмоютела).Боль­шинство местных легенд о гигантах связывает различ­ные явления природы и местного рельефа (горы, реки, скалы, острова) с телом гиганта и с его отдельными ор­ганами. Тело гиганта, таким образом, не отграничено от мира, от явлений природы, от географического релье­фа. Мы уже отмечали также, что великаны принадлежа­ли к обязательному репертуару народно-праздничных карнавальных образов.

Таково содержание первой главы. Гротескные обра­зы тела сплетаются здесь с космическими явлениями. Открывается весь ряд образов романа мотивом смерти-обновления-плодородия.

Этот же мотив открывает и вторую главу: «В пяти-сотдвадцатичетырехлетнем возрасте Гаргантюа прижил сына Пантагрюэля со своей женой Бадбек, дочерью ко­роля амавротов, населяющих Утопию. Бадбек умерла от родов, так как ребенок оказался необыкновенно большим и тяжелым и мог появиться на свет лишь ценою жизни матери».

Это уже знакомый нам по римскому карнавалу мо­тив сочетания убийства и родов. Убийство совершает здесь сам рождающийся самим актом своего рождения.

Роды и смерть—разверзающийся зев зем­ли иматеринскойутробы.В дальнейшем на сцену выступаетразинутыйрот людей и живот­ных.

364

Изображается страшная засуха в момент рождения Пантагрюэля: «...животные валялись на полях мертвые, с разинутыми ртами. На людей жалко было смотреть. Они бродили,высунув язык, точно борзые после шести­часовой охоты; иные бросались вколодцы, иные в по­исках тени залезали вбрюхо коровы... В церкви... всегда можно было видеть несколько десятков несчастныхжаж-дующих, обступивших того, кто раздавал воду, ираскры­вавших рты... Блажен был тот, кто обладал тогда холод­нымпогребом с изрядным запасом воды!»

Нужно отметить, что «колодец», «брюхо коровы» и «погреб» как образы эквивалентны «разинутому рту». Ведь рот в гротескной топографии соответствует чреву и «uterus»; так, рядом с эротическим образом«trou», то есть «дыры», вход в преисподнюю изображается как ра­зинутая пасть сатаны («адова пасть»). Колодец — об­щеизвестный фольклорный образ рождающего чрева; аналогичный характер носит и погреб, но в нем сильнее момент смерти-поглощения. Таким образом, уже здесь земля и отверстия в ней получают дополнительно гро­тескно-телесное значение. Этим подготовляется дальней­шеевовлечениеземлии моря втелес­ный ряд.

Рабле касается далее античного мифа о Фаэтоне, ко­торый, управляя колесницей солнца, слишком прибли­зился к земле и едва не сжег ее; земляпри этом таквспотела,что от ее пота моресталосо­леным(согласно Плутарху, такое объяснение морской солености давал Эмпедокл). Рабле переводит эти гроте­скно-телесные представления из высокого мифического плана в веселый план народно-праздничных снижений: «...одним словом, земля от страшной жары покрылась невероятно обильным потом и насытила им море, вот отчего море и стало соленым, так как всякий пот солон. Вы в этом легко можете убедиться, стоит вам только попробовать либо ваш собственный пот, либо пот вене­риков, которых врачи заставляют потеть,— разницы тут нет никакой».

Весь комплекс образов этого небольшого отрывка чрезвычайно характерен: он к о с м и ч е н (ведь потеет здесь земля и насыщает потом море); ведущую роль в нем играет типично гротескный образпотения (потение аналогично прочим выделениям, нот — моче); в него далее входитобразболезни— сифилиса, болезни «веселой» и связанной стелеснымн и-

365

з о м; в нем, наконец, образ пота связывается с едою (предлагается попробовать пот на вкус),— это ослаблен­ная степерь с к а т о ф а г и и, характерной для меди­цинского гротеска (уже у Аристофана). В этом отрывкеimplicite содержится и традиционное ядро образа Пан­тагрюэля-дьяволенка, связанного с морской стихией и пробуждающего жажду. В то же время героем отрывка являетсяземля:в первой главе она, напоенная кровью Авеля, былаплодоноснойирожала,здесь, во второй главе, онапотеетижаждет.

Далее Рабле дает смелую пародийную травестию крестного хода и чуда. Во время молебствия, органи­зованного церковью, верующие, просящие у бога дождя, вдруг увидели, как из-под земли выступают крупные капли пота, как у сильно потеющего человека. Люди думали, что это роса, ниспосланная богом по их молит­ве. Однако они ошибались, потому что когда начался крестный ход и каждый захотел вволю напиться этой росы, то оказалось, что это рассол и что он солонее и хуже, чем морская вода. Таким образом, чудо обмануло благочестивые надежды верующих. И здесь материаль­но-телесная стихия выступает в своей развенчивающей роли.

Как раз в этот день и час и родился Пантагрю­эль. Поэтому и дали ему имя «Пантагрюэль», что зна­чит, по бурлескной этимологизации Рабле,— «всежаж-дующий».

Самое рождение героя происходит в той же гротеск­ной обстановке: из разверзшегося материн­скоголона сначала выезжает целый обоз, нагру­женныйсолеными,пробуждающими жажду за­кусками,а уж потом появляется и сам Пантагрюэль, «лохматый, как медведь».

В третьей главе развивается амбивалентный мотивсмерти-рождения:Гаргантюа не знает, плакать ли ему о смерти жены или смеяться от радости, что родился сын, и он то смеется «как теленок» (моло­дой новорожденный), то ревет «как корова» (рожаю­щая, умирающая).

В четвертой главе изображаются ранние подвиги Пантагрюэля, совершенные им еще в колыбели; все они выражаются в пожиранииипроглатыва­нии. При каждом приеме нищи онвысасывалмо­локо из четырех тысяч шестисот коров. Кашицу ему по­давали в огромном колоколе. 3 у б ы у него были и тогда

366

такие крепкие и сильные, что он отгрызими от этой посудины порядочный кусок. Однажды утром, захотевпососатьодну из коров, он высвободил одну из рук, которая была привязана к колыбельке, ухватил корову за ноги иотъелу нее вымя иполживота вместе спеченьюипочками.Он пожрал бы ее всю, но сбежались люди и отняли корову у Пантагрюэля, но им не удалось отнять у него коровью ногу; она оста­лась у него в руках, и он п р о г л о т и л ее, как сосиску. Однажды к его колыбели подошел ручной медведь Гар­гантюа; Пантагрюэль схватил его,разорвалначастиипроглотил,как цыпленка. Он был так силен, что его пришлось приковать к люльке, но однаж­ды с люлькой на спине он прошел в помещение, где Гаргантюа давал громадный пир; так как руки его были привязаны, онвысунулязыкистал доставать со стола языком.

Все эти подвиги, как мы видим, связаны с соса­нием, пожиранием,глотанием,рас­терзанием.Мы видим здесь разинутый рот,высунутыйязык, зубы,глотку,вымя,живот.

Не будем прослеживать дальнейшего развития инте­ресующих нас образов по главам. Коснемся только наи­более ярких примерок.

В эпизоде с лимузинским студентом Пантагрюэль схватил его за г о р л о, отчего тот через несколько лет «умер смертью Роланда», то есть от жажд ы (тради­ционное ядро образа Пантагрюэля-дьяволенка).

В главе XIV есть такой характерный образ. Во вре­мя п и р а, устроенного по окончании процесса Лижиза-да и Пейвино, пьяный Панург говорит: «Эх, приятель! Если б я так же быстро умелподниматься, какспускать вино к себе в утробу, я бы уж вместе с Эмпедоклом воз­несся превыше лунной сферы! Однако что за черт? Ни­как не возьму в толк: вино превосходное, превкусное, а чем больше его пью, тем сильнее у меня жажда. Видно,тень монсеньера Пантагрюэля так же легковызывает жажду, каклуна —простуду» (кн.II, гл.XIV). Под­черкнем здесь топографический момент: высшие сферы неба и низ желудка. Здесь же мы снова видим тради­ционное ядро образа Пантагрюэля — пробуждение жаж­ды. Но здесь в этой роли выступает тень его (подчерк­нем аналогию с плодоносной тенью монастырской коло­кольни). Гротескный характер носит и древнее тради-

367

ционное представление о влиянии луны (небесное тело) на простуду (болезнь).

На этом же пиру Панург рассказывает уже извест­ную нам историю о том, что он едва не был изжарен какжаркоевТурции, как он самизжарилнавертелеодного турка, как его едва нерастерза­ли на.частисобаки; он избавился от «зубной боли» (т. е. от боли, причиняемой зубами собак), бросив соба­кам то с а л о, которым он был обложен. Есть здесь и об­разпожара,спалившего весь турецкий город, и образисцеленияв огне: поджаривание на вертеле ис­целило Панурга от прострела; этот чистокарна­вальныйэпизод кончается прославлением вертела и жаркого.

Традиционное ядро образа Пантагрюэля снова ожи­вает в эпизоде с Таумастом. После первого свидания с Пантагрюэлем Таумаст почувствовал такую жажду, что всю ночь принужден был пить вино и полоскать горло водой. Во время самого диспута, когда публика стала хлопать в ладоши, Пантагрюэль прикрикнул на нее: «При этих словах собравшиеся обмерли и больше уж кашлянуть не смели, словно каждый из нихпроглотил пятнадцать фунтов перьев, и хотя он успел крикнуть все­го один раз, нопить всем захотелось отчаянно, и отжажды всевысунули языки на полфута, как будто Пантагрюэльнасыпал им в рот соли» (кн.II, гл.XVIII).

В уже знакомом нам эпизоде сожжения рыцарей и пира также фигурирует разинутый рот Пантагрюэля. Взятый ими в плен рыцарь «был не вполне уверен, что Пантагрюэль не проглотит его целиком, и точно:ёлотка у Пантагрюэля была до того широкая, что он проглотил бы его так же легко, как вы — дробинку, и ворту у него пленник занял бы не больше места, чем зерно просав па­сти осла» (кн.II, гл.XXV).

В изображении войны с королем Анархом резко вы­ступают все ведущие образы первой книги: разину­тый рот,глотка,соль,жажда,моча (вместо пота) и др. Эти образы красной нитью прохо­дят через все эпизоды войны. Пантагрюэль отправляет королю Анарху с пленным рыцарем ящичек с молочаем и зернами красного перца для возбуждения у него жаж­ды. «Но едва корольпроглотил одну ложечку, в ту же секунду горло ему словно огнем обожгло: наязычке об­разовался нарыв, аязык облупился, и каких-каких

средств ему ни давали, ничто не помогало, он все только пил без конца, а чуть отведет стакан от губ — язык у него опять горит. Пришлось беспрестанновливать ему вглотку вино через воронку». Вслед за королем стали пить и его военачальники. «А за ними и все войско на­сосалось, нализалось и нарезалось. Словом, перепились до того, что прямо посреди лагеря повалились спать как свиньи» (кн.II, гл.XXVIII). В то же время Пантагрю­эль со своими спутниками по-своему подготовлялся к бою. Он захватил с собой двести тридцать семь бочон­ков вина и привязал к поясу целый чан ссолью.За­тем они выпивают все это грандиозное количество вина; кроме того, Пантагрюэль принимаетмочегонное снадобье.Затем они поджигают лагерь короля Анар-ха, в котором все продолжают еще спать после попойки. Последующее развитие образов настолько характерно, что мы приведем здесь полностью соответствующий от­рывок:

«Тем временем Пантагрюэль стал сыпать из чана соль, а так как враги спали с раскрытыми и разинуты­ми ртами, то онзабил им солью глотки, отчего бедняги заперхали, как бараны, и завопили:

— Ах, Пантагрюэль, из-за тебя все у нас внутри горит!

Тут Пантагрюэлю неожиданно захотелось помочить­ся, ибо на него оказало действие Панургово снадобье, и он так обильнооросил и полил лагерь противника, что находившиеся здесь люди все до одного утонули,— это был самый настоящийпотоп, распространившийся на десять миль в окружности, и в истории говорится, что если б тут была еще огромная кобыла Пантагрюэ-лева отца и столько же напрудила, то потоп был бы еще страшнее, чем при Девкалионе, ибо всякий раз, как она мочилась, появлялись реки побольше Роны и Дуная.

Увидев это, вышедшие из города сказали:

— Они умерли лютой смертью. Смотрите, сколько крови!

Однако они ошибались — при свете пылающих шат­ров и бледном сиянии луны они приняли мочу Панта­грюэля за кровь врагов.

Враги же, пробудившись и увидев с одной стороны пожар, а с другой наводнение и мочетоп, не знали, что сказать и на что подумать. Одни говорили, что настал конец света и Страшный суд и что теперьвсе сгорит,

368

369

другие — что их преследуют Нептун, Протей, Тритон и прочие морские божества и что это в самом деле соле­ная морская вода» (кн.II, гл.XVIII).

Мы видим, как здесь возвращаются все основные образы первых глав книги; только соленая вода здесь не пот, а моча, и выделяет ее не земля, а Пантагрюэль, но он, как гигант, получает здесь космическое значение. Традиционное ядро образа Пантагрюэля здесь широко развернуто и гиперболизовано: целая армия ра­зинутыхртов,целыйчан соли, высы­паемойв эти рты, водная стихия и мор­скиебожества,потопиз соленой мочи.Характерна игра образами: моча — кровь — мор­ская вода. Все эти образы складываются здесь в картинукосмическойкатастрофы,ги­бели мира в огне ипотопе.

Средневековый эсхатологизм здесь снижен и обнов­лен в образах абсолютного материально-телесного низа. Здесь это карнавальныйпожар,обнов­ляющиймир. Вспомним «праздник огня» в ге-тевском описании римского карнавала с его «Смерть тебе!». Вспомним также карнавальное изображение ми­ровой катастрофы в «Пророческой загадке»; потоки во­ды, заливающие всех, оказались тампотом,а ми­ровойпожароказалсявеселымогнем очага.В нашем эпизоде стерты все границы между телами и вещами; здесь стерты также границы между войною и пиром: пир, вино, соль, пробуждение жажды становятся основным средством ведения войны. Кровь заменяется обильными потоками мочи после чрезмер­ной попойки.