Файл: Bakhtin.doc

470

цание, или, наоборот, как чистую хвалу (вроде «свя­той» ), значит разрушить весь смысл этой амебейной ли­тании. В другом месте романа к Трибуле применяется термин «морософ», что значит «глупомудрый». Извест­на раблезианская комическая этимологизация слова «philosophie», как«fin folie». Все это — игра на той же амбивалентности слова и образа«fol».

Прославление Трибуле сам Рабле называет «blason». Блазон — очень характерное литературное явление той эпохи. Самое слово«blason», помимо своего специально геральдического употребления, имеет двойное значение: оно означает одновременно и хвалу и брань. Такое двой­ное значение было у этого слова уже в старофранцуз­ском; оно полностью сохраняется и в эпоху Рабле (хотя несколько ослабевает его отрицательное значение, то естьblame); лишь позже значение«blason» ограничи­вается только хвалой(louange).

Блазоны были чрезвычайно распространены в лите­ратуре первой половины XVJ века. Блазонировали всё — не только лиц, но и вещи.

Клеман Маро написал два небольших шутливых сти­хотворения: «Красивая грудь» и «Безобразная грудь»; этим он создал новый тип блазона, имевший громадный резонанс. Поэты эпохи стали наперерыв блазонировать различные части женского тела: рот, ухо, язык, зуб, глаз, бровь и т. п.; они производили буквальное анато­мическое разъятие женского тела. Самый тон этих бла-зонов — тон шутливо-фамильярного прославления и по­рицания — был типичен для эпохи, ибо он коренился в той народно-речевой стихии, из которой широко черпала свои стилистические средства передовая литература эпо­хи (в частности, и поэты школы Маро). Блазон сохранял в большей или меньшей степени двойственность тона, двойственность оценки, то есть противоречивую полноту тона; он позволял делать хвалу иронической и двусмыс­ленной, он позволял хвалить и то, что обычно хвалить было не принято¹. Блазон лежал вне официальной си­стемы прямолинейных и раздельных оценок. Это была вольная и двусмысленная хвала-брань. Вот определение жанра«blason», данное Тома Себиле в его «Француз­ской поэтике»(«Art poetique Francois», 1548 г.):

¹ Такой характер носит и прославление долгов Панургом. В итальянской литературе двусмысленная хвала была также весьма распространена. См. хвалы Берни: «Lode del debito» («Прославле­ние долгов») и известное нам прославление карточной игры.

471

«Блазон — это непрерывное восхваление или сплош­ное хуление того, что вознамерились блазонировать... одинаково хорошо блазонируется как безобразное, так и прекрасное, как дурное, так и хорошее». Это опреде­ление с полной четкостью отмечает и подчеркивает ам­бивалентность блазона. «Поэтика» Себиле — это поэти­ка школы Клемана Маро; как современная Рабле, она имеет освещающее значение и для понимания нашего автора.

Нужно отметить, что поэтические блазоны, в част­ности в школе Маро, иногда принимали характер пря­молинейной и чистой хвалы или порицания. Это рито­рическое вырождение блазонов резко усиливается к кон­цу века. Связь их с народными блазонами и с народно-площадной двуликой хвалой все более ослабевает, зато усиливается влияние античных (риторизованных) форм комического прославления¹.

Элементы блазона были чрезвычайно распростране­ны и в больших жанрах эпохи (в XV и в первой поло­винеXVI века): в мистериях и соти. Здесь мы встре­чаем и прославления глупцов(sots) путем длинного перечисления эпитетов к ним; эти перечисления совер­шенно аналогичны раблезианскому прославлению Три-буле. Такое перечисление есть, например, в «Мистерии святого Кантена». В «Монологе дураков»²дается око­ло сотни эпитетов (сорок восемь стихов заполнены этим блазонирующим перечислением эпитетов к дура­кам). Наконец в «Новом монологе дураков»³дается уже ни много ни мало, как сто пятьдесят эпитетов к дуракам.

Таким образом, блазонирующее амбивалентное про­славление Трибуле носило традиционный характер и воспринималось современниками как нечто само собою

Интересный образец риторизованной хвалы-брани в форме ко­мического трактата — «Der Satyrische Pylgram» (1666) Гриммельс-гаузена. Подзаголовок его: «Kalt und Warm, WeiG und Schwarz», т.е. «холодный и теплый, белый и черный». В предисловии Грим-мельсгаузен заявляет, что в мире, кроме бога, нет ничего совершен­ного и нет ничего, кроме дьявола, настолько плохого, чтобы нельзя было бы его в каком-либо отношении похвалить. В трактате обсужда­ются двадцать тем (человек, деньги, танцы, вино, женщины, оружие и порох, война, маскарад, медицина и др.), причем сначала каждое явление прославляется, потом порицается и, наконец, дается нечто вроде синтеза.

² Montaiglion, Recueil, t. I, pp. 11 — 16.

³ T а м ж e, t. Ill, pp. 15-18.

разумеющееся (мы уже неоднократно указывали на громадное значение образа дурака-шута и мотива глу­пости в ту эпоху).

Переходим к народным блазонам в узком смысле. Собственно, народная традиция блазонов охватывала по преимуществу хвалебно-бранные Оценки других нацио­нальностей,р^зличГных областей, провинций, городов, сел; за всеми ими закреплялись определенные эпи­теты (более или менее развернутые), имевшие амби­валентное значение (хотя с некоторым преобладанием хулы).

Древнейший сборник этого жанра относится еще к XIII веку. В эпоху Рабле появилось новое собрание таких блазонов под названием«Diet des Pays»; здесь даются краткие характеристики — в большинстве слу­чаев по одному-единственному признаку: национально­стям, провинциям, городам.

У Рабле мы встретим ряд характеристик, повторяю­щих народные блазоны. Например, он говорит «Saoul comme un Anglais», то есть «пьян, как англичанин», это был устойчивый блазон англичан: уже в древнейшем сборникеXIII века Англия характеризуется этим при­знаком:«Li mieldre buveor en Engleterre», то есть «луч­шие пьяницы в Англии»². В главе первой «Пантагрюэ­ля» Рабле упоминает про«couilles de Lorraine». Жители Лорени действительно блазонировались за необычайную величину своих«couilles». Упом"инает Рабле и о быстро­те басков, о любви в Авиньоне, о любопытстве парижан: все это — эпитеты народных блазонов. Приведем еще один древний блазон«Li plus sot en Bretaigne», то есть «самые глупые в Бретани». Этих примеров достаточно.

Мы в.шшл^лл:о_1гародные блазоны глубоко амбива­лентны. Каждая национа^пЖость, провинция или город являются лучшими в мире в отношении какого-нибудь признака: англичане — наилучшие пьяницы, жители Лорени — самые сильные в половом отношении, в Ави­ньоне больше всего женщин легкого поведения, бретон­цы глупее всех и т. п.,- но самый-нризнак этот в боль­шинстве случаев носит двусмысленный характер, точнее двойственный (глупость, пьянство и т. п.). В результа­те хвала и брань сливаются в неразрывное единство.

¹ Montaiglion, Recueil, t. V, pp. 110—116.

² Интересно, что этот древний «блазон» англичан повторяет у Лермонтова Максим Максимыч. Он есть и у Шекспира (его упо­ требляет Яго в «Отелло»).

472

473

Признак бретонца — «самый глупый» — прямо напоми­нает нам блазон Трибуле. Обычно называют народные блазоны ироническими, это верно в исконном греческом смысле слова, но неверно, если придавать ему новый, более субъективный и отрицательный смысл. Народ­ные блазоны двулики'.

В романе Рабле представлены все типы блазонов эпохи. В «Пантагрюэле» имеется стихотворный, в духе школы Маро, блазон лиценциатов Орлеанского уни­верситета. По всему роману рассеяны народные блазо­ны (т.е. этнические эпитеты), некоторые из которых мы привели выше. Прославление шута Трибуле и бла-зонирующие пародийные литании брата Жана и Панур-га являются наиболее глубоким раскрытием самой сущ­ности блазона, его двуликости, его сплошной амбива­лентности, его противоречивой полноты. Наконец, бла-зонирующие тона проникают весь роман Рабле с начала и до конца: он весь полон двусмысленной хвалой и дву­смысленной бранью.

Известная двуликость присуща и чистым бранным рядам, без видимой примеси хвалы. Вот пример такого бранного ряда из XXV главы «Гаргантюа»:

«Просьбу пастухов пекари не соизволили удовлетво­рить,— более того, они начали изрыгать на них самую зазорную брань: обозвали их беззубыми поганцами, ры­жими, красными — людьми опасными, ёрниками, за... рями, прощелыгами, пролазами, лежебоками, сластена­ми, пентюхами, бахвалами, негодяями, дубинами, вы­жигами, побирушками, задирами, франтами — коровьи ножки, шутами гороховыми, байбаками, ублюдками, балбесами, оболдуями, обормотами, пересмешниками, спесивцами, голодранцами, с.ными пастухами, г...ными сторожами, присовокупив к этому и другие оскорби­тельные названия и прибавив, что они, мол, хороши с отрубями да с мякиной, а такие вкусные лепешки не про них писаны».

Перед нами бытовой ряд брани. Поражает длина этого ряда ругательств (здесь двадцать восемь бранных слов). Дело в том, что это брань не одного человека,

' В конце прошлого века стали опубликовывать интересный ма­териал народных блазонов по различным провинциям Франции. Вот некоторые из соответствующих фольклористских работ: G a i d е г Н. et Sebillot P. Blason populaire de la France. Paris, 1884; С a n e 1. Blason populaire de la Normandie, 1857; В a n q u i e r. Blason populaire de la Franche Comte. Paris, 1897.

а целой большой толпы пекарей, но расположена -эта брань в один сукцессивный ряд (в действительности же ругательства эти произносились разными пекарями од­новременно). Самый ряд как целое не амбивалентен,— это чистая брань. Но внутри ряда большинство руга­тельств амбивалентно: они связаны с звериными черта­ми, телесными недостатками, глупостью, пьянством, обжорством, испражнениями,— все это черты, характер­ные для народно-праздничной системы образов. Такое ругательство, как «chienlicts» (т.е.chie-en-lit), прямо встречается как название одной из масок карнавала. Та­ким образом, и в этом ряду брани раскрывается образ неограниченного и смешанного человеческого тела и телесной жизни (еда, испражнения) в его гротескной амбивалентности. Даже в этом бытовом бранном ряду раскрывается особый двуликий аспект мира, особая спе­цифическая характеристика людей и вещей, которой нет в официальной системе литературной образной речи.

Коснемся еще одного явления брани-хвалы в романе Рабле, именно — знаменитой надписи на дверях Теле-ма, в которой одни изгоняются из обители, другие при­глашаются в нее. Вся эта стихотворная надпись по сво­ему характеру может быть отнесена к жанру «Cri», то есть тех «криков», которыми открывались мистерии и соти и в которых призывались представители различ­ных сословий, цехов или дураки (в соти). Это громкий площадной призывный крик официального или пародий­но-официального стиля¹. Разновидностью таких«cris» и является, в сущности, надпись на дверях Телема (но, конечно, не по своему строфическому построению и риф­мовке) .

Распадается надпись на две части: на изгоняющую и на призывающую. Первая носит чисто бранный, вто­рая — хвалебный характер. Вранный характер первой части строго выдержан. В первой строфе, например, из­гоняются лицемеры. Рабле дает здесь пятнадцать бран­ных кличек для лицемеров (hypocrites, bygotz, vieux matagotz, marmiteux и др.); и почти все остальные слова этой строфы носят бранный оттенок(abus meschant, meschancete, faulsete, troublez и др.). В призывающих строфах (начиная с пятой), напротив, и все слова подби-

¹ Знаменитая соти Пьера Гренгора «Le jeu du Prince des sots» начинается с призыва (Cry) к дуракам всех сословий; см.: Р i с о t. Re-cueil, t. II, p. 168.

474

475

раются с прославляющим, ласковым, положительным оттенком(gentilz, joyeux, plaisans, mignons, serains, subtilz и др.)- Таким образом, здесь противостоят друг другу выдержанный бранный и выдержанный хвалеб­ный ряды. Надпись в ее целом амбивалентна. Однако внутри ее нет амбивалентности: каждое слово здесь либо чистая односмысленная хвала, либо чистая же одно-смысленная брань. Здесь перед нами амбивалентность, ставшая несколько риторической и внешней.

Такая риторизация хвалы-брани имеет место у Рабле там, где он отходит от народно-праздничных и площад­ных форм и приближается к официальной речи и к офи­циальному стилю. Таким до известной степени был и эпизод с Телемским аббатством. Правда, здесь есть элемент обратности, игры отрицанием и некоторые дру­гие народно-праздничные моменты, но по своему су­ществу Телем — гуманистическая утопия, отражающая влияние книжных (преимущественно итальянских) ис­точников.

Аналогичные явления мы наблюдаем и там, где Рабле выступает прямо как почти официальный «коро­левский публицист».

В «Третьей книге» (гл. XLVIII) есть беседа между Гаргантюа и Пантагрюэлем на актуальную тогда тему о недопустимости освящения церковью брака, заклю­ченного против воли родителей. Здесь мы находим та­кой яркий пример риторизации бранных и хвалебных рядов:

«Благодаря тем же законам, о которых я веду речь, всякий распутник, злодей, негодяй, висельник, прока­женный, вонючий, зловонный, разбойник, мошенник, подлец может умыкнуть из отчего дома, из рук матери, против воли всей родни любую девушку, самую знатную, красивую, богатую, честную, скромную, какую только можно себе представить, если этот распутник стакнулся с каким-либо из мистов и обеспечил ему участие в ба­рышах».