Файл: 761.doc

Гарантии правосудия, в отличие от гарантий субъективных прав личности, не подвергались глубокому монографическому исследованию. Они не названы и не систематизированы, перспективы их развития не определены ни в теории, ни в законотворческом процессе.

Видим в том вину и бюро по координации научных исследований в уголовном процессе и судоустройстве, которое готовя рекомендации об актуальных направлениях исследования, мало привлекало внимание к этой проблеме.

Удивляет позиция некоторых учёных-юристов, охотно и не всегда основательно берущих на себя роль верховных жрецов науки, особенно тогда, когда речь идет о принципиальных спорах.

«Наличие трех различных вариантов проекта УПК, — пишет проф. Савицкий В. М., — явление абсолютно ненормальное с позиции интереса судебной реформы и здравого смысла. Такая состязательность ведомств обернется волокитой при прохождении проекта в Госдуме» (Куранты, 1994, 25 окт.).

Да, конечно, наличие различных позиций затрудняет выбор и обоснование принятого решения. Проще и быстрее решать, когда выбора нет. Но будет ли это лучшее решение? Напомним, что работа над «Каролиной» — Уголовно-судебным уложением императора Карла V — велась несколько десятилетий. Но и действовал кодекс в течение трех веков.

Теперь другие времена, и темп жизни не тот, и правовая культура стала куда как изощреннее. Не можем мы ориентироваться на столь льготные сроки подготовки законопроектов. Но скажите, коллеги, не надоело ли нам быть свидетелями законов-однодневок, изначально ущербных, неисполнимых и неисполняемых? И идет это не столько от непрофессионализма законодателя, сколько от трудности задачи. Давно сказано, что создать хороший закон не проще, чем вырастить ребенка.

Чтобы не возвращаться более к проекту УПК ГПУ, работа над которым пока не завершена, и неизвестно, будет ли когда-нибудь окончена, отмечу еще некоторые его «достижения», представляющиеся более чем одиозными.

Так, вводится новая процессуальная фигура, именуемая «доноситель» (ст. 133). Общественная мораль, как известно, никогда не жаловала доносителя. В годы сталинских беззаконий доносительство расцвело махровым цветом, превратившись в источник дохода и способ выживания. Но и тогда доносители так откровенно не обнажались, маскируясь понятием тайного осведомителя — сексота.

Истории известны подобные рассогласования морали и права. Разложение гелиэи (V–IV в. до н.э.) связывается с засильем доносителей, по инициативе которых возбуждалось судебное преследование. Они превратились в ябедников (сикофантов), извлекавших доход, шантажируя намеченную жертву. Одной из таких жертв стал, как отмечалось выше, философ Сократ, приговоренный к смерти по частному обвинению.

Весьма странной представляется фигура «особого прокурора» (ст. 70), не предусмотренная Конституцией. Особый прокурор, как можно понять, креатура исполнительной власти. Он назначается Президентом для ведения уголовного преследования высокопоставленных должностных лиц и находится на материальном обеспечении администрации Президента. Словом — президентский уполномоченный, дающий возможность освободиться от единой законности, когда она становится обременительной для исполнительной власти.

Наконец, едва ли нуждается в критике такая процессуальная находка, как «удержание свидетеля» в течение 48 часов по постановлению органа уголовного преследования и до 50 дней по решению суда (ст. 204). Не приходилось, признаться, до сих пор встречать подобные рекомендации в международных пактах о правах человека, активными сторонниками которых объявляют себя авторы проекта УПК ГПУ.

С опубликованием проектов УПК споры в печати о путях развития уголовного судопроизводства весьма оживились.

Наибольшую оперативность в публичной оценке всех трех проектов проявил профессор Института права Российской Академии Наук И. Петрухин. Нам бы радоваться, да только вместо научной экспертизы мы столкнулись с грубой раздачей оплеух товарищам по профессиональному цеху.

Проект УПК Минюста РФ он характеризует как «недоношенного ребенка», а проект НИИ Прокуратуры — как старый, т. е. ныне действующий УПК, «увешанный демократическими побрякушками» ⁶².

Можно было подумать, что весь этот критический запал связан с желанием устранения конкурентов, ведь И. Петрухин — один из авторов проекта УПК, разработанного в ГПУ Президента. Но нет, и вариант проекта УПК ГПУ рецензент разделал, что называется «под орех» ⁶³.

Это не только удивляет, но и заставляет вспомнить о профессиональной этике ученого.

В действующем УПК РСФСР для подобной ситуации есть мудрое, высоконравственное правило: судья, оставшийся при вынесении приговора при особом мнении, обязан тоже подписать приговор. Особое мнение он вправе изложить в письменном виде, приобщив его к делу. При провозглашении приговора оно не объявляется (ст. 307, 312). Это значит, что судья, оказавшийся в меньшинстве, не может тут же при оглашении приговора затеять бестактный диспут о его правосудности. Профессиональная этика и право обязывают его воздержаться от публичных заявлений.

И. Петрухин знает это правило. Но он не пошел по пути приобщения к проекту своей записки для законодателя. Ему важно было как можно громче заявить о себе, воспользовавшись общественным интересом к судебной реформе. Как при этом будут чувствовать себя его соавторы по проекту, которые тоже могут в чем-то расходиться с руководителем группы и даже с самим И. Петрухиным — не столь важно.

Если можно причинить вред делу судебной реформы с использованием печати, то проф. Петрухин для этого сделал все от него зависящее. Его вкусовая и безапелляционная критика — это не способ устранения разногласий авторов законопроектов — это палка в колеса судебной реформы, повозка которой и без того двигается и медленно и со скрипом.

Попробуем, читатель, вникнуть в суть суждений нашего оппонента, условившись, что серьезные вопросы требуют взвешенного разговора и не могут решаться путем лихих кавалерийских атак.

Проект УПК НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ готовился на протяжении многих лет, начиная с января 1991 года, когда Генеральный прокурор еще имел право законодательной инициативы. В 1992 году вариант нашего проекта по просьбе министра юстиции был представлен в распоряжение рабочей группы Минюста, в которую влились частично и наши разработчики. Этим объясняется родство двух проектов УПК — нашего и Минюста. Однако мы продолжали работу параллельно и над совершенствованием своего варианта, учитывая появившиеся разногласия в решении отдельных принципиальных вопросов. И теперь охотно идем на сближение позиций. Можно ли здесь усмотреть «перетягивание каната»?

К обвинению И. Петрухиным нашей авторской группы в том, что она «приняла за основу прежний текст УПК» мы относимся спокойно. Стабильность закона — одно из важных его достоинств; уголовно-процессуального — тем более. Его применяют сотни тысяч людей: от дознавателя океанского парохода, находящегося вдали от Родины, до следователя по особо важным делам и Пленума Верховного Суда России.

Процессуальный закон вообще более консервативен, чем материальное гражданское или уголовное право. Победа рыночных отношений или их поражение сами по себе не влияют и не могут влиять на процедуру допроса, очной ставки, обыска, следственного эксперимента и т. д. Эти процессуальные действия могут совершенствоваться лишь с точки зрения методики их проведения и гарантий прав их участников.

Если в действующем УПК есть нормы и институты, которые обеспечивают достижение законного и справедливого результата, не противоречат при этом новой Конституции и в полной мере отвечают общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации — менять такие нормы и институты во имя показной активности авторов и мнимой новизны — дело неблагодарное и, не побоимся этого слова, — безответственное. Тем самым мы только дезориентируем правоприменителя. Отказ от собственных традиций и опыта — а он не всегда был плохим, — и слепое копирование чужих образцов — свойство нищих духом людей. Нам ведь предлагают перечеркнуть отечественную процессуальную систему, основы которой были заложены судебной реформой 1864 г., игнорировать достижения родственных континентальных систем (Германия, Франция, Италия и др.) и переписывать институты англо-американской формы судопроизводства. А это ничто иное, как путь от статутного, систематизированного права к праву фрагментарному, прецедентному, т. е. — движение не вперед, а вспять. При этом полностью игнорируются особенности национальной психологии, российского менталитета, не приемлющего даже в официальных отношениях судопроизводства холодной отстраненности, безразличия, индивидуализма. Народные заседатели в суде вроде бы и не имели видимого существенного веса, но они олицетворяли надежду на справедливость. И это мы заметим очень скоро, столкнувшись с новым видом правосудия единоличного судьи, — то ли судьи, то ли чиновника от судебного ведомства. В нашем проекте УПК мы старались сохранить, хотя бы в урезанном виде институт народных заседателей (там, где не будет суда присяжных) и это нам ставится в вину как проявление консерватизма.

Начав подготовку УПК на несколько лет ранее других авторских коллективов, мы первыми сформулировали гуманистические задачи уголовного судопроизводства, направленные на защиту граждан и общества от преступных посягательств, поставили в качестве приоритетной задачи обеспечения интересов жертв преступлений, существенно расширив способы защиты потерпевшего. Мы разработали процедуру обжалования в суд важнейших решений органов предварительного расследования и порядок деятельности суда по этим жалобам; новую процедуру предания обвиняемого суду, ограждающую обвиняемого и потерпевшего от произвольных усмотрений единоличного судьи; процедуру деятельности мирового судьи и порядок подготовки материалов для его рассмотрения; разработали формы рассмотрения дел по применению принудительных мер медицинского характера, устраняющих позорную практику «заточения в психушки» невиновных людей; расширили гарантии прав несовершеннолетних обвиняемых; предложили свою версию процедуры деятельности суда присяжных и апелляционной инстанции. Разумеется, мы опирались и на достижения отечественной правовой науки, и на зарубежный опыт.

Это сделано и послужило толчком для разработки соответствующих разделов в других проектах УПК. Теперь есть возможность искать лучший вариант, но нет никаких оснований относить все это к разряду «демократических побрякушек». Речь ведь идет о многолетней работе большой группы ученых, в свое время прошедших суровую школу в качестве следователей, прокуроров, судей, адвокатов.

Однако, перейдем от огульных обвинений к более конкретным.

Первый суровый окрик И. Петрухина в наш адрес (здесь и далее имеется в виду его статья «Перетягивание каната») связан с нормой о применении меры пресечения в отношении подозреваемого, обвинение которому должно быть предъявлено не позднее 10 суток (ст. 84).

Критик наш видит в этом грубейшее нарушение права на защиту, ибо «где не сформулировано обвинение, нет почвы для защиты». Однако, если внимательно читать проект УПК, легко убедиться, что подозреваемый рассматривается нами как полноценная процессуальная фигура, которой гарантируется право на защиту: подозреваемый вправе знать в чем подозревается, давать объяснения, заявлять ходатайства, иметь защитника, знакомиться с материалами дела, направляемыми в суд в обоснование его заключения под стражу и т. д. (ст. 33). Нужно ли объяснять профессионалу, что субъектом права на защиту может быть не только обвиняемый, но и подсудимый, и осужденный, и подозреваемый на ранних этапах расследования? Нужно ли объяснять, что в момент появления подозреваемого не всегда можно сформулировать и обосновать доказательствами обвинения, что на различных этапах движения уголовного дела допускается различная степень доказанности вины, что и священный принцип презумпций невиновности не возбраняет применение мер принуждения до постановления приговора? Или мы должны создавать такой УПК, который бы вооружал только преступника и выбивал оружие из рук тех, кто призван с преступностью бороться?

«В проекте воспроизводится давно развенчанная псевдонаучная идея — пишет критик, — согласно которой ни один невиновный не может быть привлечен к уголовной ответственности». Но ведь это явная передержка. В ст. 4 проекта, на которую автор ссылается, речь идет о том, что уголовно-процессуальное производство в целом, включая и правосудие, должно обеспечить права участников процесса, правильное применение закона с тем, «чтобы каждый виновный в совершении преступления был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности…» Или критик считает, что на предварительном следствии все должно быть наоборот и к следователю не нужно предъявлять требования быть убежденным в правильности принимаемых решений во имя последующего увеличения числа оправдательных приговоров? Слышали мы о таких взглядах некоторых ученых, взглядах и псевдонаучных и давно развенчанных. Недоказанность участия обвиняемого в совершении преступления, как основание к прекращению уголовного преследования, объявляется И. Петрухиным в качестве «рудимента инквизиционного процесса». По его мнению для УПК правового государства в этих случаях более пристало говорить о «непричастности» к преступлению. Можно, конечно, и так, но надо будет признать, что подлинную процессуальную ситуацию мы в этом случае подменяем очередной юридической фикцией, ведь непричастность тоже может быть или доказанной, или недоказанной. И дознавателю и следователю да и судье не легко будет объяснить, во имя каких труднодоступных здоровому сознанию идеалов их толкают на явную ложь.

И действующий закон и все три проекта УПК знают случаи, когда суд может признать участие прокурора в разбирательстве дела обязательным (с одновременным обеспечением участия защитника). Это возмущает рецензента. «Привлекая прокурора, суд (судья) усиливает сторону обвинения и тем самым ослабляет шансы защиты» («Перетягивание каната»). Очень любопытно. По этой логике и следователь ухудшает шансы защиты. И вообще лучший способ обеспечения прав обвиняемого — отказаться от любых обвинений и от борьбы с преступностью!

Не совсем ясно, что наш критик понимает под «инквизиционным процессом», но ему очень хочется намертво приклеить этот ярлык к проекту УПК НИИ Прокуратуры.

«Надо полагать, — пишет он, — что и судья и заседатели вправе первыми задавать вопросы подсудимым, потерпевшим, свидетелям, экспертам…».

Зачем же полагать, если есть нормы о порядке проведения допросов в судебном разбирательстве: «после свободного изложения подсудимым своих показаний, его допрашивает обвинитель, потерпевший, гражданский истец» и т. д. (ст. 320). То же правило касается допроса свидетелей, потерпевших, эксперта и др. (ст. ст. 322, 323, 328).