Файл: 761.doc

Ограничение коллегии присяжных числом семь имеет не только положительные организационные и экономические последствия. С точки зрения психологии малых групп, принимающих ответственные решения, с ростом их состава не возникает качественное приращение. Может быть наоборот — снижение чувства индивидуальной ответственности. Это с успехом было продемонстрировано и ушедшим в небытие первым демократическим Парламентом РФ, и Моссоветом. Последний, как известно, преобразован в Городскую думу с сокращением численности состава более чем в 15 раз.

Но есть и другие, боле очевидные недостатки рассматриваемого Закона. Это предусмотренный им решительный поворот от принципа коллегиальности в правосудии к единоличному правосудию, отражающему черты административной юрисдикции, и к освобождению суда от обязанности доказывания, активного поиска истины, свойственных традиции российского судопроизводства.

К этим вопросам придется возвращаться еще не раз, ибо только всесторонне раскрыв их, мы увидим за ультрадемократическими восторгами по поводу «возрождения подлинного правосудия», «возвращения России в лоно цивилизации» и т. п. нашу реальную перспективу. А состоит эта перспектива, как это ни горько, в том, что реформаторы скорее разрушают суд, нежели создают судебную власть, как это ими прокламируется. Вместо коллегиального суда, худо-бедно подверженного общественному контролю через участие в нем делегированных трудовыми коллективами народных заседателей, Россия получает единоличных судей-чиновников, бесконтрольных и безответственных в силу гипертрофированных решений о несменяемости, независимости, неприкосновенности. Это очень серьезно. С этим мы уже столкнулись, обнаружив серию безответственных решений отдельных судей об освобождении из-под стражи опасных преступников. В будущем для общественности и прессы эта тема, надо думать, обретет значение перманентной.

Освобождение суда от обязанности доказывания и активного поиска истины — очевидная тенденция судебной реформы, воплощенная в законе о суде присяжных. В концепции судебной реформы эта идея была несколько замаскирована суждениями об освобождении суда от несвойственных функций и обвинительного уклона.

«В пореформенном законодательстве должны отсутствовать все рудименты обвинительной роли суда, а именно:

— право возбуждать уголовные дела;

— обязанность суда направлять подсудимому копию обвинительного заключения;

— обязанность восполнять пробелы предварительного расследования за счет самостоятельного поиска доказательств;

— обязанность продолжать процесс при отказе прокурора от обвинения;

— обязанность направлять уголовные дела на доследование при неполноте расследования» ³⁴.

Доказывание предлагается всецело возложить на стороны, — в этом видится авторами воплощение принципа состязательности.

Закон о суде присяжных пунктуально воплощает эти предписания (см. ст. 429), а в некоторых проектах УПК РФ они находят дальнейшее развитие. Мы видим здесь отход от национальных традиций Российского судопроизводства, реализовавшихся и в законодательной и в судебной практике от 1864 г. до последнего времени.

Господствующая доктрина отечественного судопроизводства, вполне отвечавшая действующему процессуальному законодательству, рассматривала суд как самостоятельного участника доказывания, в полной мере несущего ответственность за законность и истинность своих решений. Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик ставили суд на первое место в числе гарантов объективного исследования обстоятельств каждого дела (ст. 14). Эта норма воспроизводится и в действующем УПК РСФСР (ст. 20).

Выступление в суде сторон, наделенных равными правами — обвинителя, защитника, подсудимого и др. (ст. 245 УПК), — воплощавшее идею состязательности, оказывало суду существенную помощь во всестороннем освещении материалов дела, в оценке доказательств. Но оно не освобождало суд от активного поиска истины.

Велика в этом отношении роль председательствующего в суде (профессионального судьи), который «руководит судебным заседанием, принимая все предусмотренные настоящим Кодексом меры к всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств дела и установлению истины…» (ст. 243 УПК). Этой же идее подчинена роль вышестоящих судов, которые, руководствуясь ревизионными началами, не связаны доводами жалоб и протестов, а проверяют дело в полном объеме в отношении всех осужденных, в том числе и тех, которые жалоб не подали и в отношении которых не принесен протест (ст. 332, 380 УПК РСФСР).

Есть в действующем законодательстве и нормы, определяющие отношение суда к позициям сторон — они не обязательны для суда и даже отказ прокурора от обвинения «не освобождает суд от обязанности продолжать разбирательство дела и разрешать на общих основаниях вопрос о виновности или невиновности подсудимого» (ст. 248 УПК).

Так было, так есть, но так не должно быть, считают наши радикальные реформаторы, которые, как кажется, не прочь повторить опыт 1917 года — разрушить, «не реформируя», старый суд, и снова начать с нуля.

Закон о суде присяжных, отражая разрушительные идеи Концепции судебной реформы, явно стал на этот путь, игнорируя и достижения отечественной теории доказательств и более чем вековой опыт России.

Напомним об этом.

Авторы фундаментального труда по теории доказательств, подробно анализируя роль суда как участника процесса доказывания, приходят к выводу: «Таким образом, суд активно и самостоятельно собирает, проверяет, закрепляет и оценивает всю совокупность доказательств. Это составляет публично-правовую обязанность суда, гарантированную соблюдением ряда процессуальных правил».

«Исполнение судом обязанности доказывания обеспечивается прежде всего правильным пониманием судьями своего государственного и общественного долга» ³⁵.

Можно, разумеется, дезавуировать эти положения теории ссылками на то, что они опираются на устаревшее законодательство, что свободная мысль всегда в поиске лучших решений. Но, во-первых, эти положения теории не были навязаны отечественной практике судопроизводства, — они отражали реальный опыт правосудия. Во-вторых, ломка устоявшихся традиций не всегда есть благо. Консерватизм, осмеянный революционной теорией большинства, имеет и позитивное содержание — устойчивость, стабильность, которых нам ныне так недостает. В-третьих, освобождение суда от обязанности доказывания чревато для нашего правосудия многими опасностями и главная из них — опасность торжества в суде не правды, а силы.

Это понимают и судьи, хотя, как мы уже указывали, для многих из них сокращение обязанностей — благо (правда, к счастью, не для всех).

Так, в статье А. Бабенко, председателя Самарского областного суда, и Н. Черкасовой, преподавателя Самарского университета, выражена серьезная тревога по поводу последствий снижения активности судей в доказывании. При этом они опираются не только на свой собственный опыт и опыт своих коллег, но и детально анализируют процессуальное законодательство пореформенной России, найдя в Уставе уголовного судопроизводства 1864 года ряд норм, не допускавших пассивности судей, обязывавших их не только проверять уже собранные по делу доказательства, но и расширять и углублять их (ст. ст. 105, 107 Устава).

«Творцы Устава не без оснований полагали, что по делам, подсудным окружным судам, действует публичное начало, по которому «суд уголовный не может принимать в уважение желания сторон — ни того, что сам подсудимый не хочет оправдывать свою невиновность, ни того, что сам обвинитель потворствует виновному…» (Комментарий к ст. 690 Устава)» ³⁶.

Как насилие над судом мы воспринимаем положения Закона о суде присяжных, которые ограничивают властные полномочия суда, лишают его права принимать решения по своему усмотрению, основанному на проверенных им материалах дела, передают судьбу дела в руки сторон.

Так, суд присяжных не может возбудить дело по новому обвинению или в отношении нового лица: не может по своей инициативе направить дело на дополнительное расследование, даже если в судебном заседании выявлены существенные для дела обстоятельства, исследование которых без дополнительного расследования невозможно (из ст. 429). Суд обязан прекратить дело производством при отказе прокурора от обвинения и на предварительном слушании и на любом этапе разбирательства дела судом (ст. 430).

Итак, суд жестко запрограммирован обвинением и обвинителем, он утрачивает свое доминирующее положение в процессе и его публично-правовая функция поставлена под серьезное сомнение.

Во имя чего это делается? Мы не думаем, что таким способом защищаются права личности, — скорее это рабское копирование англо-саксонской идеи уголовного права. Но в системе англо-американского судопроизводства эта идея в течение веков стала органичной, ибо она связана массой процессуальных правил и прецедентов. Для нас — это новая идея, не вписывающаяся в традиционную систему российского судопроизводства, построенного по континентальному образцу. И поэтому эта идея и связанные с нею конкретные процессуальные новеллы несут заряд большой разрушительной силы. Латентная часть современной российской преступности грозит возрасти еще более; государственный обвинитель по сути освобождается от судебного контроля (хотя применительно к предварительному следствию навязываются противоположные идеи подмены судом прокурорского надзора, что однозначно приведет к ослаблению борьбы с преступностью); потерпевший лишается судебной защиты.

На эту проблему можно посмотреть и с позиции разделения процессуальных функций.

Состязательность в суде — это не только выполнение функций обвинения и защиты, но и функции разрешения дела по существу. Последняя функция принадлежит суду и только суду. Его решение по делу должно быть законным и справедливым, и значит, — истинным. Без активного включения суда в процесс доказывания (постановка вопросов, проверка показаний, назначение экспертиз, устранение с помощью сторон и по своей инициативе пробелов в доказательствах и т. п.) обеспечение правильного решения чаще всего невозможно. Стороны пристрастны, их функции «односторонни». Подход к делу с позиции суда — это не поддержание той или иной стороны, а поиск истины. Обвинительный уклон суду противопоказан, так же как и тенденциозная поддержка стороны защиты. Но и анемичный суд, ориентированный на формально-юридические решения, не образец для подражания.

Пафос авторов Закона о суде присяжных, концепции судебной реформы подогревается желанием освободить суд от якобы довлеющей над ним обвинительной функции, но незаметно для себя они освобождают его и от функции правосудия! Какой же это правый суд, если его результат всецело может зависеть от изворотливости и красноречия той или иной стороны?

Здесь уместно указать на противоречивость позиции реформаторов. В Законе о суде присяжных, освобождая суд от бремени доказывания, они невольно возвышают прокурора. Но такое возвышение не вписывается в их концепцию.

Одной из центральных идей «Концепции судебной реформы» является идея освобождения сферы правосудия от прокурорского надзора, который якобы ограничивает независимость суда. При этом не принимались никакие резоны о том, что нынешняя прокуратура совсем не та, что была в «годы культа», что действующее процессуальное законодательство не предусматривает никаких властных полномочий прокурора по отношению к суду, что, напротив, любые решения прокурора, как и защитника, для суда не имеют обязательной силы, что действия прокурора по опротестованию судебных решений не укладываются в функцию обвинения и проч. Нет, прокурор должен быть только обвинителем и никем другим, хотя известен (более того — выстрадан нами) общий принцип, что без внешней оппонентуры в виде профессионального надзора любой орган власти, включая, разумеется, и суд, способен к перерождению.

Постановлением Верховного Совета РФ о порядке введения в действие Закона о суде присяжных (16 июля 1993 г.) означенный закон вводится с 1 ноября 1993 г. в пяти регионах России и еще в четырех — с 1 января 1994 г. с их согласия. Уже увеличена штатная численность работников краевых и областных судов означенных регионов на 198 человек, включая 99 судей, проведено дополнительное финансирование, выделены лица, ответственные за обеспечение условий деятельности суда присяжных.

А практика применения новой формы правосудия запаздывала. То ли суды проявляли нерасторопность, то ли обвиняемые не спешили вверить свою судьбу народным представителям. И лишь 1 декабря 1993 г. «Известия» на первой полосе торжественно сообщили, что некие братья Мартыновы, обвиняемые в тройном убийстве и разбойном нападении, «согласились на суд присяжных», который состоится 15 декабря 1993 г. в Саратовском областном суде. Исторический момент! Жаль только потерпевших не спросили, хотят ли они участвовать в этом многодневном и утомительном для них разбирательстве. Впрочем, закон не предусматривает за ними права голоса.

Первые плоды эксперимента

Итак, дело братьев Мартыновых — первое дело возрожденного суда присяжных. Слушалось оно под обжигающим светом телевизионных юпитеров, при стечении именитой публики — чиновников из ГПУ, журналистов, ученых, преподавателей вузов, нагрянувших в основном из Москвы, наблюдателей из США.

Мартыновы Артур 21 года и Александр 23 лет, лица без определенных занятий, цыгане, 25 января 1993 г. с вечера в ночь пьянствовали со своими знакомыми Волковым, Заступиным и Субботиным. Возникла ссора, в ходе которой Артур нанес каждому из своих противников обухом топора удары по голове, и затем вместе с братом Александром добивали потерпевших с особой жестокостью, нанеся им множественные удары ногами, обутыми в сапоги, в жизненно важные органы: по голове, грудной клетке и животу, подпрыгивали на телах своих жертв.

Потерпевшие скончались на месте происшествия, а победители забросали тела убитых тряпками, подожгли их, забрали кое-какое наиболее ценное имущество потерпевших и скрылись.

В ходе судебного разбирательства государственный обвинитель уточнил свою позицию: Мартынов Артур совершил убийство Субботина топором на почве ссоры (не ради завладения имуществом), а когда Волков и Заступин отобрали у него топор и стали избивать его, вбежавший в комнату Мартынов Александр, считая, что брату грозит опасность, схватил лежавший топор и нанес им удары по голове Заступину и Волкову. Присвоение вещей потерпевших доказано не было.

Хотя вердикт присяжных не сулил подсудимым ничего хорошего, ибо подтвердил факт убийства братьями трех лиц, отметив при этом, что Мартынов Артур снисхождения не заслуживает, их действия были переквалифицированы на ст. 105 УК РФ (со ст. 102 п. «а», «г», «з» и 146, ч. 2, п. п. «а», «б» и «в») и мера наказания определена в полтора и один год лишения свободы общего режима.