Файл: Арнольд Тойнби.doc

последующих века можно назвать итальянскими.

Здесь снова мы сталкиваемся с аттическим

парадоксом, ибо вклад итальянцев в общий

прогресс оказался на этом периоде намного

скромнее, чем их трансальпийских преемников.

В качестве примера возьмем Венецию как

особенно горькую иллюстрацию болезни,

охватившей исторические города-государства

Италии.

В начале XVI в. могло показаться, что Венеция -

баловень судьбы. Она смогла защитить себя в

критический период бурных политических перемен.

Создав свою собственную империю, она сумела

сохранить ее, не отменяя республиканской

конституции своих предков. Успех ее не был

случайным, это было вознаграждение за трезвое и

твердое государственное управление.

Однако главный секрет успеха Венеции в том, что

в отличие от Афин она убереглась от соблазна

самопоклонения. Однако Венеция Нового времени не

может похвастаться заметными достижениями. В

общем и целом Венеция не отличилась творческой

активностью и не внесла сколь-нибудь

значительного вклада в жизнь общества, в котором

ей удалось выжить. И это объясняется тем, что она

тоже по-своему пережила кару Немезиды.

В области внутренней политики увлечение своим

прошлым, побудившее Венецию сохранить свою

средневековую республиканскую конституцию, не

позволило ей учесть конституционные достижения

Швейцарии или Северных Нидерландов, которые

могли бы помочь преобразовать итальянскую

империю в федеративное государство на

республиканской основе [+18]. Не будь Венеция столь

развращенной, чтобы подавлять подвластные ей

города, ей хватило бы широты мысли, чтобы

признать их себе равными и согласиться на

партнерство. Когда в 1797 г. Наполеон захватил

Венецианскую республику, политический режим в

землях венецианского государства оставался

таким, каким он был и в 1339 г. [+19] Это была нежесткая гегемония,

когда множество зависимых областей подчинялось

указаниям суверена.

В области внешней политики исключительное

мастерство венецианского правления, успешно

сохранявшего целостность внутренних

итальянских владений, не вовлекая Венецию в

непосильные для нее кампании, никак не

согласуется с ее политикой в Леванте. На Востоке

Венеция бросила вызов превосходящим в силе

османам в безуспешной надежде защитить свои

древние левантийские владения. Развязав в 1645 г.

войну [+20],

Венеция безрезультатно растратила свою

жизненную энергию, не получив ничего, кроме

глупого удовлетворения тем, что она заставила

оттоманскую державу дорого заплатить за победу.

Идолизация средневековой венецианской империи

в Леванте, вдохновившая венецианцев на это

напрасное самопожертвование, подтолкнула их на

возобновление неравной борьбы, как только

представился повод. После второй неудачной осады

Вены турками в 1682-1683 гг. венецианцы поспешили

занять антиоттоманскую позицию и, прибегнув к

военному вмешательству, отрезали значительные

куски оттоманских земель на континенте. Но

победа эта была эфемерной, и уже в 1715 г.

венецианцы потеряли часть своих владений [+21].

Единственным устойчивым следствием их

неоправданной интервенции было отвлечение

внимания османов. которое позволило Габсбургам и

Романовым расширить свои империи за счет

оттоманских территорий. Действительно, эта

венецианская политика была и политически, и

экономически близорукой и бесполезной, потому

что земли, за которые сражалась Венеция, к тому

времени утратили свое значение из-за смещения

основных торговых путей из Средиземного моря в

Атлантику. Таким образом, левантийская карта,

которую столь губительно для себя разыгрывала

Венеция, была не более чем стремлением сохранить

лицо и напомнить себе и другим о былом величии.

Тог факт, что это стремление завладело обычно

холодным и расчетливым венецианским умом,

является ярчайшим свидетельством смертельного

характера болезни, называемой самоидолизацией.

Падение средневекового венецианского

творческого духа нашло выражение в

строительстве громоздких фортификаций. На

первый взгляд может показаться бесспорным, что

венецианцы XVII-XVIII вв., с их артистично беззаботной

карнавальной жизнью, запечатленной в музыке и

живописи, ничем не отличались от своих предков,

что сражались и погибали в левантийских войнах.

Но по зрелом размышлении нельзя не прийти к

выводу, что резкость контраста двух этосов

говорит о глубинном различии их. Невыносимое

напряжение активности в Леванте психологически

компенсировалось эпикурейской расслабленностью

жизни в самой Венеции. Тщательно выписанные

венецианские полотна Каналетто, в которых как бы

отсутствует солнечный свет, напоминают пеплы

всесожжения, в котором сгорела жизнь, со всей

полнотой красок запечатленная в полотнах

Тициана и Тинторетто.

Однако нельзя не коснуться последнего периода

участия Венеции в жизни западного мира. Венеция

вместе с остальной частью Италии была выведена в

XIX в. из прежнего застоя событиями Рисорджименто [+22]. На первый

взгляд это недавнее итальянское чудо является

свидетельством того, что Венеция наконец

преодолела кару Немезиды, стряхнула с себя

прошлые грехи и вступила в пору самообновления.

Но, присмотревшись к истинным источникам

творческих сил в достижениях Рисорджименто,

можно заметить, что все они имели место за

пределами тех исторических городов-государств,

где в средние века взросли семена итальянского

творческого духа. Если современная Италия

подняла наконец голову, то здесь сыграли свою

роль прежде всего внешние силы. Мощным

политическим стимулом было временное включение

Италии в империю Наполеона, что предполагало

контакты с Францией. Сильный экономический

стимул заключался в восстановлении торгового

пути между Западной Европой и Индией через

Средиземное море - английская мечта XVII в., ставшая

реальностью после вторжения Наполеона в Египет.

Французские и английские суда, бороздящие

Средиземное море, пришли к итальянским берегам.

Была построена железная дорога Каир - Суэц, а

затем в 1869 г. открыт Суэцкий канал. Эти стимулы,

конечно, не могли остаться без ответа.

И тем не менее первым итальянским портом,

активно включившимся в современную западную

морскую торговлю, стала не Венеция, не Генуя, а

Ливорно - создание великого герцога Тосканского,

который заселил его некогда иберийскими тайными

иудеями-беженцами [+23]. Именно иммигранты, а вовсе не

потомки местных коммерсантов определили

развитие Ливорно в XVII-XVIII вв.

Политическое объединение Италии произошло под

эгидой трансальпийского княжества. Пьемонт -

база владений герцога Савойского, был

трансальпийским по духу и традиции, у него было

мало общего с культурой городов-государств

Италии. После 1848 г. двор герцога Савойского

отложил свои местные амбиции и возглавил

движение за национальное объединение

итальянского народа.

В 1848 г. пьемонтцы одновременно вторглись в

Ломбардию и Венецию, где господствовали

австрийцы. В Милане, Венеции и других городах

габсбургских итальянских провинций вспыхнули

восстания. Восстания в Венеции и Милане,

несомненно, носили освободительный характер. Это

была героическая борьба, несмотря на то, что

закончилась она поражением. Образ свободы,

вдохновлявший эти восстания, был воспоминанием о

средневековом прошлом. По сравнению с героизмом

венецианских повстанцев пьемонтские военные

действия 1848-1849 гг. не заслуживают особой похвалы.

Однако через десять лет после позорного

поражения под Новарой Пьемонт сумел взять реванш

у Мадженты. Конституция британского толка,

которую Карл Альберт даровал своим подданным в

1848 г., сохранив за собой престол, стала основой

конституции объединенной Италии. Бои в Милане и

Венеции, напротив, не повторились. Оба города,

безропотно сдавшись в руки своих австрийских

правителей, пассивно дождались освобождения,

которое и пришло со стороны Пьемонта и его

союзника Франции.

Объяснить этот контраст можно тем, что

венецианцы и миланцы сами обрекли себя на

поражение, ибо их духовная движущая сила

заключалась в идолизации своего собственного

несуществующего Я, то есть средневекового

города-государства. Венецианцы XIX в. сражались

только за Венецию, но не за Пьемонт, Милан или

даже Падую. Они хотели восстановить старинную

Венецианскую республику, в их задачи не входило

создание нового итальянского национального

государства. Вот почему их дело не увенчалось

успехом, тогда как Пьемонт смог загладить свое

позорное поражение, ибо пьемонтцы не были рабами

исторического прошлого. Психологически они были

свободны, и это помогло им собрать ведущие

политические силы своего времени и заняться

совершенно новым делом создания объединенного

итальянского государства.

Восточная Римская империя: поклонение

эфемерному институту. Кара Немезиды за

творческие успехи, которую мы только что

наблюдали в виде идолизации эфемерной личности,

может также принять форму идолопоклонства, когда

предметом безудержного поклонения становится

некий эфемерный институт Классическим случаем

несчастий, порожденных идолизацией института,

является увлечение православного христианства

призраком Римской империи - древнего института,

уже исполнившего свою историческую роль к тому

моменту, когда православное общество совершило

свою ставшую роковой попытку возродить его.

Признаки надлома православной цивилизации

обнаружились к концу Х в.. Наиболее явным

признаком надвигающейся катастрофы явилась

серия войн 976-1018 гг. [+24] Неудачи преследовали

православие в течение трех столетий, сея хаос,

какого не знали со времен постэллинистического

междуцарствия. Однако этот период ничтожен по

сравнению с историей западного христианства -

сестринской по отношению к православию

цивилизации, не знающей надлома даже сейчас,

спустя тысячу лет, после того как православие

вступило в полосу своего смутного времени.

Чем же объясняется это поразительное различие

в судьбах двух обществ, начавших свое

существование одновременно и при одинаковых

обстоятельствах? В настоящее время, всматриваясь

в тысячелетнюю историю, исследователь,

занимающийся сравнительным изучением

православия и Запада, может сказать, что начиная

с середины Х в. н.э. эти два общества пошли

противоположными путями. Этот исследователь мог

бы сказать, что первоначально у православия были

более многообещающие перспективы, чем у Запада.

Он припомнит, что двумя-тремя столетиями раньше

арабские завоеватели захватили всю

Северо-Западную Африку и Иберийский полуостров и

уже перевалили через Пиренеи, прежде чем

встретили сопротивление Запада, тогда как

православие остановило арабов на востоке перед

Тавром, защитив земли Анатолии от Омейядов, Этот

замечательный успех православия, достигнутый с

помощью наращивания и концентрации сил через

эвокацию призрака Римской империи, был

грандиозным политическим достижением

византийского императора Льва III (717-741). Особенно

впечатляет победа Льва Исаврийца в сравнении с

провалом аналогичных попыток, предпринятых на

Западе двумя поколениями позже Карлом Великим.

Почему же православие так и не оправдало

ожиданий, а Запад, не подававший никаких надежд в

начале своего пути, достиг столь замечательных

результатов в конце его? Объяснение следует

искать в неудаче Карла Великого и победе Льва III.

Если бы попытка Карла Великого вызвать призрак

Римской империи оказалась успешной, то

младенческое западное общество попало бы во