Файл: Арнольд Тойнби.doc

столице империи Константинополе и павликианском

центре Тефрике. Как только война относительно

статуса икон закончилась решительным

запрещением иконоборчества, империя занялась

искоренением павликианской ереси. На разрешение

этого конфликта были брошены военные и

теологические силы Восточной Римской империи.

Исход войны при столь вопиющем неравенстве

сторон не подлежал сомнению, хотя он мог быть и

отсрочен. Однако после ожесточенной борьбы,

длившейся с 843 по 875 г., "осиное гнездо" в

Тефрике было выкурено хозяином императорского

"улья" в Константинополе.

С точки - зрения Константинополя, это была

знаменательная победа. Свирепость, с которой

империя расправилась с павликианами, выдавала ее

убеждение, что павликианское самоуправляющееся

государство представляло угрозу безопасности

империи. Учитывая несовместимость основных

принципов этих двух режимов, можно согласиться с

резонностью официальной точки зрения. Тем не

менее, разгром павликиан не уберег православное

христианство от дуализма.

Благодаря имперской политике депортаций

группы павликиан расселились в 755-757 гг. во Фракии

на границе с Болгарией, а последующие депортации

лишь усиливали их проповедническую активность.

После вековых усилий по искоренению павликиан

византийский император Василий I, к своему

огорчению, обнаружил, что в Болгарии появился

новый ересиарх дуалист Богомил [+31]. Это был священник

православной церкви. Неизвестно, заимствовал ли

он свой дуализм от новых соседей-павликиан или же

пришел к нему самостоятельно. В Болгарии Х в.

социальные условия были достаточно тяжкими,

чтобы без подсказки извне прийти к мысли, что не

только Добро правит Вселенной. Как бы то ни было,

дуализм Богомила нашел очень широкое

распространение, придя в Западную Европу как

движение катаров. На Западе, как и в православии,

ереси встречали жестокий отпор, и воинственная

политика императора Василия I против павликиан 350

лет спустя была повторена папой Иннокентием III,

начавшим крестовый поход против альбигойцев [+32]. Была ли эта

истребительная война, затеянная папством от

имени Христа, грехом, явившимся причиной

чудовищного падения? На этот вопрос могут быть

разные ответы, но очевидно, что трагедия Альби

была повторением трагедии Тефрике в еще большем

масштабе. Однако вызов, на который православное

христианство ответило лишь кровавым

преступлением, на Западе стимулировал не только

творчество, но и разрушение. Францисканский и

доминиканский ответы на вызов, брошенный

западному христианству на рубеже XII-XIII вв.

движением катаров, вдохнули новую жизнь в

западнохристанский институт монашества, ибо

Франциск и Доминик вывели монахов из сельских

монастырей в широкий мир, призывая служить

духовным запросим растущего городского

населения Западной Европы. Напрасно мы будем

искать какую-либо параллель этому движению в

православии. Павликиане не только не смогли

совершить свой творческий акт, но и не дали

возможности совершить творческий акт своим

гонителям и притеснителям.

Мы уже заметили вскользь, что первым

проявлением надлома стала серия

византийско-болгарских войн 976-1018 гг. Если одна из

воюющих сторон представляла собой подобие

Римской империи, рожденное в центре

развивающегося православно-христианского мира,

то противостояла ей крупнейшая из соседних

варварских общин, вошедших в состав православной

социальной системы вследствие экспансии

последней. Иными словами, экспансия и надлом

православного христианства обладают глубокой

внутренней связью. В предыдущей части настоящего

исследования мы доказали, что экспансия сама по

себе не является критерием роста. В то же время,

когда общество, отмеченное явными признаками

роста, стремится к территориальным

приобретениям, можно заранее сказать, что оно

подрывает тем самым свои внутренние силы.

Православное общество не смогло обогатить себя

новыми силами, почерпнуть энергию у тех обществ,

на которые оно распространялось. Напротив,

затянувшаяся братоубийственная война между

болгарскими неофитами и их византийскими

учителями привела к надлому. Болгары приняли

православие в IX в., а франки обращали саксов в

течение ста лет. На Западе христианизация

сопровождалась распространением политической и

социальной сети западного христианства. Однако

православные болгары, приняв христианство, не

ликвидировали тем самым пропасть, отделявшую их

от восточноримских единоверцев.

Прежде чем мы попытаемся объяснить

поразительное различие между последствиями

экспансии западного и православного

христианства, необходимо обратить внимание еще

на одно обстоятельство. В сравнении с Западом

православие не стремилось к расширению своих

границ за счет европейских варваров. После

ранней и, очевидно, неудачной попытки своей

миссионерской активности в Западной Иллирии VII в.

в последующие века православные игнорировали

язычников Балканского полуострова. Обращение в

православие Болгарии произошло в 864 г. Западное

христианство к этому времени прибрало к рукам не

только все европейские земли, ранее

принадлежавшие Риму, но и распространило свое

влияние вплоть до Эльбы. Это явное неравенство

особенно впечатляет, если вспомнить, с каким

равнодушием православие относилось к западной

миссионерской деятельности. На Западе

безоговорочно считали, что латынь является

единственным и всеобщим языком литургии. В этом

вопросе западные священники были неколебимы,

даже несмотря на риск утраты доверия со стороны

неофитов. Разительным контрастом этой латинской

тирании выглядит удивительный либерализм

православных. Они не предприняли ни одной

попытки придать греческому языку статус

монопольного. И конечно, нет сомнений, что

политика, допускающая перевод литургии на

местные языки, давала православным заметное

преимущество перед Западом в миссионерской

деятельности. Учитывая это обстоятельство,

реальный успех западного христианства в области

миссионерской деятельности, намного

превзошедший успехи православия, кажется более

чем парадоксальным. Однако парадокс сей легко

разрешить предположением, что, с точки зрения

язычников, у православия был какой-то

существенный недостаток, перекрывающий

достоинства литургии на местном языке. И надо

признать, что недостаток этот вполне очевиден.

Миссионерская деятельность православной

церкви затруднялась подчинением вселенского

патриархата мирской власти. Подчинение

православной церкви государственной машине

Византии ставило предполагаемых неофитов

православной веры перед болезненной дилеммой.

Оказавшись в руках вселенского патриарха, они

тем самым подпадали под его церковную

юрисдикцию, но, приняв юрисдикцию вселенского

патриарха, они одновременно оказывались и в

политической зависимости. Иными словами, они

должны были выбирать между сохранением

традиционного язычества и принятием

христианства с неизбежной утратой политической

независимости. Естественно, они выбирали первое.

Но перед варварами не стояло этой дилеммы, когда

их обращали миссионеры западной церкви, ибо

принятие церковной юрисдикции Рима не влекло за

собой политической зависимости.

Православная экспансия была неудачной, потому

что подчинение патриархата императорской власти

было не просто условностью, а суровой

реальностью. Печальные последствия этого

сказались уже в 864 г., когда Византия сочла себя

обязанной защищать новообращенную Болгарию.

Катастрофичность подчинения православной

церкви византийской государственности,

полностью раскрывшаяся в этом историческом

эпизоде, смягчалась тем фактом, что

восточноримское правительство традиционно

отличалось умеренностью. Катастрофичность

заключена в самой институциональной структуре, и

именно она производит свое неотвратимое

действие, несмотря на зрелость государственной

политики.

Обращение Болгарии в православное

христианство началось морскими и сухопутными

военными маневрами. Такое использование

политической власти в религиозных целях было,

следует отметить, весьма тактичным по сравнению

с кровопролитными религиозными войнами, которые

вел Карл Великий в аналогичной ситуации. Тем не

менее болгарский хан Борис [+33] отреагировал весьма

болезненно даже на это слабое прикосновение

византийского политического кнута. Всего через

два года после византийско-болгарского

соглашения 864 г. Борис разорвал обязательства

верности вселенскому патриарху и перешел на

сторону папского престола. И хотя он добровольно

возвратился в лоно патриархата в 870 г., эта первая

болгарская попытка избежать политической

зависимости рассматривалась империей как

ужасное зло.

Возвращение блудного сына весьма сдержанно

приветствовалось Константинополем. Между

Борисом и императором Василием установились

терпимые отношения, что продолжалось до 893 г.,

когда сын Бориса Симеон, унаследовавший

болгарский престол, вновь пошел на обострение

отношений. Получив образование в

Константинополе, Симеон увлекся "великой

идеей" эллинистического универсального

государства, идеей, нашедшей свое воплощение в

Константинополе. Он решил добиваться

императорской короны, чем поставил под угрозу не

только свое царство, но и всю империю.

Амбиции Симеона привели к двум войнам с

Восточной Римской империей - в 894-896 и 913-927 гг.

Наконец, отчаявшись занять престол в

Константинополе, Симеон присвоил себе

императорский титул в своих собственных

владениях и посадил своего собственного

патриарха. В 925 г. он провозгласил себя

"Императором римлян и болгар". Естественно,

Константинополь не признал ни одного из этих

актов. Однако в 927 г., после смерти Симеона,

начались мирные переговоры, в результате которых

Византия пошла на беспрецедентную уступку,

признав преемника Симеона Петра императором в

обмен на болгарское признание территориальной

целостности Восточной Римской империи в

границах 913 г.

Заключенный на этих условиях мир сохранялся 42

года, однако фактически это была передышка.

Компромисс лишь высвечивал несовместимость

церковного подчинения и политической

независимости, что неустанно подчеркивал Симеон.

К 927 г. стало уже невозможно игнорировать эту

проблему.

Два ведущих государства

православно-христианского мира обрекли себя на

борьбу до победного конца. На первый взгляд может

показаться, что все зло коренилось в самой

личности Симеона. Но главная причина катастрофы

крылась в неизбежности подчинения церкви

государству в Восточной Римской империи. Именно

это обстоятельство заставило Симеона стать на

неверный путь, а возвращение с полпути оказалось

невозможным. В обществе никогда нет места более

чем для одного универсального государства.

Первый раунд борьбы закончился в 972 г.

поражением болгар и аннексией Восточной

Болгарии. Однако уже через четыре года остатки

болгарского государства объединились под

началом новой династии, и следующие полвека

православное общество содрогалось в конвульсиях

войн. Решающий удар был нанесен в 1018 г.

византийским императором Василием II. Война,

длившаяся более ста лет, закончилась

объединением всего православного мира (к тому

времени крещеная Русь также молчаливо признала

единоначалие византийской власти,

предполагавшееся самим актом крещения) [+34]. Однако

жертвой затянувшегося конфликта оказалось не

болгарское государство, которое в конце концов

просто включили в состав Восточной Римской

империи. Настоящей жертвой стала победившая