Файл: Арнольд Тойнби.doc

человека действия и обращение к истории вне

зависимости от того, встречался ли поворот

судьбы с радостью, как желанное освобождение от

тягостного долга, или переживался как

мучительное изгнание: в какой-то мере он был во

всех случаях насильственным. Однако каждый член

нашей плеяды оставил заметный след и достиг

крупного успеха именно в последней главе своей

жизни, вернувшись в мир в качестве историка. И

успех этот несравним с тем, которого каждый из

них мог бы достичь, не прервись его успешная

карьера военачальника или государственного

деятеля пленом или изгнанием.

В этих восьми изломанных жизнях можно

усмотреть яркий пример того процесса

этерификации, который принят нами в качестве

важного критерия роста цивилизации. В первой

главе своих биографий будущие историки

намеревались повлиять на своих

соотечественников через бесцеремонное и норой

грубое воздействие на них своей волей.

Вынужденный уход, прерывая их практическую

деятельность, заставлял найти новую форму

активности, иной канал для своей энергии. В

тюрьме, заточении или в изгнании энергия их не

имела выхода, действовать привычным образом они

не могли; оставалось одно - активизировать мысль,

чувство, воображение. Благодаря такому повороту

судьбы энергия этих выдающихся деятелей была

направлена в новое русло. Лишенные возможности

непосредственно воздействовать на своих

современников, они нашли путь для

опосредованного влияния на людей других

поколений. В этом более высоком плане, через

сферы духа, действие снова обретает возможность

стать действием, затронув другую волю, ибо

возвышение мысли, чувства и воображения есть

следствие определенного напряжения воли

личности. В этой утонченной форме

взаимодействия, однако, вторая воля отвечает

первой спонтанным движением, которое

поднимается изнутри, а не под воздействием

грубой силы и давления. Итак, бывшие военные и

государственные деятели, которые воздействовали

на своих соотечественников прямым волевым

давлением, в силу необходимости избрали новый

путь. Их новый творческий метод позволял влиять

на людей через произведения искусства. И именно

потому, что этот новый метод был более

возвышенным и духовным, он оказался и более

эффективным. Ибо влияние одной души на другую

через посредство воли весьма узко и

поверхностно. В каждом виде действия сфера

носителя этого действия ограничена природой его

поля; а сфера активности человека действия

ограничена рамками его личных и

институциональных отношений. Человеческое

действие переводится в иную сферу, где

господствует не воля, а утонченные посредники

мысли, восприятия, чувства и воображения,

способные трансцендировать все границы

Пространства и Времени и проложить себе путь в

Бесконечность.

Если проанализировать результаты жизни и

деятельности историков плеяды, то мы убедимся,

что до наших дней почти не дошло заметных следов

их практической деятельности. Рано или поздно

все они были устранены из этого поля и вынуждены

были избрать другой путь, чтобы обеспечить свое

бессмертие. Если посмотреть теперь на Фукидида,

Ксенофонта, Полибия, Иосифа, Ибн Хальдуна,

Макиавелли и Кларендона как на историков, то

обнаруживается, что творчество их живо и по сей

день. В качестве художников эти бывшие воины и

государственные деятели пережигай свое время и

стали бессмертными.

В этом состоит духовное значение ритма

Ухода-и-Возврата. Мы еще не раз обратимся в нашем

исследовании к мотиву Ухода-и-Возврата, чтобы

увидеть тот свет, которым освещается природа

искусства. А сейчас лишь пунктирно наметим те

обстоятельства, при которых эти уходы и возвраты

совершались.

Условно можно разделить названных выше

историков на три группы. К первой отнесем

Фукидида, Ксенофонта, Иосифа, Оливье, и

Макиавелли. В их судьбах мотив Ухода-и-Возврата

проявляется в самой простой форме. Разрыв,

которым заканчивается глава активной

практической деятельности, свершается раз и

навсегда, после чего вся их жизнь до конца

наполняется литературной деятельностью. В жизни

Полибия и Кларендона эта модель более сложна.

Вместо одного разрыва там наблюдаются два или

три; и периоды практической и литературной

деятельности переплетаются в серии чередующихся

глав. На судьбе Ибн Хальдуна стоит остановиться

отдельно.

Ибн Хальдун. Последний член нашей плеяды

историков - арабский гений Абд-ар-Рахман ибн

Мухаммед Ибн Хальдун аль-Хадрами из Туниса

(1332-1406). Из семидесяти четырех лет своей жизни

четыре года он провел в уединении. В течение

этого короткого периода он создал литературный

шедевр, по значимости сравнимый разве что с

трудом Фукидида или Макиавелли. Звезда Ибн

Хальдуна светила особенно ярко на фоне тьмы,

которая разлилась кругом. Если Фукидид,

Макиавелли и Кларендон были блестящими

представителями блестящего времени, то Ибн

Хальдун - единственная светлая точка на темном

фоне своего времени и края. Он действительно стал

выдающейся личностью в истории своей

цивилизации, социальная жизнь которой была

"одинока, бедна, отвратительна, груба и

коротка" [*4].

В избранном им поле интеллектуальной

деятельности у него не было вдохновлявших его

предшественников; не находил он откликов и в

душах современников, отнюдь не жаждавших принять

пламень его вдохновения, чтобы передать затем

потомкам. И тем не менее в своем сочинении

"Книга назидательных примеров" он

сформулировал философию истории, изложив идею

исторических циклов. Книга эта, несомненно,

является величайшим произведением ума

человеческого. Удалившись от практических дел в

краткий период своего ухода, он с блеском

использовал шанс проявить свою энергию в сфере

духа.

Ибн Хальдун родился в арабском мире, когда

арабская цивилизация, будучи в возрасте

младенчества, упорно, но тщетно пыталась

преодолеть хаос, доставшийся ей в наследство от

периода междуцарствия. Междуцарствие (975-1275)

явилось следствием падения халифата Омейядов и

халифата Аббасидов - последних воплощений

сирийского универсального государства. В

Северо-Западной Африке и на Иберийском

полуострове последние остатки старого порядка

были сметены вторжением варваров.

Беды и разрушения варварского вторжения

коснулись и семьи Ибн Хальдуна.

Аристократический род Хальдунов эмигрировал из

Андалусии в Африку примерно за сто лет до

рождения Абд-ар-Рахмана Ибн Хальдуна,

предчувствуя завоевание Севильи кастильцами.

Ибн Хальдун сознавал различие между

разрушительным арабским вторжением во время

постсирийского междуцарствия и движением,

которое за три или четыре столетия до того

привело его предков на запад, в Андалусию. Ибо эти

арабские эмиссары Омейядов пришли в Магриб не

нарушить, но выполнить. Они шли по стопам римских

гарнизонов, римских чиновников, чтобы вернуть

бывшие колониальные владения древнего

сирийского общества, которых они были лишены в

течение восьми или девяти столетий иноземного

правления.

"После проповеди ислама, - пишет Ибн Хальдун, -

арабские армии проникли в глубь Магриба и

захватили все города страны; но они не

чувствовали потребности жить в магрибских

городах. Вплоть до пятого столетия хиджры [+18] они кочевали

по стране, разбивая повсюду свои лагеря" [*5].

Отрывок взят из "Всеобщей истории" Ибн

Хальдуна, содержащей, возможно, наиболее резкое

осуждение арабов в их попытках управлять оседлым

народом. Названия глав говорят сами за себя:

"Страна, завоеванная арабами, обречена на

погибель"; "Арабы, не получившие религии от

пророка или святого, не способны к строительству

империи"; "Из всех народов арабы наименее

способны управлять империей". Ибн Хальдун не

ограничивался простым изложением фактов.

Продолжая свои размышления, он сравнивал

номадический и оседлый образ жизни, пытаясь

обнаружить некоторые общие закономерности. Он

ввел понятие группового чувства, или чувства

солидарности социальной общности, как качества,

проявляющегося в ответ на вызов пустыни. Он

установил причинную связь морального духа

общества со строительством империи, а также

строительства империи с религиозной проповедью.

Взяв это за основу, он анализирует

закономерности взлетов и падений империй,

генезисов, ростов, надломов и распадов

цивилизаций.

Жизнь Ибн Хальдуна началась не в обстановке

уединенного созерцания и раздумий. Макрокосм

призвал его; микрокосм мог подождать. Таким

образом, в возрасте двадцати лет Абд-ар-Рахман

ибн Хальдун избрал путь своих предков, занявшись

политикой и став придворным и государственным

министром. Началась жизнь "встреч вечером и

расставаний утром", ибо в течение двадцати

двух лет Ибн Хальдун служил не менее чем семи

различным правителям и почти с каждой из этих

августейших особ расставание было резким и

насильственным. В родном княжестве Ибн Хальдуна,

Тунисе, где началась его сознательная

деятельность, он прослужил всего несколько

недель, потом мы видим его то в Фесе, то в Гранаде

(откуда его посылают в 1363 г. послом ко двору Педро

Жестокого в Севилье). Именно благодаря этому

Абдар-Рахман Ибн Хальдун получил возможность

посетить дом своих предков. "Когда я появился в

Севилье, - пишет он, - я увидел много памятников

величия моих предков". Педро принял

Абд-ар-Рахмана с почестями и пообещал вернуть ему

владения родителей, если он перейдет к нему на

службу. Предложение это Абд-ар-Рахман вежливо

отклонил, ибо в душе его уже созрел план отойти от

государственных дел.

"Поскольку я отказался от государственных

дел, - пишет Ибн Хальдун в "Автобиографии", -

чтобы жить в уединении... перспектива новой

миссии наполнила меня отвращением... Я

обосновался со своей семьей в Калъат-ибн-Салама [+19], во

дворце, взятом у султана в феодальную аренду. Я

жил там четыре года совершенно свободным от

всяких забот и суеты государственных дел; и

именно там я начал свой труд по всеобщей истории.

В этом уединении я закончил "Мукаддаму" [+20], сочинение,

которое представляет собой полностью

оригинальное исследование, составленное на

основе огромного материала, добытого долгими и

кропотливыми изысканиями. В моем распоряжении

был дворец, построенный еще Абу Бекр ибн Арифом [+21]. Годы,

проведенные в просторных комнатах этого дворца,

были целиком посвящены работе, и я даже не

вспоминал о царствах Магриба и Тлемсе [+22],

сосредоточенный на своем труде" [*6].

Пребывание магрибского отшельника в

Кальат-ибн-Салама дало жизнь гениальному труду, и

это несмотря на то, что годы уединения пролетели

быстро и никогда больше не повторились. Ибо,

покинув дружелюбные стены дворца, он снова

оказался в водовороте нескончаемых дел, которые

не отпускали его уже до конца дней. Из авторского

описания неясно, почему он снова вернулся в мир,

тяготило ли его одиночество и ученые занятия.

Определенным остается только то, что это не был

ответ на призыв гражданского долга, как у

Кларендона.

С осени 1378 г. до своей смерти весной 1406 г., то

есть почти двадцать восемь лет, Ибн Хальдун не

знал покоя и уединения, когда бы "ум его был

полностью свободен от забот". Попытка

окунуться в общественную жизнь родной страны не

была удачной. Через четыре года он покинул Тунис

и отправился в Александрию, так больше и не

вернувшись никогда в свой родной Магриб. Но даже

в более устойчивом египетском обществе, несмотря

на преклонный возраст, Ибн Хальдун оставался

таким же, каким был в юности. Большой и

неоспоримый авторитет его лишь расширил сферу, в

которой он мог наживать себе врагов. За последние