Файл: Введение в гендерные исследования_Жеребкина.doc

Итак, соглашаясь с идеей Фуко о том, что «ухватиться» за рычаги власти практически невозможно и что суть политической борьбы, собственно, не в доступе к «рычагам», а в том, что именно в каждый конкретный момент считать «рычагами», Фрейжер сформулировала закономерный вопрос о моральной, нормативной оценке как самих «рычагов», так и способов их интерпретации. Хотя диалектическая взаимосвязь между господством и подчинением неизбежна, формы этой взаимосвязи и — самое главное — цели этой взаимосвязи неизбежными не являются.

4. Феминистская теория власти, политики и политического Джудит Батлер

Аналитическое противопоставление политики «перераспределения» и политики «признания», предложенное Фрейжер, вызвало целую серию дебатов в феминистской политической теории, в которых под сомнение была поставлена предложенная

³² Ibid., p. 91.

³³ См., например, полемику Нэнси Фрейжер с Айрис Янг (I. Young, «Unruly categories: A critique of Nancy Fraser's dual system theory», New Left Review, 1997, 222; N. Fraser, «A rejoinder to Iris Young», New Left Review, 1997, 223) и Джудит Батлер (J. Butler, «Merely cultural», New Left Review, 1998, 227; N. Fraser, «Heterosexism, Misrecognition and Capitalism: A response to Judith Butler», New Left Review, 1998, 228).

126

бинарная схема.³³Возражая в первую очередь против попытки Фрейжер воспринимать «сексуальность» и политические движения, основанные на той или иной сексуальной идентичности исключительно в терминах «культурного признания», Джудит Батлер постаралась показать, что существование нормализованной гетеросексуальности с характерным для нее социо-эконо-мическим разделением труда между полами, о котором пишет Фрейжер, во многом стало — и остается — возможным за счет существования презираемых политико-сексуальных «окраин», «отклонений от нормы», способствующих, в конечном итоге, ин-ституциализации этого исключения.

«Было бы ошибкой, — писала недавно Батлер, — относить производство презираемых сексуальностей исключительно к вопросам культуры из-за той существенной роли, которую они играют в функционировании сексуального порядка политической экономии, составляя фундаментальную угрозу ее работоспособности. Экономика, будучи привязанной к воспроизводству, с необходимостью увязана с воспроизводством гетеросексуальности. Негетеросексуальные формы сексуальности не только остаются за скобками, но и само их подавление является необходимым условием существования нормы. Речь, таким образом, не только о людях, страдающих от отсутствия культурного признания со стороны других людей, но и о специфическом способе сексуального производства и обмена, нацеленного на поддержку стабильности пола, гетеросексуальности желания и естественности семьи.³⁴

Хотя Батлер — так же, как и Фрейжер — в своих теоретических построениях во многом исходит из концепции власти/ знания/сексуальности, предложенной Фуко, ее акцент имеет иное звучание. Целью теоретического проекта в данном случае стала не нормативная оценка приоритетов власти и даже не анализ конфигурации тех или иных властных «капилляров», а, скорее, исследование процесса производства «нормы» путем изобретения всевозможных «патологий», процесса зависимости «нормы» от «патологии». Или, иными словами, в отличие от Фрейжер, Батлер не заинтересована в демонстрации того факта, что дискурсивные возможности различных групп являются неравноценными и неравновеликими, или что одна социальная группа

³⁴ J. Butler, «Merely cultural», New Left Review, 1998, 227, p. 42.

127

(условно говоря, «государственных мужей») может монополизировать дискурсивное поле путем выталкивания за его пределы всех потенциальных конкурентов (условно говоря, «женщин» и «рабов»). Следуя Фуко, Батлер воспринимает динамику власти в несколько парадоксальной форме — неотъемлемым условием институциализации власти является производство ее «конкурентов». Каким же образом такое понимание власти позволяет Батлер переосмыслить роль «полового различия» в политическом процессе, да и само политико-половое различие?

Как уже отмечалось, любой политико-философский анализ власти помимо вопросов о том, что делать(«цели власти») икак делать(«средства власти»), с неизбежность вынужден определиться и с тем,кто это все способен делать(«субъект власти»). В феминистской теории политики вопрос о субъекте власти упирается в следующую философскую и эпистемологическую проблему — а именно в вопрос «на какой основе может происходитьполитическое объединение женщин»? Что может стать в данном случае принципом политического размежевания/объединения?

Изначальные попытки определять женское политическое движение как оппозицию патриархату столкнулись с закономерным вопросом об исторически специфических формах патриархата и, соответственно, об исторически специфических формах подавления женщин и формах борьбы с этим подавлением. Стремление ряда феминисток говорить о всеобщем характере патриархальной власти было справедливо оценено как попытка «колонизации и использования незападных культур для поддержки очевидно западных понятий угнетения».³⁵Более того, подобное стремление найти этнографические свидетельства за пределами «цивилизованного мира» сопровождались вольным или невольным конструированием отсталого «Востока» и «стран третьего мира», угнетение по половому признаку в которых расценивалось как еще одно свидетельство варварства, изначально

³⁵ J. Butler, Gender trouble: Feminism and subversion of identity (New York: Routledge, 1990), p. 3.

³⁶ J. Butler, Gender trouble, p. 3; Постколониальные интерпретации и версии феминизма см., например, S. Gunew, A. Yeatman, eds., Feminism and the politics of difference (San Francisco: Westview Press, 1993); С. Т. Mohanty, «Under Western eyes: feminist scholarship and colonial discourse», B. Ashroft,

128

присущего этому региону.³⁶Именно эта неудачная попытка найти в лице патриархата «врага», способного мобилизовать женщин вне зависимости от их классовой, национальной, возрастной и т. п. принадлежности, стала источником переноса акцента с анализа властного господства мужчин («патриархат», «анд-роцентризм») на анализ «подлинно женских» проблем, отраженных в категориях «женского опыта» и «женского взгляда».

Нэнси Хартсок в середине 1980-х предложила теоретическое обоснование концепции «феминистской местоположенности» (feminist standpoint), понятой временами вполне буквально — т. е. как такая социо-био-географическая позиция женщины, которое позволяет ей видеть те или иные аспекты жизни в ином ракурсе.³⁷Как писала Хартсок:

Феминистки находятся только в самом начале процесса переоценки женского опыта. Они ведут двойную работу, пытаясь выделить красную нить, связывающую воедино многообразие опыта женщин, и, одновременно с этим, определить структурные причины, обуславливающие этот опыт. Проблема, с которой столкнулась теория феминизма, может быть проиллюстрирована тем фактом, что даже попытки квалифицировать неоплачиваемый домашний труд как форму занятости, а не как проявление любви,

G. Griffiths, H. Tiffin, eds., The post-colonial studies reader (London: Routledge, 1995); G.C. Spivak, In other words: essays in cultural politics (New York: Methuen, 1988); Trinh T. Minh-ha, Woman, native other: writing, postcoloniality, and feminism (Bloomington: Indiana University Press).

³⁷ См.: N. Hartsock, «The feminist standpoint: developing the ground for a specifically feminist historical materialism», in S. Harding, ed.,Feminism and met/iodofogj/...Неудивительно, что Хартсок воспринимает теорию власти Фуко как теорию «колонизатора». Так, в одной из своих работ, протестуя против его «капиллярной» структуры власти, Хартсок с надеждой спрашивает: «...есть ли такие места, где этих капилляров нет?» (N. Hartsock, «Foucault on power: A theory for women», in L. Nicholson, ed., Feminism/postmodernism.., p. 170) Есть — там, где нет крови... Более философскую версию теории «феминистской местоположенности» см.: S. Harding, Is science multicultural? Postcolonialism, feminism, and epistemologies (Bloomington: Indiana University Press, 1998); S. Harding, «Rethinking Standpoint Epistemology: «What is strong objectivity», in L. Alcolff, E. Potter, eds., Feminist epistemologies (New York: Routledge, 1993); R. Hennessy, «The feminist standpoint, discourse, and authority: from women's lives to ideology critique», in R. Hennessy, Materialist feminism and the politics of discourse (New York: Routledge, 1993).

129

вызвали сопротивление... Следовательно, необходимо как признание женского опыта, так и использование этого опыта в качестве основы для критики. Определенный феминистская позиция может быть сформулирована на основе общих аспектов женского опыта, однако этот позиция не является ни само-доказательной, ни само-очевидной.³⁸

Философские и эпистемологические попытки феминизма обосновать тезис об уникальности женского опыта и его место-положенности подверглись резкой критике со стороны Батлер и ее сторонниц. Обращая внимание на тот факт, что «свидетельства», на основе которых возводится здание «женского опыта», порождены не только конкретной деятельностью, но и сложившимися способами фиксации этого опыта, Джоан Скотт, историк из Принстона, в 1991 году писала в своей знаменитой статье «Свидетельство опыта» о том, что концентрация внимания на воспроизводстве свидетельств того или иного (маргинализиро-ванного) опыта в итоге делают невозможным анализсистемы, в рамках которой возник и этот опыт, и способы его репрезентации.³⁹Говоря метафорически, в пылу картографического передела границ и переименований, сторонницы уникальности «женского опыта» упустили из виду тот факт, что и сама карта — а не только ее границы и имена — тоже является продуктом конкретного исторического развития. Как отмечала Джоан Скотт:

... Если непосредственный опыт начинает восприниматься в качестве источника знания, то в результате такого подхода точка зрения отдельного индивида (т. е. очевидца или историка, описывающего опыт этого очевидца) превращается в основу доказательств, на которых и строится все объяснение. В итоге сконструированность самого опыта, способы формирования различий между субъектами, принципы структурирования их видения — т. е. вопросы о языке (или дискурсе) и истории остаются за рамками дискуссии. Вместо того, чтобы стать основой для исследо-

³⁸ N. Hartsock, «The feminist standpoint...», p. 174.

³⁹ См.: J. Scott, «The evidence of experience», Critical Inquiry, 1991, 17 (4), см. также: J. Scott, Gender and the politics of history (New York: Columbia University Press, 1988); J. Butler, J. Scott, eds., Feminists theorise the political (New York: Routledge, 1992).

130

вания истории возникновения различий, их функционирования и способов конституирования субъектов, действующих в реальном мире, свидетельства опыта становятся доказательствами факта уже существующего различия.⁴⁰

Позднее Скотт добавила к этому: «Только перестав выдавать симптомы за причины, мы сможем наконец воспринять такие понятия как «всеобщность» или, например, «феминизм», в качестве неизбежно противоречивых, существующих во времени, приемов».⁴¹В отличие от феминисток, пытающихся найти устойчивую точку зрения, Скотт, таким образом, дестабилизировала саму систему координат.⁴²

Во многом следуя общей теоретической идее Скотт о том, что анализ ограниченности опыта (как и его свидетельств) не может обойтись без анализа ограничивающего эффекта существующих форм репрезентации опыта, Батлер сконцентрировалась не столько на исследовании источника «уникальности» всеобщего женского опыта, и даже не столько на самом «опыте», сколько на причинах, позволяющих использовать понятия«женщина» и«женское» в качестве «естественных» и «самоочевидных».⁴³Акцент на уникальности «местоположенности женщины» — как, впрочем, и кого бы то ни было — не должен скрывать из виду ни соотношение этого «места» со всеми другими, ни факт его «положенности» и «отведенности». Действительно, если патриархат (или, в иной транскрипции, андроцентризм) можно рассматривать как специфическую конфигурацию властных отношений, которая не является ни неизбежной, ни универсальной, то, рассуждая логически, этот же принцип может быть применен и к базовым категориям «мужчины» и «женщины», на которых и строится господство патриархата. Следующим логичес-