Файл: Экономика культуры Учебник.doc

Добавим к этому специальный комментарий. Если нельзя рассчитывать на перераспределение знаний и воли, то можно использовать иной путь восполнения дефицита этих особых «человеческих ресурсов», базирующийся на их институциональном «субституте». Принятые в обществе (группе) неписаные правила в виде ценностных ориентации и норм поведения способны заменить человеку знания об истинных свойствах некоторых товаров и услуг. Система же писаных правил, закрепленных в соответствующих законодательных актах, в гражданском и уголовном кодексах, в определенных границах может компенсировать слабоволие людей. В этом смысле предъявляемое требование к распределению «знаний, воли и ресурсов» можно заменить условием существования адекватной институциональной среды, т. е. такой системы общественных институтов, которая заставляет всех членов социума вести себя экономически рационально. Однако подчеркнем, что выполнение этого условия является не менее трудным, и его никак нельзя рассматривать как нечто само собой разумеющееся.

Для того же чтобы обеспечить рациональное поведение людей при отсутствии адекватной институциональной среды — именно это условие классическая модель предполагала в виде исходного постулата — Масгрейв и придумал свою мериторику. Во всех исследованных им ситуациях (патологический случай, проявление слабоволия, материальная помощь и общие потребности) «отец-меритор» стремится создать соответствующие условия, подталкивающие «кроху» к правильному выбору. Таким образом, в мериторике речь всегда идет о государственном вмешательстве, которое по вполне понятным причинам плохо вписывается в традиционную модель рынка, основанную на индивидуалистическом подходе и принципе наименьшего принуждения.

«Напуганные» досмитовской феодальной властью, а затем сильнее прежнего тоталитарной экономикой национал-социализма и коммунизма, когда государственное вмешательство стало сутью системы хозяйствования, либеральные экономисты возвели индивидуалистическую ортодоксию в ранг непреложной истины. И тогда всякая теоретическая концепция стала подвергаться обязательному тестированию на верность именно индивидуалистической философии. В этом ряду, и даже в самом эпицентре проверок на «чистоту крови», оказалась мериторика Масгрейва, предполагающая коррекцию индивидуальных предпочтений и государственное вмешательство. Достаточно взглянуть на дискуссию вокруг данной концепции, чтобы заметить, что главным всегда оставался один вопрос: в какой мере мериторное вмешательство государства можно обосновать с индивидуалистических позиций?

В этой связи полувековое обсуждение концепции Масгрейва также походит больше на своеобразный свод попыток устранения противоречий между декларативно индивидуалистическим образом государства и его очевидно не индивидуалистическими мериторными действиями. В их ряду и попытки непосредственного совмещения мериторики с нормативным индивидуализмом. Причем в данном случае речь идет о широком его понимании, в соответствии с которым мериторика опирается на так называемые рефлексивные предпочтения индивидуумов. В определенной ситуации эти преференции могут рассматриваться индивидуумами как более правильные. Поэтому до тех пор, пока действия государства направлены на осуществление этих «рефлексивных предпочтений», они оказываются совместимы с принципом суверенитета потребителя. И, как полагает ряд экономистов, взгляды подобного рода являются частным случаем более общей концепции конституционной экономки.

Здесь можно выделить несколько точек зрения. Во-первых, подход Бреннана и Ломаски, считающих мериторным такое вмешательство, которое базируется на упоминавшихся «рефлексивных предпочтениях» индивидуумов. В этом смысле конституционное единогласие, оправдывающее мериторное вмешательство, всегда возможно. Во-вторых, мнение Хеда, также утверждающего, что конституционно-экономический анализ способен оправдать любые мериторные действия, ибо идея множественности предпочтений применима «во всей области проблем, связанных как с мериторными, так и с обобщенными общественными потребностями». В-третьих, совершенно противоположную убежденность демонстрируют Титцель и Мюллер, рассматривающие конституционную теорию как ограничивающий фактор государственного вмешательства. Они настаивают на том, что «рациональные индивидуумы под "вуалью неведения" Ролса придут к единодушию только в отношении передачи государству определенных "страховых функций"». При этом во всех этих трактовках социальному интересу в мериторике места фактически не остается.

Теперь о главных недостатках мериторики. Одним из аргументов противников концепции Масгрейва остается упрек государству-меритору в неведении относительно истинных предпочтений хозяйствующих субъектов, а между тем оно призвано их реализовывать. Нам кажется, что это действительно «ахиллесова пята» данной теории, делающая ее весьма уязвимой для любой критики. В этом отношении прав скорее Маклюр, указавший на данный недостаток еще тридцать лет назад, чем Титцель и Мюллер, которые утверждают, что государству не обязательно знать «истинные» предпочтения индивидуумов. Лояльность Титцеля и Мюллера именно в данном вопросе продиктована их исключительно твердой позицией относительно сводимости любых общественных интересов к индивидуальным предпочтениям.

Не кажется убедительной и аргументация Бьюкенена, который считает, что индивидуумов следует рассматривать как единственный и даже «исключительный источник оценок», а также аргументация его последователей, изыскивающих самые невероятные возможности сведения любого внешнего «источника оценок» к консенсусу индивидуальных интересов. Упорное отстаивание «единственно верной» индивидуалистической доктрины неизбежно приводит к неединственности предпочтений самих индивидуумов. В этом же ряду находятся попытки Хеда примирить мериторику с нормативным индивидуализмом и анализ Титцеля и Мюллера, оспаривающих Хеда. Да и сама мериторика, как уже отмечалось, базируется на предположении о наличии двух систем индивидуальных предпочтений. И как бы исследователи ни выстраивали их иерархию, речь всегда идет о двойственности предпочтений, об истинных и ложных преференциях индивидуумов.

Другими словами, уверенность в том, что любая общественная потребность может быть представлена в виде некоего компромисса индивидуальных оценок, породила, на наш взгляд, куда более «греховное» допущение неединственности функции индивидуальной полезности. В этой ситуации фактические предпочтения оказываются всегда ложными, а истинные преференции имеют исключительно «рефлексивный характер», и о них государство может иметь «лишь смутные представления». Вот тогда-то и приходится поворачивать вспять и мириться с тем, что индивидуумы не являются «исключительным источником оценок». Ибо для того чтобы понять, какие из индивидуальных предпочтений являются искаженными, нужно иметь другой источник оценок. Очевидно, что здесь круг замыкается весьма неприятной логической петлей.

Более того, из-за «смутности представлений» об истинных интересах индивидуумов вероятность произвола в выборе «правильных» преференций возрастает. Это создает среду для недобросовестных политиков, которые используют мериторную риторику для достижения целей, не связанных с интересами общества. К сказанному добавим: производители в ожидании мериторной помощи могут «преувеличивать» степень искажения предпочтений индивидуумов в отношении конкретного блага. Напомним в этой связи часто встречающийся пример. Директора театров или музеев подают прошения о выделении дополнительных субсидий; единственное обоснование прошений состоит в «непроверяемом» утверждении о том, что поддержание интереса к театру или музеям требует дополнительных затрат на повышение качества предлагаемых ими услуг. С этим действительно надо считаться, ибо «никто, кроме самих адресатов (у которых в случае дотирования не будет повода к протесту), не знает "истинных" предпочтений».

И все же нам кажется, что негативные аспекты мериторики в очень большой мере относятся не к самой концепции, а к ее интерпретации, к попыткам индивидуалистического оправдания данной теории, традицию которых заложил сам Масгрейв. Сформулированная им исходная дилемма между ложными и истинными предпочтениями индивидуумов - по сути, сама ложна. Вслед за Парето повторим и мы: каждый человек является наилучшим судьей своего благосостояния. В этом смысле предпочтения индивидуумов всегда истинны. Как гласит один из принципов римского частного права, желание не может быть признано несправедливым - «volenti поп fit iniuria».

Учитывая это, подчеркнем главный недостаток мериторики, с которым действительно трудно смириться. Мы имеем в виду ее базовое «двоемыслие»^. И дело не в отрицании амбивалентности в оценке товаров и услуг как таковой, а в ином понимании природы этой двойственности. На наш взгляд, такое отношение к благу связано с существованием двух различных источников его оценки и никак не предполагает двоемыслия одного и того же индивидуума. Причем вторым и, главное, автономным по отношению к индивидууму источником оценки является государство, которое, выражая интересы общества в целом, выступает в качестве самостоятельного субъекта рынка. Мы исходим также из того, что некоторые блага в дополнение к их индивидуальной полезности способны удовлетворять потребности общества как такового. Совокупный результат потребления таких товаров и услуг объединяет в себе индивидуальные выгоды и извлекаемый государством социальный эффект. Причем социальный эффект, как уже было показано в предыдущей главе, проявляется в качественном улучшении общественной среды, которое в потенции касается всех членов общества.

Однако наличие социального эффекта не является достаточным условием для превращения потребительского дохода «в потенции» в фактические выгоды индивидуумов. Для того чтобы это состоялось, нужна адекватная институциональная структура, побуждающая субъектов рынка использовать преимущества улучшенной общественной среды, делающая «видимой» связь социального эффекта с личными выгодами. Когда появляются такие институты, например установка постиндустриального общества о выгоде образования, тогда возникают предпосылки для индивидуализации социального эффекта, тогда и субъекты рынка начинают «правильно» оценивать само благо. Однако в общем случае институциональная среда не является «прозрачной», и поэтому вторичные выгоды социального эффекта «не видны» подавляющей части индивидуумов. Видят их только те, кого Платон называл философами, а Масгрейв относит к «информированной группе людей», Шмидт же — к «политикам». Для нас важно одно: это те, кто генерируют социальные интересы.

Оставляя в стороне проблему «правильности» мировоззрения «информированных людей» или политиков, отметим, что именно здесь проходит главная линия водораздела. В традиционной мотивации мериторики указанные интересы трактуются как «истинные» предпочтения индивидуумов, или как «общие ценности», которые каждый индивидуум готов признать в качестве собственного интереса. Подобная трактовка и приводит к «двоемыслию» субъектов рынка, порождая проблему «самоуправления» в духе уже упоминавшейся модели Талера и Шефрина. Выбраться из этого тупика, в котором «у индивидуума есть мнение, но он с ним не согласен», без содержательных потерь просто невозможно. Именно поэтому представители конституционной теории, добиваясь гипотетического консенсуса, готовы накрыть всех граждан глобальной «вуалью неведения», о масштабах которой не догадывался даже сам Роле.

Мы думаем, что с мериторикой связана совершенно иная природа государственных действий. Мы исходим из того, что у государства есть свой автономный интерес. Еще раз повторим, что реально существующая в каждый момент времени институциональная среда не позволяет всем индивидуумам «видеть» все выгоды всех благ. Это и порождает хотя бы в отношении некоторых товаров и услуг потребности общества, не выявляемые рыночным механизмом^. Их никак нельзя использовать с целью разделения предпочтений индивидуумов на «ложные» и «истинные». Отстаивание же подобной двойственности означает, в сущности, признание идеального государства Платона или верование в возможность существования некоего коммунистического общества, в котором все индивидуумы гармонично развиты, а адекватные такому обществу институты обеспечивают абсолютную «видимость» результатов потребления всех благ.

В завершение настоящей главы воспроизведем эпиграф к известной статье Курта Шмидта «Еще к вопросу о мериторике», в котором он приводит слова Альфреда де Мюссе из «Лорензаччо»: «Не натвори чего-нибудь, Филипп, ведь ты подумал о счастье человечества». Прекрасно подобранный эпиграф с удивительной точностью выражает идеологические настроения подавляющей массы представителей неолиберализма. За звуками их дружного хора трудно услышать голос в поддержку концепции, «замахивающейся» на базисную индивидуалистическую норму. И все же полувековая дискуссия вокруг мериторики показала, что просто так проигнорировать реальную практику государственного вмешательства с целью реализации социального интереса никак невозможно. Идеи Масгрейва, попытавшегося объяснить, а иногда и примирить вмешательство государства с либеральной экономической теорией, остались неопровергнутыми.