Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Новелла седьмая

Теодоро влюблен в Виоланту, дочь мессера Америго, своего господина; она

забеременела от него, а он приговорен к виселице. Когда его ведут на казнь

под ударами плетей, он узнан своим отцом и, освобожденный, берет Виоланту

себе в жены.

Все дамы, в страхе ожидавшие услышать, сгорят или нет оба любовника,

узнав, что они спаслись, возблагодарили бога и обрадовались, а королева,

дослушав окончание новеллы, возложила обязанность следующей на Лауретту,

которая весело принялась сказывать:

- Прекраснейшие дамы, в то время, когда добрый король Гвилельмо

царствовал в Сицилии, жил на острове некий дворянин, по имени Америго Аббате

из Трапани, который, кроме прочих благ земных, изобиловал и множеством

детей. Почему, нуждаясь в слугах и пользуясь прибытием с востока галеры

генуэзских корсаров, которые, идя вдоль берегов Армении, захватили много

мальчиков, он, почитая их за турок, некоторых из них купил, и хотя все

остальные оказались пастухами, был между ними один с виду более изящный и

красивый, по имени Теодоро. Хотя с ним и обращались как с рабом, он тем не

менее рос в доме мессера Америго с его детьми и, следуя больше своей

природе, чем случайному положению, сделался благовоспитанным, с прекрасными

манерами, и так понравился мессеру Америго, что тот дал ему свободу и,

принимая его за турка, велел окрестить и назвать Пьетро, и поставил

набольшим над своими делами, питая к нему большое доверие.

Как подрастали другие дети мессера Америго, так подрастала и дочь его,

по имени Виоланта, красивая и изящная девушка; пока отец медлил с ее

замужеством, случилось ей влюбиться в Пьетро, и хотя она любила его и высоко

ценила за его нравы и поступки, тем не менее стыдилась открыться ему; но

Амур отнял у нее эту заботу, ибо Пьетро, не раз осторожно поглядывавший на

нее, так в нее влюбился, что, лишь глядя на нее, чувствовал себя счастливым;

только он очень боялся, как бы кто-нибудь того не приметил, ибо ему

казалось, что он поступает нехорошо. Девушка, с удовольствием видевшая его,

заметила это и, чтобы придать ему больше смелости, показывала, что очень ему

рада, как то и было на самом деле. Долго они оставались в таком положении,

ничего не смея сказать друг другу, хотя каждый того сильно желал.

Пока оба одинаково горели любовным пламенем, фортуна, как бы порешив,

чтобы все так и устроилось, нашла им средство изгнать боязливую

застенчивость, связывавшую их. У мессера Америго в одной, может быть, миле

от Трапани находилось прекрасное поместье, куда его жена с дочерью и другими

женщинами и девушками часто хаживала для развлечения. Когда однажды, в

большую жару, они отправились туда, взяв с собой и Пьетро, и проводили там

время, случилось, как мы то нередко видим летом, что небо вдруг заволоклось

темными тучами, вследствие чего дама и ее общество, боясь, как бы непогода

их там не захватила, собрались в обратный путь в Трапани и пошли как можно

скорее; но Пьетро и девушка, оба молодые, сильно перегнали на ходу мать и

других ее спутниц, побуждаемые, быть может, не менее любовью, чем страхом

непогоды. Когда они настолько опередили мать и других, что их едва было

видно, случилось, что после многих раскатов грома внезапно пошел крупнейший

и частый град, от которого мать со своим обществом укрылась в доме одного

крестьянина. Пьетро и девушка, не найдя более близкого убежища, вошли в

старую, почти развалившуюся хижину, где никто не жил, и здесь под оставшеюся

еще частые крыши прижались вдвоем, и необходимость заставила их, ввиду

малого крова, коснуться друг друга. Это прикосновение было причиной того,

что их дух несколько ободрился к открытию любовных желаний, и Пьетро начал

первый: "Дал бы бог, чтобы никогда этот град не прекращался, если бы мне

всегда быть так, как теперь". Девушка ответила: "Мне это было бы очень

приятно". От этих слов они дошли до того, что взяли и пожали друг другу

руки, потом обнялись, потом поцеловались; а град все шел. Чтобы не

останавливаться на каждой мелочи, скажу, что погода установилась не прежде,

чем они познали высшие восторги любви и не предприняли мер, чтобы втайне

наслаждаться друг с другом.

Когда прекратилась непогода, они, дождавшись матери у ворот города, до

которых было недалеко, вернулись с нею домой. Там они встречались много раз

с предосторожностями и втайне и к великому своему утешению; дело зашло так

далеко, что девушка забеременела, что крайне было неприятно тому и другому;

вследствие чего они употребили много ухищрений, дабы, наперекор

естественному ходу вещей, освободиться от плода, но не успели в этом. Почему

Пьетро, опасаясь за свою собственную жизнь, решился бежать и сказал ей о

том; она, выслушав его, ответила: "Если ты уедешь, я непременно убью себя".

На что Пьетро, сильно любивший ее, сказал: "Как же хочешь ты, моя милая,

чтобы я остался здесь? Твоя беременность откроет наш проступок, тебе легко

простят, а мне, несчастному, придется понести кару и за твой и за мой грех".

На это девушка ответила: "Пьетро, мои грех, конечно, узнается; но будь

уверен, что твой, коли ты сам не скажешь, никогда не будет узнан". Тогда

Пьетро сказал: "Так как ты мне это обещаешь, я останусь, но постарайся

сдержать обещание".

Девушка, скрывавшая, насколько было возможно, свою беременность, видя,

что, вследствие увеличившихся размеров тела, нельзя более таить ее, однажды

вся в слезах созналась своей матери, умоляя спасти ее. Мать, опечаленная

чрезвычайно, осыпала ее страшной бранью и пожелала узнать, как было дело.

Девушка, боясь, как бы Пьетро не учинили чего-нибудь худого, скрыла истину

под другими образами и, сочинив басню, рассказала все по-своему. Мать

поверила ей и, дабы скрыть недостаток дочери, отправила ее в одно из своих

поместий. Когда наступило там время родов и девушка кричала, как то делают

другие женщины, а мать ее не предполагала, чтобы Америго, почти никогда там

не бывший, явился туда, случилось, что, возвращаясь с охоты на птиц и

проходя мимо комнаты, где голосила девушка, он, изумленный этим, внезапно

вошел и спросил, что случилось. Мать, увидев вошедшего мужа, встала

опечаленная и рассказала ему, что приключилось с дочерью, но он, менее

доверчивый, чем оказалась жена, объявил, что неправда, будто она не знает,

от кого забеременела, и потому он желает узнать это досконально; поведав о

том, она может получить прощение, коли нет, пусть помыслит о смерти без

всякого снисхождения с его стороны. Жена старалась, насколько могла, чтобы

муж удовольствовался тем, что она сказала; но все было напрасно. Войдя в

бешенство, с обнаженной шпагой в руке, он бросился на дочь, которая, пока

мать уговаривала отца, родила сына, и сказал: "Или ты объявишь, от кого

произвела ребенка, или умрешь немедленно". Девушка, боясь смерти, нарушила

обещание, данное Пьетро, и призналась во всем, что произошло между им и ею.

Услыхав это и страшно разъярясь, рыцарь едва удержался, чтобы не убить ее,

но затем, излив ей все, подсказанное ему гневом, сел на коня, поехал в

Трапани и, заявив некоему мессеру Куррадо, бывшему там начальником за

короля, об обиде, нанесенной ему Пьетро, велел тотчас же схватить его,

ничего не подозревавшего; подверженный пытке, он сознался во всем

совершенном.

Когда спустя несколько дней начальник приговорил его высечь, водя по

городу, и потом повесить, для того, чтобы в один и тот же час исчезли с лица

земли оба любовника и их сын, мессер Америго, у которого гнев не прошел даже

после того, как он довел Пьетро до смерти, положил яду в чашу с вином и,

отдав ее одному из своих прислужников вместе с ножом наголо, сказал: "Пойди

с этими двумя вещами к Виоданте и передай ей от меня, чтобы она скорее

выбрала какую угодно из двух смертей - или от яда, или от ножа; коли нет, я

в присутствии сколько ни на есть граждан велю ее сжечь, как она того и

заслужила; сделав это, возьми сына, рожденного ею несколько дней тому назад,

и, раздробив ему голову об стену, брось на съедение собакам". Когда суровый

отец произнес этот жестокий приговор дочери и внуку, прислужник ушел, более

настроенный к худу, чем и добру.

Осужденному Пьетро, которого стража повела на виселицу под ударами,

пришлось идти, как то заблагорассудилось начальникам отряда, мимо одной

гостиницы, где находились трое именитых людей из Армении, посланных

армянским королем в Рим для переговоров с папой о важных делах, касавшихся

предстоящего крестового похода; они остановились там, чтобы освежиться и

отдохнуть несколько дней, и были приняты с большим почетом именитыми людьми

Трапани, преимущественно мессером Америго. Услышав, как проходили те, что

вели Пьетро, они подошли к окну поглядеть. Пьетро был совершенно обнажен до

пояса, с связанными назад руками; как взглянул на него один из трех послов,

человек старый и с большим весом, по имени Финео, увидел у него на груди

большое красное пятно, не накрашенное, но естественно посаженное на коже,

вроде тех, что женщины обыкновенно называют родимым пятном. Лишь только он

увидел его, ему внезапно пришел на память его сын, который пятнадцать лет

тому назад был похищен у него корсарами на берегу Лаяццо и о котором он с

тех пор не имел известий; принимая во внимание возраст бедняка, которого

стегали, он сообразил, что если бы жив был его сын, ему было бы столько же

лет, сколько, казалось, было этому, и он начал подозревать по тому знаку, не

он ли это, и у него явилась мысль, что если это он, то еще должен помнить и

свое имя, и имя отца, и армянский язык. Вот почему, когда тот приблизился,

он позвал его: "Эй, Теодоро!" Услышав этот голос, Пьетро быстро поднял

голову, на что Финео сказал, говоря по-армянски: "Откуда ты и чей сын?"

Служилые люди, которые вели его, из уважения к почтенному человеку

остановились, так что Пьетро мог ответить: "Я - из Армении, сын одного

человека, по имени Финео, и привезен сюда маленьким мальчиком, какими

людьми, не знаю". Услышав это, Финео признал в нем, без всякого сомнения,

сына, которого утратил, почему в слезах он спустился вниз с своими

товарищами, побежал обнять его среди стражи и, набросив на него плащ из

дорогой ткани, бывший на нем, попросил того, кто вел его на казнь, чтобы он

согласился подождать, пока ему не придет приказ повести его далее. Тот

ответил, что подождет охотно. Финео уже знал причину, вследствие которой

вели казнить того юношу, так как молва разнесла ее повсюду; вот почему он

тотчас же отправился с своими товарищами и их слугами к мессеру Куррадо и

сказал ему так: "Мессер, тот, кого вы посылаете на смерть, как раба, человек

свободный и мой сын, и готов взять в жены ту, которую, говорят, он лишил

девственности. По тому не благоугодно ли вам будет приостановить исполнение

приговора до тех пор, пока можно будет доведаться, хочет ли она его себе в

мужья, дабы на случай, если б она того пожелала, вы не поставили себя в

положение нарушителя закона".

Мессер Куррадо, узнав, что то сын Финео, изумился и ощутил некоторый

стыд за ошибку, в которую ввела его судьба; убедясь, что Финео говорил

правду, он попросил его тотчас же вернуться домой, послал за мессером

Америго и все ему рассказал. Мессер Америго, считавший и дочь и внука уже

убитыми, был паче всякого другого на свете опечален совершенным им,

сознавая, что, не будь она убита, все могло бы быть исправлено к лучшему;

тем не менее он немедленно послал сказать туда, где находилась его дочь, на

случай если бы приказ его еще не был исполнен, чтобы его и не приводили в

исполнение. Тот, кого отправили, увидел, как прислужник, посланный мессером

Америго, поставив перед девушкой кинжал и яд, бранил ее, потому что она не

решалась на быстрый выбор, и готовился принудить ее избрать одно из двух.

Услышав приказ своего господина, он оставил ее в покое, вернулся к нему и

рассказал, как обстояло дело. Обрадованный этим, мессер Америго отправился