Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

чем мне; так чтоб не видеть их, я так скоро и вернулась". Фреско, которому

страшно не нравились презрительные ухватки племянницы, отвечал ей на это:

"Дочь моя, если тебе так не нравятся неприятные люди, как ты это говоришь, и

ты желаешь жить весело, не глядись никогда в зеркало". Но та, которая была

пустее тростника, а мудростью мнила сравниться с Соломоном, поняла смысл

остроты Фреско не лучше, чем то сделал бы баран; напротив того, сказала, что

станет глядеться в зеркало, как и другие. Так она и осталась при своей

дурости и теперь еще остается.

Новелла девятая

Гвидо Кавальканти язвит, под видом приличной шутки, нескольких

флорентийских дворян, заставших его врасплох.

Когда королева заметила, что Емилия отбыла свою новеллу и что никому не

осталось рассказывать, кроме нее, за исключением того, кто пользовался

льготой говорить последним, она начала так: - Прелестные дамы, хотя сегодня

вы предвосхитили у меня более двух новелл, из которых я намеревалась

рассказать вам какую-нибудь, тем не менее у меня осталась для сообщения

одна, в заключении которой есть такое острое слово, что столь

глубокомысленного еще не было сказано.

Итак, вы должны знать, что в прежние времена были в нашем городе очень

хорошие и похвальные обычаи, из которых ныне не осталось ни одного благодаря

любостяжанию, развившемуся в нем вместе с богатствами и всех их изгнавшему.

В числе их был и такой, что по разным местностям Флоренции собирались

именитые граждане соседних улиц и составляли общество из известного числа

лиц, наблюдая, чтобы принимались лишь такие, которые были бы в состоянии

надлежащим образом понести расходы. Сегодня один, завтра другой, и так все

по порядку держали стол, каждый в свой день, для всего общества, причем

часто угощали именитых чужеземцев, когда таковые приезжали, а также и других

горожан. Точно так же, по крайней мере раз в году, они являлись одетыми на

один лад, в некоторые особые дни разъезжали вместе по городу, иногда

устраивали военные игры, преимущественно в главные праздники или когда

приходила в город какая-нибудь радостная весть о победе или о чем другом.

В числе подобных обществ было и общество мессера Бетто Брунеллески, в

которое мессер Бетто и его товарищи очень старались привлечь Гвидо, сына

Кавальканте деи Кавальканти; и не без причины, ибо, не говоря о том, что он

был из лучших логиков на свете и отличный знаток естественной философии (до

чего обществу мало было дела), он был и приятнейший человек, хороших нравов,

и прекрасный собеседник; и что бы он ни пожелал сделать, что пристало

порядочному человеку, то он умел сделать лучше всякого другого; к тому же

был он очень богат, а как умел почтить всякого, кто, по его мнению, был того

достоин, того и не выразить словами. Но мессеру Бетто никогда не удавалось

залучить его, и он с своими товарищами полагал, что происходило это оттого,

что Гвидо, нередко отдаваясь своим мыслям, сильно чуждался людей. А так как

он держался отчасти учения эпикурейцев, говорили в простом народе, что его

размышления состояли лишь в искании, возможно ли открыть, что бога нет.

Случилось однажды, что, выйдя из Орто Сан Микеле и пройдя по Корсо

дельи Адимари, которым он часто хаживал, к Сан Джьовани, где кругом были

большие мраморные гробницы, что ныне в Санта Репарата, и многие другие,

Гвидо очутился между находящимися там колоннами из порфира, теми гробницами

и дверями Сан Джьовани, которые были заперты, - когда мессер Бетто и

общество, проезжая верхом по площади Санта Репарата, завидели Гвидо между

теми гробницами и сказали: "Пойдем, подразним его". Пришпорив коней, они,

как бы в потешном набеге, почти наскакали на него, прежде чем он заметил, и

стали говорить ему: "Гвидо, ты отказываешься быть в нашем обществе; но

скажи, когда ты откроешь, что бога нет, то что же из этого будет?" На это

Гвидо, видя себя окруженным, тотчас же сказал: "Господа, вы можете говорить

мне у себя дома все, что вам угодно", и, опершись рукою на одну из тех

гробниц, - а они были высокие, - будучи очень легким, он сделал прыжок,

перекинулся на другую сторону и, освободясь от них, удалился.

Те остались, переглядываясь друг с другом, и стали говорить, что Гвидо

выжил из ума, ибо то, что он ответил, не имеет никакого смысла, и там, где

они обретаются, у них дела не более, чем у всех других граждан, и у Гвидо -

не менее, чем у кого-нибудь из них. На это, обратившись к ним, мессер Бетто

сказал: "Сами вы выжили из ума, коли не поняли его: он вежливо и в немногих

словах сказал нам величайшую в свете грубость, ибо, если вы хорошенько

поразмыслите, эти гробницы - жилища мертвых, так как в них кладутся и

покоятся мертвые, а он говорит, что это - наш дом, дабы показать нам, что мы

и другие - простецы и неученые, сравнительно с ним и другими учеными людьми,

хуже мертвых и потому, находясь здесь, обретаемся у себя дома". Тогда все

поняли, что хотел сказать Гвидо и, застыдившись, никогда более не приставали

к нему, а мессера Бетто считали с этих пор проницательным и умным человеком.

Новелла десятая

Брат Чиполла обещает некоторым крестьянам показать перо ангела, но,

найдя вместо него угли, говорит, что это те, на которых изжарили Сан

Лоренцо.

Когда все из общества отбыли свои рассказы, Дионео увидел, что

приходится говорить ему. Потому, не ожидая особо торжественного приказания,

попросив умолкнуть тех, кто еще продолжал хвалить слышанную им остроту

Гвидо, он начал: - Милые дамы, хотя у меня и есть льгота - рассказывать обо

всем, что мне угодно, я не хочу сегодня отстать от предмета, о котором все

вы очень удачно говорили, но, ступая по вашим следам, намерен показать вам,

как искусно, спохватившись, один монах ордена св. Антония избежал глумления,

уготованного ему двумя юношами. И вы не посетуйте, если я, чтобы хорошенько

и подробнее рассказать новеллу, несколько распространюсь, ибо, поглядев на

солнце, вы увидите, что оно еще в середине неба.

Чертальдо, как вы, быть может, слышали, местечко в долине Эльзы,

лежащее в нашей области, и хотя оно невелико, в нем прежде жили родовитые и

зажиточные люди. Туда-то, как в место злачное, имел обыкновение являться раз

в году для сбора милостыни, которую подают им глупцы, один из монахов ордена

св. Антония, по имени брат Чиполла (Луковица), которого там охотно

принимали, быть может не менее из-за имени, чем по иным соображениям

набожности, ибо тамошняя почва производит луковицы, славящиеся по всей

Тоскане.

Был этот брат Чиполла небольшого роста, с рыжими волосами и веселым

лицом, один из самых ловких в свете проходимцев; к тому же, не имея никаких

познании, такой отличный, находчивый оратор, что кто не знал бы его, не

только счел бы за большого риторика, но сказал бы, что это - сам Туллий, а

может быть, и Квинтильян; и почти всем в тон местности он приходился кумом,

другом либо приятелем. И вот однажды он отправился туда, по своему

обыкновению, в августе и утром в воскресенье, когда все добрые люди и

женщины окружных деревень пришли к обедне в приходскую церковь, выступил,

когда ему показалось, что пора, и сказал: "Господа и дамы, как вам известно,

у вас в обычае ежегодно посылать бедным великомощного мессера св. Антония от

вашей пшеницы и вашего жита, - кто мало, а кто и много, смотря по своему

состоянию и благочестию, - дабы блаженный св. Антоний был на страже волов, и

ослов, и свиней, и овец ваших; кроме того, у вас существует обыкновение,

особенно у тех, кто приписан к нашему братству, платить тот небольшой

должок, что платится раз в году. Для сбора всего этого я и послан моим

набольшим, то есть господином аббатом; потому, с благословения божия, после

девятого часа, когда вы услышите трезвон, приходите сюда к церкви, где я, по

обычаю, скажу вам проповедь, а вы приложитесь ко кресту; а кроме того, зная,

что все вы особенно почитаете великомощного мессера св. Антония, в виде

особой милости я покажу вам святейшие и прекрасные мощи, которые я сам

привез из святых мест за морем; это - одно из перьев ангела Гавриила,

которое осталось в святилище девы Марии, когда он сообщил ей в Назарете

благую весть". Сказав это, он ушел и продолжал служить обедню.

Когда брат Чиполла говорил это, были в церкви, в числе многих других, и

двое молодых людей, очень лукавых; один - по имени Джьованни дель

Брагоньера, другой - Биаджио Пиццини. Немного посмеявшись промеж себя над

мощами брата Чиполла, хотя оба были его друзьями и с ним водились, они

решились сыграть с ним по поводу того пера некую шутку. Проведав, что брат

Чиполла в то утро обедает в замке у одного своего приятеля, лишь только они

узнали, что он за столом, вышли на улицу и отправились в гостиницу, где

остановился брат Чиполла, с таким намерением, что Биаджио должен вступить в

беседу с слугой брата, а Джьованни поищет в вещах брата то перо, каково бы

оно ни было, и стащит его у него, дабы посмотреть, что он потом расскажет о

том народу.

У брата Чиполла был слуга, которого одни звали Гуччьо Балена (Кит),

другие - Гуччьо Имбратта (Замараха), а кто звал его и Гуччьо Порко (Свинья);

и был он такой юродивый, что Липпо Топо наверное никогда не делал ничего

подобного; брат Чиполла часто, бывало, шутил над ним в своем кружке и

говорил: У моего слуги девять таких качеств, что если бы любое из них было у

Соломона или Аристотеля, либо у Сенеки, этого было бы достаточно, чтобы

испортить всякую их добродетель, всю их мудрость и всю их святость.

Представьте теперь, что это должен быть за человек, у которого нет никакой

добродетели, ни мудрости, ни святости, а тех качеств девять?" И когда порой

его спрашивали, какие эти девять качеств, он, сложив их в рифмы, отвечал: "Я

скажу вам это: он ленив, грязен и лжив; нерадив, непослушлив и бранчив,