Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Новелла четвертая

Кикибио, повар Куррало Джьянфильяции, метким словом, сказанным в свое

спасение, обращает гнев Куррадо в смех и избегает злой участи, которой

грозил ему Куррадо.

Уже Лауретта умолкла и все высоко превозносили Нонну, когда королева

повелела Неифиле продолжать. Она сказала: - Любезные дамы, хотя находчивый

ум часто внушает говорящим, смотря по обстоятельствам, быстрые, полезные и

прекрасные слова, но и случай, являющийся иногда в помощь боязливым,

внезапно кладет им в уста таковые же, которые в покойном состоянии духа

говорящий никогда не сумел бы и найти. Это я хочу показать вам моей

новеллой.

Как то всякая из вас могла слышать и видеть, Куррадо Джьянфильяцци,

именитый гражданин нашего города, был всегда щедрым и гостеприимным и, живя

по-рыцарски, постоянно находил удовольствие в собаках и ловчих птицах; о

других его больших деяниях я теперь не говорю. Однажды, когда поблизости

Перетолы его сокол взял журавля, он, найдя птицу молодой и жирной, послал ее

своему хорошему повару, по имени Кикибио, венецианцу, велев сказать ему,

чтобы он изжарил его и старательно приготовил к ужину. Кикибио, будучи

легкомысленным, каким и казался, приготовил журавля, поставил на огонь и

стал его тщательно жарить. Когда он почти уже изжарил его и от него пошел

сильнейший запах, одна женщина той местности, по имени Брунетта, в которую

Кикибио был сильно влюблен, случайно зашла на кухню и, почувствовав запах

журавля и увидев его, стала умильно просить Кикибио дать ей бедро. Кикибио

ответил ей, напевая: "Не получить вам его от меня, донна Брунетта, не

получить". Разгневанная этим, донна Брунетта сказала ему: "Клянусь богом,

если ты не дашь мне его, никогда не получишь от меня ничего, чего бы ты

захотел". Одним словом, спор поднялся великий; под конец Кикибио, чтобы не

огорчить свою милую, отнял одно бедро журавля и дал ей. Когда затем Куррадо

и его гостям подан был журавль без одного бедра и Куррадо дался диву, он

велел позвать Кикибио и спросил его, что сталось с другим бедром журавля. На

это любивший прилгнуть венецианец тотчас же ответил: "Господин мой, у

журавлей всего лишь одно бедро и одна нога". Тогда Куррадо гневно сказал:

"Как, черт возьми, у них всего одно бедро и одна нога? Будто я, кроме этого,

не видел других журавлей?" Кикибио продолжал утверждать: "Оно так, как я вам

говорю, мессере, и если вам угодно, я покажу это вам на живых". Куррадо, из

внимания к бывшим у него гостям, не захотел рассуждать далее, но сказал:

"Так как ты готов показать мне на живых, чего я никогда не видел и не

слыхал, чтобы так было, я хочу увидеть это завтра же и удовлетворюсь; но

клянусь тебе телом господним, если окажется иначе, я велю так тебя отделать,

что, пока ты будешь жив, станешь, на твою беду, поминать мое имя".

Так кончился спор в этот вечер, но на следующее утро, лишь только

занялся день, Куррадо, у которого гнев не прошел со сном, поднялся еще

рассерженный, велел привести коней и, посадив Кикибио на клячу, направился с

ним к реке, где обыкновенно перед рассветом водились журавли, и говорит:

"Сейчас мы увидим, кто вчера солгал, ты или я". Видя, что у Куррадо гнев еще

не прошел, а ему приходится оправдать свою ложь, и не зная, как это сделать,

Кикибио ехал за Куррадо в величайшем в свете страхе и охотно бы убежал, кабы

мог; не будучи в состоянии это сделать, он посматривал то вперед, то назад,

то по сторонам, и что ни увидит, ему и кажется, что то журавли стоят на двух

ногах. Уже они были близко от реки, когда он раньше других увидел на ее

берегу двенадцать журавлей, стоявших на одной ноге, как они это обыкновенно

делают, когда спят. Потому, он тотчас же показал их Куррадо, сказав: "Вы

можете легко убедиться, ведь вчера вечером я правду вам говорил, что у

журавлей одно лишь бедро и одна лишь нога; посмотрите-ка на тех, что там

стоят". Увидев их, Куррадо сказал: "Подожди, я покажу тебе, что у них по две

ноги", и, подойдя к ним поближе, закричал: "Охо-хо!" От этого крика журавли

спустили другую ногу и, сделав несколько шагов, пустились наутек. Тогда,

обратившись к Кикибио, Куррадо сказал: "Что скажешь ты на это, обжора?

Веришь ли, что у них две ноги?" Кикибио, почти растерявшись, ответил, сам не

зная, откуда у него явился ответ: "Да, мессере, но вы не закричали охо-хо!

тому, что был вчера вечером, ибо, если бы так закричали, он бы так же

спустил другое бедро и другую ногу, как то сделали эти". Куррадо так

понравился этот ответ, что весь его гнев обратился в веселость и смех, и он

сказал: "Ты прав, Кикибио, мне так бы и сделать". Так-то Кикибио быстрым и

потешным ответом избежал невзгоды, и его господин помирился с ним.

Новелла пятая

Мессер Форезе да Рабатта и мессер Джьотто, живописец, возвращаясь из

Муджелло, взаимно издеваются над своим жалким видом.

Когда Неифила умолкла и дамы выразили большое одобрение ответу Кикибио,

Памфило так начал по желанию королевы: - Дражайшие дамы, часто случается,

что как фортуна среди низких ремесл таит иногда величайшие сокровища

доблести, что недавно показала Пампинея, так природа скрывает в

безобразнейших человеческих телах чудеснейшие дарования. Это ясно проявилось

в двух наших согражданах, о которых я намерен коротенько рассказать вам. Ибо

один из них, прозванный мессер Форезе да Рабатта, был маленького роста,

безобразный, с таким плоским лицом и такой курносый, что было бы гадко и

тому из семьи Барончи, у которого лицо было всего уродливее; а вместе с тем

у него было такое понимание законов, что многие знающие люди прозвали его

сокровищницей гражданского права. Другой, имя которому было Джьотто, обладал

таким превосходным талантом, что не было ничего, что в вечном вращении небес

производит природа, мать и устроительница всего сущего, что бы он карандашом

либо пером и кистью не написал так сходно с нею, что, казалось, это не

сходство, а скорее сам предмет, почему нередко случалось, что вещи, им

сделанные, вводили в заблуждение чувство зрения людей, принимавших за

действительность, что было написано. Так как он снова вывел на свет

искусство, в течение многих столетий погребенное по заблуждению тех, кто

писал, желая скорее угодить глазам невежд, чем пониманию разумных, он по

праву может быть назван одним из светочей флорентийской славы; тем более,

чем с большею скромностью он приобрел ее, будучи, пока жил, мастером надо

всеми и постоянно отказываясь от названия мастера. И этот отверженный им

титул тем более блестел на нем, чем с большим желанием и жадностью им

злоупотребляли те, что знали менее его, либо его ученики. Но хотя его

искусство было и превосходное, он тем не менее ни фигурой, ни лицом не был

ничем красивее мессера Форезе.

Но, обращаясь к новелле, скажу, что у мессера Форезе и Джьотто были в

Муджелло имения; случилось мессеру Форезе поехать поглядеть на свои, в ту

пору, когда летом суды не действуют, и он уже возвращался верхом на дрянной

лошаденке, когда встретил Джьотто, также осмотревшего свои поместья и

возвращавшегося во Флоренцию. Был он и по лошади и по убранству ничем его не

лучше; как люди старые, двигаясь тихим шагом, они поехали вместе. Случилось,

как то часто бывает летом, что их внезапно захватил дождь, от которого они

как могли скорее укрылись в доме одного крестьянина, приятеля и знакомого

того и другого. По некотором времени, когда не видно было, что дождь

перестанет, а им хотелось в тот же день попасть во Флоренцию, они попросили

крестьянина ссудить им два старых плаща, какие носят в Романье, и две шляпы,

изношенных до ветхости, ибо лучших не было, и пустились в путь. И вот, когда

они проехали немного, видя себя совсем промокшими и загрязненными брызгами,

которые лошади, ступая, производят в большом количестве (что обыкновенно не

умножает благоприличия), они, долго ехавшие молча, принялись беседовать, так

как и погода несколько разгулялась. Мессер Форезе ехал, слушая Джьотто,

который был отличный собеседник; начав разглядывать его сбоку, с головы до

ног и всего кругом и видя его таким растрепанным и некрасивым, он, не

обращая внимания на самого себя, засмеялся и сказал: "Джьотто, что если бы

теперь встретился с нами какой-нибудь чужой человек, никогда не видевший

тебя, как ты полагаешь: поверил ли бы он, что ты - лучший живописец в мире,

каков ты и есть?" На это Джьотто тотчас же ответил: "Мессере, я думаю, что

поверил бы, если бы, взглянув на вас, поверил, что вы знаете аз-буки-веди".

Как услышал это мессер Форезе, познал свою оплошность и увидел, что каков

был товар, такова была и цена.

Новелла шестая

Микеле Скальда доказывает некоторым молодым людям, что Барончи - самые

благородные люди на сеете и в приморье, и выигрывает ужин.

Дамы еще смеялись над прекрасным и быстрым ответом Джьотто, когда

королева велела продолжать Фьямметте, начавшей говорить таким образом: -

Юные дамы, Барончи, упомянутые Памфило, может быть, не так вам известные,

как ему, напомнили мне новеллу, в которой доказывается, каково их

благородство. Не отходя от нашего предмета, я хочу рассказать вам ее.

Не мало времени прошло с тех пор, как в нашем городе жил юноша по имени

Микеле Скальца, самый приятный и потешный человек в свете, у которого

наготове были самые невероятные рассказы, почему молодым флорентийцам было

очень приятно залучить его к себе, когда они собирались обществом. Случилось

однажды, когда он был с некоторыми другими в Монт Уги, что между ними возник

такой спор: какие из флорентийцев самые родовитые и древнего рода? Из них

одни говорили, что Уберти, другие - что Ламберти; один - одно, другой -

другое, как кому казалось. Слушал это Скальца и, усмехнувшись, сказал:

"Убирайтесь вы, убирайтесь, дураки, вы сами не знаете, что говорите: самые

благородные и древние - Барончи; в этом согласны все философы и все, кто их

знает, как я; и дабы вы не подумали, что я разумею других, я говорю о

Барончи у Санта Мария Маджьоре, ваших соседях". Как услышали это молодые

люди, ожидавшие, что он скажет другое, все начали издеваться над ним,

говоря: "Ты смеешься над нами, точно мы не знаем Барончи, как и ты".

Скальца сказал: "Клянусь евангелием, я не смеюсь, а говорю правду, и

если есть между вами кто-нибудь, кто побьется об ужин для победителя и

шестерых товарищей по его благоусмотрению, я охотно его поставлю и сделаю

еще больше, предоставив себя суду всякого, кого вам будет угодно". Один из

них, по имени Нери Моннини, сказал: "Я намерен выиграть этот ужин".

Сговорившись выбрать судьею Пьеро ди Фьорентино, в доме которого они

находились, они пошли к нему, а за ними и все другие, чтобы посмотреть, как

проиграет Скальца, и раздосадовать его. Когда они рассказали все, что было

говорено. Пьеро, юноша разумный, выслушал сперва доводы Нери, затем,

обратившись к Скальца, сказал: "А ты как докажешь то, что утверждаешь?"