Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

встали посмотреть, что бы это могло быть, и увидали сетовавшую девушку,

всадника и собак. Не прошло много времени, как все они были возле них. И

всадник и собаки встречены были громким криком, и многие выскочили вперед,

чтобы помочь девушке, но всадник, обратившись к ним, как обратился к

Настаджио, не только заставил их попятиться назад, но н всех напугал и

исполнил изумления. И когда он совершил все то, что сделал я в первый раз,

все женщины (а между ними много было родственниц бедной девушки и рыцаря,

еще помнивших и о его любви и о его смерти) так горько заплакали, как будто

над ними самими было исполнено все виденное.

Когда все пришло к концу и уда шлись и девушка и всадник, все

происшедшее навело тех, кто это видел, на многие и различные разговоры; но

из числа наиболее напуганных была та жестокая девушка, которую любил

Настаджио, все отчетливо видевшая и слышавшая; познав, что ее, более чем

всех других, там бывших, это касалось, она припомнила жестокосердие, с каким

всегда относилась к Настаджио, почему ей представилось, что она уже бежит

перед ним, разгневанным, и собаки у ней по сторонам. И так был велик

возникший от того страх, как бы и с ней не приключилось того же самого, что

она не могла дождаться времени, а оно представилось ей в тот же вечер,

чтобы, сменив свою ненависть на любовь, послать к Настаджио свою доверенную

служанку, которая от ее имени попросила его прийти к ней, ибо она готова

сделать все, что будет ему по желанию. На это Настаджио велел ответить, что

это ему очень приятно, но что если она согласна, он желает совершить это

честным образом, то есть жениться на ней. Девушка, знавшая, что за ней, не

за другим, стало, если она не сделалась женой Настаджио, велела ему

передать, что согласна. Вследствие чего, став сама за себя ходатаем, она

сказала отцу и матери, что готова стать женой Настаджио, чему те очень

обрадовались, и в следующее же воскресенье Настаджио обручился и повенчался

с ней, и долго жил с ней счастливо. И не одно только это благо породил тот

страх, но все другие жестокосердые равен некие дамы так напугались, что с

тех пор стали снисходить к желаниям мужчин гораздо более прежнего.

Новелла девятая

Федериго дельи Альбериги любит, но не любим, расточает на ухаживание

все свое состояние, и у него остается всего один сокол, которого, за

неимением ничего иного, он подает на обед своей даме, пришедшей его

навестить узнав об этом, она изменяет свои чувства к нему, выходит за него

замуж и делает его богатым человеком.

Уже смолкла Филомена, когда королева, увидев, что рассказывать более

некому, за исключением Дионео в силу его льготы, весело сказала: - Теперь

мне предстоит сказывать, и я, дорогие дамы, охотно исполню это в новелле,

отчасти похожей на предыдущую, и не для того только, чтобы вы познали, какую

силу имеет ваша красота над благородными сердцами, но дабы вы уразумели, что

вам самим надлежит, где следует, быть подательницами ваших наград, не всегда

предоставляя руководство судьбе, которая расточает их не благоразумно, а,

как бывает в большинстве случаев, несоразмерно.

Итак, вы должны знать, что жил, а может быть, еще и живет в нашем

городе Коппо ди Боргезе Доменики, человек уважаемый и с большим влиянием в

наши дни и за свои нравы и доблести, более чем по своей благородной крови,

весьма почтенный и достойный вечной славы; когда он был уже в преклонных

летах, он часто любил рассказывать своим соседям и другим о прошлых делах, а

делал он это лучше и связнее и с большею памятью и красноречием, чем то

удавалось кому другому.

В числе прочих прекрасных повестей он часто рассказывал, что во

Флоренции проживал когда-то молодой человек, сын мессера Филиппе Альбериги,

по имени Федериго, который в делах войны, и в отношении благовоспитанности

считался выше всех других юношей Тосканы. Как то бывает с большинством

благородных людей, он влюбился в одну знатную даму, по имени монну

Джьованну, считавшуюся в свое время одной из самых красивых и приятных

женщин, какие только были во Флоренции; и дабы заслужить ее любовь, являлся

на турнирах и военных играх, давал празднества, делал подарки и расточал

свое состояние без всякого удержа; но она, не менее честная, чем красивая,

не обращала внимания ни на то, что делалось ради нее, ни на того, кто это

делал. Итак, когда Федериго тратился свыше своих средств, ничего не

выгадывая, вышло, как тому легко случиться, что богатство иссякло, он

очутился бедняком, и у него не осталось ничего, кроме маленького поместья,

доходом с которого он едва жил, да еще сокола, но сокола из лучших в мире.

Вот почему, влюбленный более, чем когда-либо, видя, что не может

существовать в городе так, как бы ему хотелось, он отправился в Кампи, где

находилась его усадьба; здесь, когда представлялась возможность, он охотился

на птиц и, не прибегая к помощи других, терпеливо переносил свою бедность.

Когда Федериго уже дошел до последней крайности, случилось в один

прекрасный день, что муж монны Джьованны заболел и, видя себя приближающимся

к смерти, сделал завещание. Будучи богатейшим человеком, он назначил в нем

своим наследником сына, уже подросшего, затем определил, чтобы монна

Джьованна, которую он очень любил, наследовала сыну, если бы случилось, что

тот умрет, не оставив законного потомства; а сам скончался. Оставшись

вдовою, монна Джьованна, по обычаю наших дам, ездила с своим сыном на лето в

деревню, в одно свое поместье, в очень близком соседстве от Федериго,

вследствие чего вышло, что тот мальчик начал сближаться с Федериго,

забавляясь птицами и собаками; не раз он видел, как летает сокол Федериго,

он сильно ему приглянулся, и у него явилось большое желание приобрести его,

но попросить о том он не решался, зная, как он был дорог хозяину.

Так было дело, когда случайно мальчик заболел; это страшно опечалило

мать, ибо он у нее был один и она любила его как только можно любить.

Проводя около него целые дни, она не переставала утешать его и часто

спрашивала, нет ли чего-нибудь, чего бы он пожелал, и просила сказать ей о

том, ибо если только возможно то достать, она наверно устроит, что оно у

него будет. Мальчик, часто слышавший такие предложения, сказал: "Матушка,

если вы устроите, что у меня будет сокол Федериго, я уверен, что скоро

выздоровлю". Мать, услыхав это, несколько задумалась и начала соображать,

как ей поступить. Она знала, что Федериго долго любил ее и никогда не

получил от нее даже взгляда, вот почему она сказала себе: "Как пошлю я или

пойду просить у него этого сокола, который, судя по тому, что я слышала,

лучше из всех, когда-либо летавших, да кроме того его и содержит? Как буду я

так груба, чтобы у порядочного человека, у которого не осталось никакой иной

утехи, захотеть отнять именно ее?" Остановленная такою мыслью, хотя и вполне

уверенная в том, что получила бы сокола, если бы попросила, не зная, что

сказать, она не отвечала сыну и при том и осталась. Наконец, любовь к сыну

так превозмогла ее, что она решилась удовлетворить его и, что бы там ни

случилось, не посылать, а пойти за соколом самой и принести, и она ответила

сыну: "Утешься, сынок мой, и постарайся поскорее выздороветь, ибо я обещаю

тебе, что первой моей заботой завтра утром будет пойти за ним, и я принесу

его тебе". У обрадованного этим мальчика в тот же день обнаружилось

некоторое улучшение.

На следующее утро монна Джьованна, в сопровождении одной женщины, как

бы гуляя, направилась к маленькому домику Федериго и велела вызвать его. Так

как время тогда не благоприятствовало охоте, да он не ходил на нее и в

прошлые дни, он был в своем огороде, занимаясь кое-какой работой. Услыхав,

что монна Джьованна спрашивает его у дверей, страшно изумленный и

обрадованный, он побежал туда. Та, увидя его приближающимся, встала

навстречу ему с женственной приветливостью, я когда Федериго почтительно

приветствовал ее, сказала: "Здравствуй, Федериго". И она продолжала: "Я

пришла вознаградить тебя за те убытки, которые ты понес из-за меня, когда

любил меня более, чем тебе следовало; и награда будет такая: я намерена

вместе с этой моей спутницей пообедать у тебя сегодня по-домашнему". На что

Федериго скромно ответил: "Мадонна, я не помню, чтобы получил от вас

какой-либо ущерб, напротив, столько блага, что если я когда-либо чего стоил,

то случилось это благодаря вашим достоинствам и той любви, которую я к вам

питал, и я уверяю вас, ваше любезное посещение мне гораздо дороже, чем если

бы я вновь получил возможность тратить столько, сколько я прежде потратил,

хотя вы и пришли в гости к бедняку". Сказав это, он, смущенный, принял ее в

своем доме, а оттуда повел ее в сад и там, не имея никого, кто бы мог

доставить ей общество, сказал: "Мадонна, так как здесь нет никого, то эта

добрая женщина, жена того работника, побудет с вами, пока я пойду и велю

накрыть на стол".

Несмотря на то, что бедность его была крайняя, он никогда не сознавал,

как бы то следовало, что без всякой меры расточил свои богатства; но в это

утро, не находя ничего, чем бы мог учествовать свою даму, из-за любви к

которой он прежде чествовал бесконечное множество людей, он пришел к

сознанию всего; безмерно тревожась, проклиная судьбу, вне себя, он метался

туда и сюда, не находя, ни денег, ни вещей, которые можно было бы заложить;

но так как час был поздний и велико желание чем-нибудь угостить благородную

даму, а он не хотел обращаться не то что к кому другому, но даже к своему

работнику, ему бросился в глаза его дорогой сокол, которого он увидал в

своей комнатке, сидящим на насесте; вследствие чего, недолго думая, он взял

его и, найдя его жирным, счел его достойной снедью для такой дамы. Итак, не

раздумывая более, он свернул ему шею и велел своей служанке посадить его

тотчас же, ощипанного и приготовленного, на вертел в старательно изжарить;

накрыв стол самыми белыми скатертями, которых у него еще осталось несколько,

он с веселым лицом вернулся к даме в сад и сказал, что обед, какой только он

был в состоянии устроить для нее, готов. Та, встав с своей спутницей, пошла

к столу; не зная, что они едят, они вместе с Федериго, который радушно

угощал их, съели прекрасного сокола.

Когда убрали со стола и они провели с ним некоторое время в приятной

беседе, монне Джьованне показалось, что наступило время сказать ему, зачем

она пришла, я, ласково обратившись к нему, она начала говорить: "Федериго,

если ты помнишь твое прошлое и мое честное отношение к тебе, которое ты,

быть может, принимал за жестокость и резкость, то, я не сомневаюсь, ты

изумишься моей самонадеянности, узнав причину, по которой главным образом я

пришла сюда. Если бы теперь или когда-либо у тебя были дети и ты познал

через них, как велика бывает сила любви, которую к ним питают, я уверена, ты

отчасти извинил бы меня. Но у тебя их нет, а я, у которой есть ребенок, не

могу избежать закона, общего всем матерям; и вот, повинуясь его власти, мне

приходится, несмотря на мое нежелание и против всякого приличия и

пристойности, попросить у тебя дара, который, я знаю, тебе чрезвычайно

дорог, и не без причины, потому что твоя жалкая доля не оставила тебе

никакого другого удовольствия, никакого развлечения, никакой утехи, и этот

дар - твой сокол, которым так восхитился мой мальчик, что если я не принесу

его ему, боюсь, что его болезнь настолько ухудшится, что последует нечто,

вследствие чего я его утрачу. Потому прошу тебя, не во имя любви, которую ты

ко мне питаешь и которая ни к чему тебя не обязывает, а во имя твоего

благородства, которое ты своею щедростью проявил более, чем кто-либо другой,

подарить его мне, дабы я могла сказать, что этим даром я сохранила жизнь