Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

носом, а он, думаю, ушел в недобрый час, ибо более я его не видала. Теперь,

хорошо ли это и выносимо ли, - судите сами; что до меня, я не хочу более

спускать ему того; уж и без того я из любви к вам спускала ему слишком

много".

Услышав это, монах рассвирепел донельзя и не знал, что и сказать,

только несколько раз переспросил ее, хорошо ли она узнала, что это был

именно он, а не кто другой. На это дама ответила: "Хвала господу! Неужели я

не сумею отличить его от другого! Говорю вам, что это был он, и хотя бы он

то и отрицал, не верьте ему". Тогда монах сказал: "Дочь моя, тут ничего

другого не скажешь, как только то, что это величайшая наглость и крайне

дурной поступок, а ты поступила так, как следовало, то есть выгнав его, что

ты и сделала. Но прошу тебя, так как бог охранил тебя от посрамления, чтобы

ты, как уже дважды последовала моему совету, так сделала и на этот раз, то

есть, не жалуясь никому из твоих родных, предоставь мне сделать все и

посмотреть, не смогу ли я обуздать этого сорвавшегося с цепи дьявола,

которого я считал за святого; и если я сумею извлечь его из этого скотства,

то хорошо, если же нет, теперь же даю тебе вместе с благословением моим и

мое разрешение поступить с ним, как сама сочтешь за наилучшее". - "Пусть

будет так, - сказала дама, - на этот раз я не хочу ни гневить вас, ни

ослушаться, но постарайтесь, чтоб он стерегся докучать мне более, иначе даю

вам слово более не обращаться к вам за этим делом!" И, не прибавив ни слова,

как бы рассердившись, она покинула монаха.

Едва успела она выйти из церкви, как явился молодой человек и был

окликнут монахом, который, отведя его в сторону, наговорил ему величайших

грубостей, которые когда-либо говорили человеку, называя его и подлым, и

клятвопреступником, и предателем. Тот, уже два раза испытавший, что именно

означала брань монаха, слушая внимательно и уклончивыми ответами стараясь

заставить его высказаться, промолвил для начала: "Мессере, к чему этот гнев?

Уж не я ли распял Христа?" На что монах ответил: "Каков бесстыжий!

Послушайте, что он говорит! И говорит так, как будто прошел уже год или два

и за давностью времени он забыл свои дурные дела и подлости. Разве с

сегодняшнего утра от заутрени до настоящего часа у тебя уж из ума вон, что

ты оскорбил другого? Где был ты сегодня незадолго до рассвета?" Молодой

человек ответил: "Не знаю, где я был; быстро же дошла до вас весть". -

"Правда, - сказал монах, - весть дошла до меня; я думаю, ты надеялся, что

коли мужа нет дома, то почтенная дама тотчас примет тебя в свои объятия! Вот

так молодчик, вот так честный человек! Стал ночным бродягой, отворяет сады,

лазает по деревьям! Не думаешь ли ты своим приставанием победить святость

этой женщины, что лазаешь ночью по деревьям? Ничто на свете ей так не

противно, как ты, а ты все пытаешь наново? Не говорю о том, что она во

многих случаях тебе это показывала, но хорош же ты в самом деле после моих

выговоров! Ну так вот что я тебе скажу: до сих пор не из любви, которую она

к тебе питает, а по моим настоятельным просьбам она молчала о том, что ты

творил, но более молчать она не станет, я дал ей позволение, если ты снова

чем-либо огорчишь ее, поступить, как ей заблагорассудится. Что станешь

делать ты, если она все расскажет братьям?" Достаточно поняв все, что было

ему нужно, молодой человек, как только лучше мог и умел, успокоил монаха

обильными обещаниями и, уйдя от него, на рассвете следующего дня вошел в

сад, влез на дерево, найдя окно отпертым, проник в комнату и насколько

возможно быстро очутился в объятиях своей дамы, которая с большим

вожделением его поджидала и радостно встретила, сказав: "Великое спасибо

господину монаху, что так хорошо указал тебе сюда путь". Затем, наслаждаясь

взаимно, беседуя и много смеясь над простотой монаха простофили, издеваясь

над замычками, гребнями и чесалками, они наслаждались в большом

удовольствии. Уладив свои дела, они устроились так, чтобы не возвращаться

более к господину монаху, и провели вместе в таком же веселии много других

ночей, каковых я молю сподобить и меня и всех, того желающих.

Новелла четвертая

Дон Феличе наставляет брата Пуччьо, как стать блаженным, подвергнув

себя известному покаянию, что брат Пуччьо и исполняет, а дон Феличе тем

временем забавляется с его женой.

Когда Филомена, окончив свой рассказ, умолкла, а Дионео в милых

выражениях похвалил и остроумие дамы и моление, сказанное под конец

Филоменой, королева поглядела, смеясь, на Памфило и сказала: "Теперь,

Памфило, продолжай наше удовольствие каким-нибудь веселым рассказом". -

"Охотно", - быстро ответил Памфило и начал так: - Мадонна, много есть людей,

которые, стараясь попасть в рай, не замечая того, посылают туда других, что

и случилось с одной из наших соседок немного времени тому назад, как вы это

и узнаете.

Как мне довелось слышать, вблизи Сан Бранкацио проживал хороший и

богатый человек, по имени Пуччьо ди Риньери, который впоследствии, совсем

предавшись благочестию, стал братом третьего разряда ордена св. Франциска и

был наречен братом Пуччьо. Следуя своему духовному влечению и не имея иной

семьи, кроме жены и прислужницы, потому и не имея надобности промышлять

чем-либо, он часто ходил в церковь. Слабоумный и неотесанный, он твердил

свой "отче наш", слушал проповеди, выстаивал обедни, никогда не пропускал

случая быть на духовном пении мирян, постился и бичевался, и под рукою

говорили, что он принадлежал к секте бичующихся.

Жена его, по имени Изабетта, еще молодая, двадцати восьми - тридцати

лет, свежая и красивая, пухленькая, как красное яблочко, по святости мужа, а

может быть, и по его старости, очень часто выдерживала более продолжительную

диету, чем того желала, и когда ей хотелось спать, а может быть, и

позабавиться с ним, он рассказывал ей про жизнь Христа, или проповеди брата

Настаджио, или о плаче Магдалины и другие подобные вещи. Вернулся в это

время из Парижа один монах, по имени Дон Феличе, принадлежавший к монастырю

св. Бранкацио, очень молодой, красивый собою, острого ума и глубоких знаний,

с которым тесно сблизился брат Пуччьо. И так как он очень хорошо разрешал

каждое его сомнение и, кроме того, уразумев его настроение, выказывал себя

перед ним святым человеком, то брат Пуччьо стал иногда водить его к себе и

приглашать то к обеду, то к ужину, смотря как приходилось; также и жена

брата Пуччьо из любви к мужу сдружилась с ним и охотно его чествовала.

Посещая, таким образом, дом брата Пуччво и видя жену его такой свежей и

кругленькой, монах догадался, в чем она наиболее ощущала недостаток, и

задумал, коли возможно, свалив работу с брата Пуччьо, взять ее на себя. Раз

и другой косясь на нее довольно плутовато, он-таки добился того, что зажег в

ее сердце то же вожделение, какое было у него. Заприметив это, монах при

первом удобном случае переговорил с ней о своем желании, но, хотя он и нашел

ее вполне готовой увенчать дело, способа к тому не находилось, потому что

она не решалась сойтись с монахом ни в каком месте на свете, кроме своего

дома, а дома это было невозможно, так как брат Пуччьо никогда не выезжал из

города, что сильно печалило монаха. Долгое время спустя он придумал способ

сойтись с своей дамой в ее же доме, не возбуждая подозрения, хотя бы брат

Пуччьо был также дома. И вот однажды, когда брат Пуччьо навестил его, он

заговорил с ним так: "Я уже не раз замечал, брат Пуччьо, что у тебя одно

желание - стать святым, к чему, мне кажется, ты идешь долгим путем, тогда

как есть другой, очень короткий, который папа и другие его набольшие прелаты

знают, которым и пользуются, но не хотят, чтобы он открыт был другим, потому

что духовный чин, живущий более всего подаянием, тотчас был бы разорен, так

как миряне не взыскали бы его ни подаянием, ни чем другим. Но так как ты мне

друг и много уважил меня, то, если бы я мог быть уверен, что ты никому того

пути не откроешь и последуешь по нем, я наставил бы тебя". Брат Пуччьо,

сгоравший желанием узнать это, прежде всего стал настоятельно просить, чтобы

он наставил его, а затем начал клясться, что никогда, разве он сам того

пожелает, никому того не скажет, утверждая, что, если он окажется в силах

последовать пути, он тотчас же вступит на него. "Так как ты мне обещаешь

его, - ответил монах, - то я тебя научу. Ты должен знать, да и святые отцы

учат, что кто хочет стать блаженным, должен совершить покаяние, о котором ты

услышишь; но пойми меня хорошенько. Я не хочу сказать, что после покаяния ты

бы перестал быть грешником, каков ты есть, но выйдет то, что все грехи,

совершенные тобой до времени покаяния, очистятся и будут тебе в силу его

отпущены, а те, которые ты натворишь потом, не будут вменены в осуждение

тебе, а сойдут святой водой, как теперь сходят подлежащие отпущению. Итак,

тебе следует главнейше с великим усердием исповедать свои прегрешения, как

начнется покаянный искус, затем тебе надлежит начать пост и величайшее

воздержание, которое должно продолжаться сорок дней, в которые не только от

другой женщины, но следует воздержаться от общения и с своей собственной

женой. Кроме того, необходимо иметь в своем доме какое-нибудь место, откуда

ты мог бы ночью видеть небо и в час повечерия пойти туда, и чтобы там был

стол очень широкий, прилаженный так, чтобы, стоя, ты мог прислониться к нему

поясницей и, держа ноги на земле, распростирать руки как бы распятый; если

бы ты пожелал поддержать их какими-либо гвоздями, то можешь это сделать.

Таким образом, глядя на небо, ты должен стоять, не двигаясь, до утрени. Будь

ты грамотный - тебе подобало бы прочесть в это время некоторые молитвы,

которые я дал бы тебе, но так как ты не таков, тебе следует триста раз

сказать "отче наш" и триста раз "богородицу" в честь св. троицы, и, глядя на

небо, постоянно держать на памяти господа, создателя неба и земли, и страсти

Христовы, стоя в таком же положении, в каком был он на кресте. Затем, когда

зазвонят к заутрени, ты можешь, если хочешь, пойти и так, не раздеваясь,

броситься на кровать и заснуть, а на следующее утро отправиться в церковь и

там простоять по крайней мере три обедни и перечитать пятьдесят раз "отче

наш" и столько же "богородицу"; после этого в простоте сердца отбыть

кое-какие твои дела, если есть таковые, а затем обедать, а потом пойти к

вечерне в церковь и там сказать некоторые молитвы, которые я напишу тебе и

без которых обойтись нельзя, а уже затем около повечерия снова начать

по-сказанному. Совершая это, как я когда-то сам совершал, надеюсь, что,

прежде чем наступит конец покаяния, ты ощутишь чудесное состояние вечного

блаженства, если с благочестием все исполнишь". Брат Пуччьо тогда ответил:

"Это не слишком трудно и не долгое дело и его можно очень хорошо исполнить,

почему я и хочу во имя божие начать с воскресенья".

Оставив его и придя домой, он по порядку, с разрешения монаха,

рассказал все своей жене. Та очень хорошо поняла, из неподвижного стояния до

утрени, что разумел монах, и так как все это ей показалось очень удобным,

она ответила, что как этим, так и всяким другим благим делом, которое он

предпринимает для спасения своей души, она довольна и что для того, чтобы