Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Новелла четвертая

Риччьярдо Манарди захвачен мессером Лицио да Вальбона у его дочери, на

которой женится, помирившись с ее отцом.

Когда умолкла Елиза, слушая, как подруги хвалили ее новеллу, королева

приказала Филострато, чтобы и он рассказал нечто. Он начал, усмехаясь: -

Многие из вас так часто укоряли меня за предложенный мною сюжет рассказов,

вызывающий тягостные размышления и слезы, что мне кажется, я обязан, дабы

вознаградить отчасти за эту докуку, рассказать вам нечто, что бы заставило

вас немного посмеяться; потому я и намерен повествовать вам в коротенькой

новелле об одной любви, смешанной не с какой-либо печалью, а лишь со

вздохами и недолгим страхом и стыдом. Не так давно, достойные дамы, жил в

Романье состоятельный, благовоспитанный рыцарь, по имени Лицио да Вальбона,

у которого, нежданно и когда он был уже близок к старости, родилась от его

жены, по имени мадонны Джьякомины, дочка, которая, выросши, стала красивее и

прелестнее всех других в том округе; а так как она осталась одна у отца и

матери, то ее сильно любили и миловали и с удивительным тщанием берегли,

надеясь через нее породниться с большими людьми. В доме мессера Лицио часто

бывал и хаживал к нему некий юноша, красивый и здоровый, из семьи Манарди из

Бреттиноро по имени Риччьярдо, которого мессер Лицио и его жена так же мало

стереглись, как если бы то был их сын. Увидев раз и два девушку, красавицу,

изящную, похвальных обычаев и нравов и уже на выданье, он страстно влюбился

в нее, но очень старательно скрывал свою любовь. Девушка, заметив ее, вовсе

не уклонилась от ее стрел и также начала любить его, чему Риччьярдо был

крайне рад. Несколько раз являлось у него желание сказать ей несколько слов,

но он воздержался по боязни; наконец, однажды, улучив время и набравшись

смелости, он сказал ей: "Умоляю тебя, Катерина, не дай мне умереть от

любви". Девушка тотчас же ответила: "Дал бы господь, чтобы ты не заставлял

умирать меня и того более". Ответ этот сильно обрадовал и ободрил Риччьярдо,

и он сказал ей: "За мною никогда не станет сделать все, что тебе по сердцу,

но твое дело - найти средство спасти твою и мою жизнь". Тогда девушка

заметила: "Ты видишь, Риччьярдо, как меня сторожат, и потому я недоумеваю,

каким бы способом ты мог прийти ко мне; но если ты придумаешь что-либо, что

я могла бы сделать без моего посрамления, скажи мне, и я сделаю". Риччьярдо,

уже поразмысливший обо многом, тотчас же сказал: "Милая моя Катерина, я не

вижу другого пути, как если бы ты прокочевала, либо могла явиться на

балконе, что у сада твоего отца: если бы я знал, что ты будешь там ночью, я,

без сомнения, попытался бы проникнуть туда, хотя это и высоко". На это

Катерина отвечала: "Если у тебя хватит храбрости прийти туда, я надеюсь

уладить так, что мне удастся устроиться там на ночь". Риччьярдо сказал, что

он готов; переговорив об этом, они разок поцеловались наскоро и разошлись.

На следующий день, - а уже близок был конец мая, - девушка стала

жаловаться матери, что в прошлую ночь не могла заснуть из-за страшной жары.

Мать и говорит; "Что за жара такая, дочь моя? Напротив, жары не было

никакой". Катерина ответила на это: "Вам бы следовало сказать, матушка, что

это вам так показалось, и, быть может, вы сказали бы правду; но надо же вам

рассудить, насколько девушки горячее пожилых женщин". Тогда мать сказала:

"Так то так, дочь моя, но не могу же я по своему усмотрению делать жар и

холод, как тебе, быть может, желательно. Погоду приходится переносить

согласно с подающим ее временем года; может быть, следующая ночь будет

прохладнее и ты будешь спать лучше". - "Дай-то бог! - сказала Катерина. - Но

тому не бывать, чтобы, приближаясь к лету, ночи становились прохладнее". -

"Итак, чего же ты хочешь?" - спросила мать. Катерина отвечала: "Если бы то

дозволил мои отец и вы, я бы охотно устроила кроватку на балконе возле

отцовской комнаты и над его садом, и там бы стала спать; слушая пение

соловья и находясь в более прохладном месте, я почувствовала бы себя лучше,

чем в вашей комнате". - "Утешься, дочка, - сказала тогда мать, - я замолвлю

о том твоему отцу, и как он захочет, так и сделаем". Услышав об этом от

жены, мессер Лицио да Вальбона, как человек старый и потому, быть может,

несколько упрямый, сказал: "Что это за соловей, под песни которого она

желает спать? Заставлю же ее спать под пение цикад!" Узнав о том, Катерина,

более с досады, чем от жары, не только не спала всю следующую ночь, но не

дала спать и матери, все жалуясь на жару. Когда мать услышала это, наутро

пошла к мессеру Лицио и сказала ему: "Мессере, вы совсем не любите нашу

дочку; что вам до того, что она поспит на балконе? Всю-то ночь она не

находила места от жары, к тому же вы удивляетесь, что ей нравится пение

соловья; ведь она - девочка, а девочки любят все, что на них похоже".

Выслушав это, мессер Лицио сказал: "Ну, пусть так, приготовь ей там постель,

какая поместится, устрой вокруг какой-нибудь полог, и пусть она спит и

слушает соловья в свое удовольствие".

Узнав о том, девушка тотчас же велела приготовить себе постель и,

сбираясь там спать на следующую ночь, подождала, пока не увидела Риччьярдо и

не сделала ему условленного между ними знака, из которого он понял, как ему

следует поступить. Мессер Лицио, лишь только услышал, что девушка пошла

спать, запер дверь, ведшую из его комнаты на балкон, и также отправился

отдохнуть. Услышав, что все и всюду успокоились, Риччьярдо с помощью

лестницы влез на стену, а с нее, цепляясь за выступы другой стены, добрался

с большим трудом и опасностью, в случае падения, на балкон, где тихо и с

великой радостью был принят девушкой; после многих поцелуев, они легли

вместе и почти всю ночь провели в обоюдном наслаждении и удовольствии, много

раз заставив пропеть соловья. Ночи были короткие, удовольствие великое, уже

близился день, что было им невдомек; разгоряченные погодой и забавой, они

заснули, ничем не прикрытые, причем Катерина правой рукой обвила шею

Риччьярдо, а левой схватила его за то, что вы особенно стыдитесь назвать в

обществе мужчин.

Так они спали без просыпу; когда настал день, мессер Лицио поднялся и,

вспомнив, что дочка спит на балконе, тихо отворив дверь, сказал: "Дай-ка я

посмотрю, как-то соловей дал сегодня поспать Катерине". Подойдя, он

осторожно приподнял полог, что был кругом постели, и увидел, что Риччьярдо и

она, голые и обнаженные, спят, обнявшись рассказанным выше способом. Хорошо

распознав Риччьярдо, он вышел, направился в комнату жены и окликнул ее

словами: "Скорее, жена, встань и пойди погляди: твоей-то дочке так

понравился соловей, что она поймала его и держит в руке". - "Как это можно?"

- сказала жена. Говорит мессер Лицио: "Ты это увидишь, коли поторопишься".

Жена, поспешно одевшись, тихо последовала за мессером Лицио, когда оба

подошли к постели и подняли полог, мадонна Джьякомина могла увидеть воочию,

как ее дочка, поймав, держала соловья, песни которого так желала услышать.

Считая, что Риччьярдо страшно обманул ее, жена хотела было закричать и

наговорить ему дерзостей, но мессер Лицио сказал ей: "Смотри, жена, коли ты

дорожишь моей любовью, не говори ни слова, ибо поистине, если она поймала

его, то он и будет ей принадлежать. Риччьярдо - юноша родовитый и богатый;

родство с ним будет нам только выгодным; если он пожелает уйти от меня

подобру-поздорову, ему придется наперед помолвиться с нею; оно и выйдет, что

соловья-то он посадил в свою клетку, а не в чужую".

Жена успокоилась, увидев, что муж не опечален этим делом, и, сообразив,

что дочка провела хорошую ночь, славно отдохнула и поймала соловья, умолкла.

Не много времени прошло после этих речей, как Риччьярдо проснулся; увидев,

что уже светло, он счел себя погибшим и, окликнув Катерину, сказал: "Увы,

душа моя, что нам делать! Ведь уже день наступил и застал меня здесь!" При

этих словах мессер Лицио, выступив вперед и подняв полог, ответил: "Мы это

уладим". Как увидел его Риччьярдо, точно у него вырвали сердце из тела;

приподнявшись и сев на кровати, он сказал: "Господин мой, помилосердствуйте,

бога ради. Я знаю, что, как предатель и дурной человек, я заслужил смерть,

потому делайте со мной, что хотите, но, умоляю вас, пощадите мою жизнь, не

дайте мне погибнуть". На это мессер Лицио ответил: "Риччьярдо, не того

заслужила любовь, которую я питал к тебе, и доверие, которое к тебе имел; но

так как все это случилось и твоя юность увлекла тебя к такому проступку, то,

избегая себе смерти, а мне стыда, возьми Катерину в законные жены, дабы, как

этой ночью она была твоей, так была бы, пока жива. Таким образом ты устроишь

со мною мир, а себе спасение; коли не желаешь так сделать, поручи господу

свою душу".

Пока шли эти речи, Катерина, прикрывшись, принялась сильно плакать,

прося отца простить Риччьярдо, а с другой стороны, умоляя и Риччьярдо

сделать так, как желал отец, дабы они могли долго и беспечно пользоваться

вместе такими же ночами. Но на это не понадобилось много просьб, потому что,

с одной стороны, стыд совершенного проступка и охота его загладить, с другой

- страх смерти и желание спасения, а кроме того, горячая любовь и побуждение

обладать любимым предметом - все это заставило Риччьярдо по своей воле и без

всякой проволочки сказать, что он готов исполнить все, что заблагорассудится

мессеру Лицио. Вследствие этого мессер Лицио взял у мадонны Джьякомины на

подержание одно из ее колец, и тут же, не выходя, Риччьярдо обручился в их

присутствии с Катериной, как с своей женой. Когда это было сделано, мессер

Лицио и его жена, удаляясь, сказали: "Теперь отдохните, ибо, быть может, это

вам более потребно, чем вставанье". Когда те ушли, молодые снова обнялись и,

отъехав ночью не более как на шесть миль, сделали еще две, прежде чем

встать; тем и закончили первый день. Поднявшись, Риччьярдо держал более

толковые речи с мессером Лицио, а несколько дней спустя, по обычаю, в

присутствии друзей и родственников, женился на девушке и, с большим

торжеством поведя ее домой, устроил пышную, блестящую свадьбу, после чего в

мире и в свое утешение долгое время охотился вместе с нею за соловьями днем

и ночью, сколько ему было угодно.