Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

туда, где был Финео, и, чуть не плача, насколько сумел лучше повинился в

случившемся и, прося его прощения, заявил, что в случае, если бы Теодоро

пожелал взять его дочь в жены, он был бы рад отдать ее ему. Финео охотно

принял извинения и отвечал: "И я желаю, чтобы мой сын взял за себя вашу

дочь; а если он не пожелает, то пусть исполнится произнесенный над ним

приговор".

Так согласившись между собою, Финео и Америго спросили у Теодоро, еще

не опомнившегося от страха смерти и радости, что нашел отца, каково его

желание в этом деле. Услыхав, что, если он пожелает, Виоланта станет его

женой, Теодоро пришел в такую радость, будто из ада прыгнул прямо в рай, и

сказал, что это будет ему величайшая милость, если каждому из них это по

сердцу. Тогда послали к молодой женщине узнать об ее желании; услышав, что

приключилось и еще имеет приключиться с Теодоро, она, дотоле печальная, как

никто, в чаянии смерти, по долгом времени несколько поверив тем речам,

немного развеселилась и отвечала, что, если б она могла следовать своему

желанию, ничто не было бы для нее так радостно, как стать женою Теодоро, но

что во всяком случае она поступит так, как прикажет отец.

Таким-то образом, с общего согласия, выдав за него Виоланту, устроили

великое празднество к большому удовольствию всех граждан. Молодая женщина

утешилась, отдала кормить своего маленького сына и через некоторое время

стала красивее, чем когда-либо. Когда, встав после родов, она предстала

перед Финео, возвращения которого из Рима тогда ожидали, она почтила его как

отца, а он, довольный такой красавицей снохой, с большим торжеством и

весельем отпраздновал их свадьбу, принял ее как дочь и всегда относился к

ней как к таковой. Спустя несколько дней, сев на галеру с своим сыном, с нею

и маленьким внуком, он повез их с собою в Лаяццо, где оба любящие прожили

всю свою жизнь в спокойствии и мире.

Новелла восьмая

Настаджио дельи Онести, влюбленный в девушку из семейства Траверсари,

расточает свои богатства, не получая взаимности. По просьбе своих, он едет в

Кьясси и здесь видит, как один всадник преследует девушку, убивает ее и два

пса ее пожирают. Он приглашает своих родных и свою милую на обед: она видит,

как терзают ту же девушку, и, опасаясь подобной же участи, выходит замуж за

Настаджио.

Когда Лауретта замолкла, Филомена так начала по приказанию королевы: -

Любезные дамы, как в нас восхваляют сострадательность, так божественное

правосудие строго мстит нам за жестокость. Дабы доказать это вам и тем дать

вам повод окончательно изгнать ее из себя, я хочу рассказать вам новеллу не

менее трогательную, чем занимательную.

В Равенне, стариннейшем городе Романьи, было когда-то много родовитых и

именитых людей, и между ними один юноша, по имени Настаджио дельи Онести,

оставшийся по смерти отца и одного дяди безмерно богатым человеком. Как то

часто бывает с юношами, он, не будучи женатым, влюбился в дочь мессера Паоло

Траверсари, девушку еще более родовитую, чем он сам, надеясь своими деяниями

побудить ее полюбить его; но как они ни были велики, прекрасны и похвальны,

они не только не помогали ему, но, казалось, даже вредили, - столь суровой,

жестокой и неприветливой оказывалась по отношению к нему любимая девушка,

ставшая, быть может по причине своей необычайной красоты и родовитости, до

того гордой и надменной, что и он сам не нравился ей и ничто, что нравилось

ему. Настаджио это было в такую тягость, что часто с горя после жалоб у него

являлось желание покончить с собой, но, сдержав себя, он много раз решался в

душе совсем оставить ее, и коли сможет, то возненавидеть, как она ненавидела

его, но намерения его были напрасны, потому что, казалось, по мере того, как

умалялась надежда, умножалась его любовь.

И вот, когда молодой человек продолжал таким образом любить и расточать

без меры, некоторым из его друзей и родственников показалось, что он

одинаково расстроит и свое здоровье и свое состояние; вследствие чего они

много раз просили его, советуя удалиться из Равенны и поехать пожить

некоторое время в каком-либо другом месте, ибо если он так поступит,

умалятся и любовь и трата. Над этим советом Настаджио часто насмехался, но,

наконец, упрошенный ими и не будучи в состоянии им отказать, сказал, что

исполнит; велев сделать большие приготовления, точно в намерении отправиться

во Францию или Испанию или иное отдаленное место, он сел на коня и, в

сопровождении многих друзей выехав из Равенны, направился в одно место,

может быть, милях в трех за Равенной, которое называется Кьясси, и здесь,

приказав доставить палатки и шатры, сказал тем, что сопровождали его, что

желает тут остаться, а они пусть вернутся в Равенну. Расположившись тут,

Настаджио принялся вести самую веселую и роскошную жизнь, какую только можно

себе представить, приглашая того и другого к ужину и к обеду, как то было у

него в обычае.

Случилось, почти в самом начале мая, в превосходную погоду, что ему

вспомнилась его жестокая дама; приказав всем своим домашним оставить его

одного, дабы ему можно было помечтать о ней в свое удовольствие, погруженный

в мысли, идя, куда несли ноги, он один добрался до соснового леса. Уже почти

миновал пятый час дня, и он прошел с полмили в лесу, не вспомнив ни о пище,

ни о чем другом, как вдруг ему показалось, что он слышит страшный плач и

резкие вопли, испускаемые женщиной; его сладкие мечты были прерваны, и,

подняв голову, чтобы узнать, в чем дело, он изумился, усмотрев себя в

сосняке; затем, взглянув вперед, увидел бежавшую к месту, где он стоял,

через рощу, густо заросшую кустарником и тернием, восхитительную обнаженную

девушку с растрепанными волосами, исцарапанную ветвями и колючками,

плакавшую и громко просившую о пощаде. Помимо этого, он увидел по сторонам

ее двух громадных диких псов, быстро за ней бежавших и часто и жестоко

кусавших ее, когда они ее настигали, а за нею на вороном коне показался

темный всадник, с лицом сильно разгневанным, со шпагой в руке, страшными и

бранными словами грозивший ей смертью. Все это в одно и то же время

наполнило его душу изумлением и испугом и, наконец, состраданием к

несчастной женщине, из чего родилось желание спасти ее, если то возможно, от

такой муки и смерти. Видя себя безоружным, он бросился, чтобы схватить ветвь

от дерева вместо палки, и пошел навстречу собакам и всаднику. Но тот, увидя

это, закричал ему издали: "Не мешайся, Настаджио, дай псам и мне исполнить

то, что заслужила эта негодная женщина". Пока он говорил это, собаки, крепко

схватив девушку за бока, удержали ее, а подоспевший всадник слез с лошади.

Настаджио, приблизившись к нему, сказал: "Я не знаю, кто ты, так хорошо

знающий меня, но все же скажу тебе, что велика низость вооруженного рыцаря,

намеревающегося убить обнаженную женщину и напустить на нее собак, точно она

- дикий зверь; я во всяком случае стану защищать ее насколько смогу". Тогда

всадник сказал: "Настаджио, я родом из того же города, что и ты, и ты был

еще маленьким мальчиком, когда я, которого тогда звали Гвидо дельи

Анастаджи, был гораздо сильнее влюблен в ту женщину, чем ты в Траверсари, и

от ее надменности и жестокости до того дошло мое горе, что однажды этой

самой шпагой, которую ты видишь в моей руке, я, отчаявшись, убил себя и

осужден на вечные муки. Немного прошло времени, как эта женщина, безмерно

радовавшаяся моей смерти, скончалась и за грех своего жестокосердия и за

радость, какую она ощутила от моих страданий, не раскаявшись в том, ибо

считала, что не только тем не погрешила, но и поступила как следует,

осуждена была на адские муки. И как только она была ввержена туда, так мне и

ей положили наказание: ей бежать от меня, а мне, когда-то столь ее

любившему, преследовать ее, как смертельного врага, не как любимую женщину;

и сколько раз я настигаю ее, столько же раз этой шпагой, которой я убил

себя, убиваю ее, вскрываю ей спину, а это сердце, жестокое и холодное, куда

ни любовь, ни сострадание никогда не в состоянии были проникнуть, вырываю,

как ты тотчас увидишь, из тела со всеми другими внутренностями и бросаю на

пожрание собакам. И не много проходит времени, как она, по решению

господнего правосудия и могущества, воскресает, как бы не умирала вовсе, и

снова начинается мучительное бегство, а собаки и я преследуем ее. И так

бывает каждую пятницу, в этот час, что я нагоняю ее здесь и здесь же, как ты

увидишь, предаю ее терзаниям; в другие же дни, не думай, что мы отдыхаем: я

настигаю ее в других местах, где она жестоко помыслила или содеяла мне

жестокое: превратясь, как видишь, из любовника во врага, и принужден таким

образом преследовать ее столько лет, сколько месяцев она была жестока со

мной. Итак, дай мне исполнить решение божественного правосудия и не

противься тому, чему ты не в состоянии был бы помешать". Услыхав эти речи,

Настаджио сробел, и не было у него волоска на теле, который не поднялся бы

дыбом; он отошел назад и, глядя на несчастную девушку, стал в страхе

ожидать, что станет делать рыцарь; а тот, закончив свою речь, набросился,

словно бешеная собака, со шпагой в руке, на девушку, которая на коленях,

крепко удерживаемая собаками, молила его о пощаде; изо всех сил ударил ее

посреди груди и пронзил насквозь. Лишь только девушка приняла этот удар,

упала ничком, все так же плача и крича, а рыцарь, выхватив нож, вскрыл ей

чресла и, вынув сердце и все, что было вокруг, бросил собакам, которые,

страшно голодные, все это тотчас же пожрали. Прошло не много времени, как

девушка, точно ничего такого не случилось, внезапно поднялась на ноги и

бросилась бежать по направлению к морю, собаки - за ней, все время теребя

ее, а мужчина, снова севший на коня и взявший свою шпагу, начал преследовать

ее; вскоре они настолько отдалились, что Настаджио не мог их более видеть.

Узрев все это, он долго пребывал между состраданием и страхом, но

вскоре ему пришло в голову, что этот случай может сослужить ему большую

службу, так как он приключался каждую пятницу. И вот, заметив место, он

вернулся к своей челяди, и когда ему показалось удобным, послав за своими

родственниками и друзьями, сказал им: "Вы долгое время побуждали меня

отстать от моей любви к этой враждебной девушке и положить конец моему

расточительству; и я готов сделать это, если вы испросите для меня одну

милость, а заключается она в том, чтобы в следующую пятницу вы устроили,

чтобы Паоло Траверсари с женою и дочерью и всеми их родственницами и всеми

другими, кого пожелаете, прибыли сюда пообедать со мной. Почему я этого

желаю, вы это тогда увидите". Тем показалось, что устроить это - дело не

трудное. Вернувшись в Равенну, они, когда пришло время, пригласили тех, кого

хотел Настаджио, и хотя трудно было увлечь туда девушку, любимую Настаджио,

тем не менее и она поехала вместе с другими.

Настаджио приказал приготовить великолепное угощение и велел поставить

столы под соснами около того места, где видел терзание жестокой женщины.

Распорядившись рассадить мужчин и женщин за стол, он устроил так, что

девушка, им любимая, была посажена как раз напротив того места, где должно

было происходить дело. Когда подали последнее кушанье, до всех стали

доноситься отчаянные крики преследуемой девушки. Когда все очень тому

изумились, спрашивая, что это такое, и никто не мог того объяснить, все