Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

речи, все это пустяки, рассуди сам, мы вернем ее за тридцать пять сольдов,

если выкупим ее тотчас, а коли повременим хотя бы до завтра, он запросит не

менее тридцати восьми, сколько дал мне взаймы; да и делает он мне это в

одолжение, потому что я и ставку-то поставил по его совету. Почему не

выгадать нам этих трех сольдов?"

Слушая его речи, Анджьольери приходил в отчаяние, особливо видя, что

те, что стояли вокруг, смотрели на него и, казалось, были убеждены, что не

Фортарриго проиграл деньги Анджьольери, а Анджьольери взял у него

собственные. И он говорил ему: "Какое мне дело до твоей куртки? Будь ты

повешен, ты не только обобрал меня и проиграл мое, но к тому же помешал мне

уехать да еще смеешься надо мною". Но Фортарриго стоял на своем, точно не

ему говорят, и продолжал: "Зачем не дашь ты мне выгадать эти три сольда?

Разве не надеешься, чтобы я еще раз ссудил их тебе? Сделай это ради меня, к

чему такой спех? Мы еще успеем доехать сегодня вечером в Торреньери. Поди-ка

тряхни кошелем; знаешь ли, что если поискать во всей Сиэне, не отыскать

куртки, которая была бы так по мне, как эта, а я оставлю ее у этого человека

за тридцать восемь сольдов, когда она стоит сорок и более! Ведь таким

образом ты причинил бы мне двойной убыток".

Крайне огорченный, видя, что тот его ограбил, а теперь задерживает его

болтовней, Анджьольери, не отвечая ему более, повернул коня и направился по

дороге к Торреньери. Фортарриго, которого обуяло хитрое злорадство, как был

в рубашке, пустился за ним бегом; он пробежал уже мили две, все прося о

куртке Анджьольери погонял все сильнее, чтобы устранить от слуха эту

надсаду, когда Фортарриго увидал на поле, по соседству с дорогой, впереди

Анджьольери, крестьян, которым принялся громко кричать: "Хватайте его,

хватайте!" Вследствие этого они, кто с заступом, кто с мотыгой, преградили

дорогу Анджьольери и, полагая, что он ограбил того, кто бежал за ним с

криком и в одной рубашке, задержали и схватили его. Что он ни говорил им,

кто он и как было дело, ничего не помогало. Фортарриго, подбежав, сказал с

сердитым лицом: "Как мне не убить тебя, бесчестный ты мошенник, бежавший с

моим добром!" И, обратившись к крестьянам, он продолжал: "Видите, господа, в

каком виде он оставил меня в гостинице, проиграв наперед все, что у него

было. Могу сказать, что с божьей и вашей помощью я вернул хоть это, за что

всегда буду вам благодарен". Говорил также и Анджьольери, но его слов не

слушали. С помощью крестьян Фортарриго стащил его с коня, раздел и, одевшись

в его платье и сев верхом, оставил Анджьольери в одной рубашке и босого, а

сам вернулся в Сиэну, везде рассказывая, что коня и платье он выиграл у

Анджьольери. Анджьольери, рассчитывавший явиться к кардиналу в Марку богатым

человеком, вернулся в Буонконвенто бедным, в одной рубашке, и от стыда не

осмелился тотчас же отправиться в Сиэну; в платье, которое ему одолжили, сев

на лошадь, что была у Фортарриго, он поехал к своим родным в Корсиньяно, у

которых и прожил, пока снова не помог ему отец.

Так-то злая хитрость Фортарриго помешала добрым намерениям Анджьольери,

хотя в свое время и в своем месте он не оставил ее безнаказанной.

Новелла пятая

Каландрино влюбился а одну девушку, а Бруно дает ему заговор; лишь

только он прикоснулся им к ней, она пошла за ним; захваченный женою, он

вступает с ней в сильное м докучливое препирательство.

Когда кончилась небольшая новелла Неифилы и общество обошлось по поводу

ее без смеха и долгих разговоров, королева, обратившись к Фьямметте,

приказала ей продолжать. Она весело ответила, что сделает это охотно, и

начала: - Милейшие дамы, я полагаю, вы знаете, что сколько бы ни говорено

было об известном предмете, он все же будет нравиться, и даже более, если

тот, кто желает о нем говорить, сумеет выбрать подобающее тому время и

место. Потому, приняв во внимание, зачем мы собрались сюда (ибо мы сошлись

на веселье и утеху, а не на что иное), я думаю, что всему, что может

принести утеху и удовольствие, здесь - подобающее место и время, и что хотя

тысячу раз рассказывали о том предмете, он не может не позабавить, если о

нем расскажут еще столько же. Вот почему, хотя о деяниях Каландрино среди

нас много говорилось, я, поминая недавно сказанное Филострато, что все они

потешны, решаюсь к рассказанным присоединить еще одну новеллу, которую, если

б я захотела и прежде и теперь отдалиться от действительного факта, я сумела

бы и смогла сочинить и рассказать под другими именами; но так как в рассказе

удаление от истины происшествий сильно умаляет удовольствие слушателей, я

расскажу вам ее, опираясь на выраженные выше доводы, в ее настоящем виде.

Никколо Корнаккини, наш согражданин и богатый человек, владел, в числе

других прекрасных имений, одним поместьем в Камерате, где велел построить

приличный, красивый дом, а с Бруно и Буффальмакко договорился, чтобы они

расписали его весь; а так как работы было много, они пригласили еще Нелло и

Каландрино и принялись за дело. Хотя там было несколько комнат с постелями и

другим необходимым и жила старая служанка в качестве сторожа дома, но так

как другой челяди не было, то сын упомянутого Никколо, по имени Филиппо,

человек молодой и неженатый, водил туда порой, для своего удовольствия,

какую-нибудь женщину и, продержав ее день или два, отсылал назад. И вот

случилось однажды, что он привел с собою одну женщину, по имени Никколозу,

которую какой-то негодяй, по имени Манджьоне, держал для себя в одном доме в

Камальдоли, ссужая ею других. Она была красива, хорошо одевалась и для

своего положения обладала хорошими манерами и даром слова. Когда однажды в

полдень, выйдя из комнаты в белой юбке, с подколотыми на голове волосами,

она мыла себе руки и лицо у колодца, что был во дворе дома, случилось, что и

Каландрино явился туда по воду и дружелюбно поздоровался с ней. Она, ответив

ему, засмотрелась на него более потому, что Каландрино показался ей

человеком странным, чем по какому-нибудь иному желанию. Каландрино стал

глядеть на нее и, так как она показалась ему красивой, старался там

замешкаться и не возвращался к товарищам с водой; но, не зная ее, не

осмелился с нею заговорить. Она заметила его взгляды и, чтобы подшутить над

ним, порой сама заглядывалась на него, испуская тихие вздохи. Вследствие

этого Каландрино внезапно так в нее втяпался, что ушел со двора не прежде,

как когда Филиппо позвал ее к себе.

Вернувшись к работе, Каландрино то и дело пыхтел; Бруно заметил это,

ибо следил за всяким движением Каландрино, так как ему доставляло потеху

все, что бы тот ни делал, и говорит ему: "Кой дьявол с тобою делается, друг

Каландрино? Ты только и знаешь, что пыхтишь". На это Каландрино ответил:

"Кабы найти мне, товарищ, кого-нибудь, кто бы мне помог, хорошо бы мне

было". - "Как так?" - спросил Бруно. Каландрино продолжал: - "Об этом не

надо говорить никому. Есть здесь девушка красивее феи, которая так страстно

в меня влюбилась, что тебе показалось бы за диво, я сейчас только заметил

это, когда ходил по воду". - "Вот как? - сказал Бруно. - Смотри, не живет ли

она с Филиппо?" - "И мне так сдается, - говорит Каландрино, - потому что он

позвал ее и она пошла к нему в комнату; но чему это мешает? Я бы потягался в

таком деле и с богом, не только что с Филиппо. Скажу тебе по правде,

товарищ, уж так она мне нравится, что и сказать нельзя". Тогда Бруно

говорит: "Я для тебя, друг, разузнаю, кто она такая, и если она любовница

Филиппо, устрою твое дело в двух словах, потому что мы с нею большие

приятели. Не как сделать, чтобы Буффальмакко о том не проведал? Я не могу

сказать с ней слова, чтобы и он не был при том". - "Буффальмакко меня не

заботит, - отвечал Каландрино, - а будем сторожиться Нелло; он родственник

Тессы и мог бы нам испортить все дело". - "Правду ты говоришь", - ответил

Бруно.

Между тем Бруно знал, кто она такая, ибо видел, как она прибыла, да и

Филиппе о том ему рассказал. Потому, когда Каландрино на короткое время

отошел от работы, чтобы пойти поглядеть на нее, Бруно обо всем передал Нелло

и Буффальмакко, и они вместе сговорились втихомолку, что им следовало

проделать над ним по поводу этого его увлечения. Когда он вернулся, Бруно

тихо спросил его: "Видел ты ее?" - "Да, - говорит Каландрино, - извела она

меня". Говорит Бруно: "Пойду я погляжу, та ли она, как я думаю; если та, то

предоставь мне все устроить". Сойдя вниз и встретив ее вместе с Филиппе, он

подробно сообщил им, кто такой Каландрино и что он им сказал, и условился с

ними, что каждому из них говорить и делать, чтобы потешиться и позабавиться

над его влюбленностью. Возвратившись к нему, он сказал: "Это она и есть,

потому надо устроить это очень осторожно, ибо, если Филиппе догадается, всей

воды Арно не хватило бы, чтобы обелить нас. Но что же желаешь ты, чтобы я

передал ей от тебя, если мне случится заговорить с ней?" Каландрино ответил:

"Скажи ей, во-первых, что я желаю ей тысячу мер того добра, от которого

родятся люди, а затем, что я ее покорный слуга, да спроси, не хочет ли она

чего; понял ты меня?" - "Да, дай мне все уладить", - отвечал Бруно.

Когда наступил час ужина и они, оставив работу, сошли во двор, где

находились Филиппе и Никколоза, они замешкались там ради Каландрино.

Каландрино стал глазеть на Никколозу, делая столько и таких невиданных

жестов, что догадался бы и слепой. Она со своей стороны делала все, что,

казалось, должно было воспламенить его и, будучи предупреждена Бруно, сильно

потешалась над его выходками, тогда как Филиппе, Буффальмакко и другие

притворились беседующими и не обращающими на то никакого внимания.

По некотором времени, к великому горю Каландрино, они ушли, когда они

направлялись к Флоренции, Бруно сказал ему: "Говорю тебе, ты заставляешь ее

таять, как лед от солнца; клянусь богом, если бы ты принес сюда свою гитару

да спел бы несколько твоих любовных канцон, то заставил бы ее выпрыгнуть из

окна, чтобы прийти к тебе". - "Разве правда, товарищ, - спросил Каландрино,

- не принести ли мне ее, как ты полагаешь?" - "Разумеется", - отвечал Бруно.

На это Каландрино сказал: "Ты вот не верил тому сегодня, когда я тебе

говорил, а я убежден, товарищ, что лучше всякого другого умею сделать, что

хочу. Кому другому удалось бы так скоро влюбить в себя такую женщину, как