Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Скальца ответил: "Как? Я докажу это таким доводом, что не только ты, но и

он, отрицающий это, скажет, что я говорю правду. Вы знаете, что чем род

древнее, тем благороднее, это и они только что промеж себя утверждали.

Барончи древнее всех других, стало быть благороднее; доказав, что они

древнее, я без сомнения выиграю заклад. Вы должны знать, что Барончи были

сотворены природою в то время, когда она начала учиться живописи, а другие

люди были созданы ею, когда она уже умела писать. А что я говорю в данном

случае правду, то обратите внимание на Барончи и на других людей: тогда как

у всех других вы увидите лица благообразные и соответственно правильные, из

Барончи у одного вы найдете лицо очень длинное и узкое, у другого чрезмерно

широкое, у кого нос очень длинный, у кого короткий; у иного подбородок

выпятился вперед и загнут кверху, скулы точно у осла; есть такие, у которых

один глаз более другого, у иных один ниже другого, как бывает на лицах,

которые чертят дети, когда впервые учатся рисовать. Из чего, как я уже

сказал, видно очень ясно, что природа устроила их, когда училась живописи,

так что они древнее других, стало быть и благороднее".

Когда Пьеро, бывший судьею, и Нери, побившийся о заклад об ужин, и все

другие представили себе все это, выслушав забавный довод Скальца, принялись

все смеяться и утверждать, что Скальца прав и выиграл ужин и что поистине

Барончи самые благородные и древние, какие есть, не только во Флоренции, но

на свете и в приморье. Поэтому, желая сказать, что лицо у мессера Форезе

некрасиво, Памфило имел право выразиться, что и для любого из Барончи оно

было бы гадким.

Новелла седьмая

Мадонна Филиппа, захваченная мужем с ее любовником и вызванная в суд,

освобождает себя быстрым, шутливым ответом и дает тем повод изменить закон.

Уже Фьямметта умолкла, а все еще смеялись над необычным доводом,

приведенным Скальпа с целью возвысить над всеми другими благородство

Барончи, когда королева приказала Филострато рассказывать, и он начал: -

Доблестные дамы, прекрасное дело - уметь во всех случаях хорошо владеть

словом, но прекраснейшим представляется мне такое уменье, когда того требует

необходимость. Этим отлично владела одна благородная дама, о которой я хочу

вам рассказать, не только вызвавшая в слушателях веселье и смех, но и

освободившаяся от уз позорной смерти, как вы то услышите.

В городе Прато был когда-то закон, не менее достойный порицания, чем

жестокий, повелевающий безразлично предавать сожжению как женщину,

захваченную мужем в прелюбодеянии с любовником, так и ту, которую нашли бы

отдавшейся кому-нибудь за деньги. Пока действовал этот закон, случилось, что

одна благородная и красивая дама, влюбленная более, чем какая-либо иная, по

имени мадонна Филиппа, найдена была однажды ночью мужем своим, Ринальдо деи

Пульези, в ее собственной комнате в объятиях Ладзарино деи Гваццалльотри, из

того же города, благородного и прекрасного юноши, которого она любила, как

самое себя. Когда увидел это Ринальдо, сильно разгневавшись, едва удержался,

чтобы не броситься на них и не убить, и если бы не опасение за самого себя,

он так бы и сделал, следуя влечению своего гнева. Воздержавшись от этого, он

не воздержался от желания потребовать от законов Прато того, чего сам не

имел права учинить, то есть смерти своей жены. Потому, имея в доказательство

ее проступка весьма достаточные свидетельства, лишь только настал день, он,

ни у кого не спросившись, обвинил жену и вызвал ее в суд. Дама, очень

решительная, как обыкновенно бывают все истинно влюбленные, твердо решилась

явиться, хотя ее и отговаривали многие друзья и родные, ибо желала скорее

мужественно умереть, объявив истину, чем, бежав малодушно, жить вследствие

неявки в изгнании и оказаться недостойной такого любовника, каков был тот, в

чьих объятиях она провела прошлую ночь. В большом сопровождении женщин и

мужчин, убеждавших ее отречься, она, представ перед подесту, с спокойным

лицом и твердым голосом спросила, что ему от нее нужно. Подеста поглядел на

нее и, видя, что она очень красива и держит себя очень похвально и, судя по

ее речам, женщина сильная духом, ощутил к ней жалость и боязнь, как бы она

не призналась в чем-нибудь, за что ему пришлось бы, оберегая свою честь,

осудить ее на смерть. Тем не менее, не будучи в состоянии обойтись без

допроса о том, что было на нее взведено, он сказал: "Мадонна, вот, как

видите, муж ваш Ринальдо жалуется на вас, говоря, что застал вас в

прелюбодеянии с другим мужчиной, и потому требует, чтобы я, согласно с одним

существующим законом, наказал вас за это, приговорив вас к смерти; но я не

могу сделать это, если вы не сознаетесь; поэтому подумайте хорошенько, что

вы станете отвечать, и скажите мне, правда ли то, в чем обвиняет вас муж".

Дама, ничуть не растерявшись, отвечала очень веселым голосом: "Мессере,

верно, что Ринальдо - мне муж и что в прошлую ночь он нашел меня в объятиях

Ладзарино, в которых, по истинной и совершенной любви, которую я к нему

питаю, я бывала много раз. От этого я никогда не отрекусь; но вы знаете, - я

в том уверена, - что законы должны быть общие, постановленные с согласия

тех, которых они касаются, что не оправдывается этим законом, ибо он

связывает бедных женщин, которые гораздо более, чем мужчины, были бы в

состоянии удовлетворить многих; кроме того, не только ни одна женщина не

выражала на него своего согласия, когда его постановляли, но ни одна не была

и призвана, почему он по справедливости может быть назван злостным. Если вы

хотите, в ущерб моего тела и своей души, быть его исполнителем, это ваше

дело; но, прежде чем вы приступите к какому-либо решению, я попрошу у вас

небольшой милости, то есть, чтобы вы спросили моего мужа, не принадлежала ли

я ему всецело всякий раз и сколько бы раз ему ни желалось, или нет". На это

Ринальдо, не выжидая, чтобы подеста спросил его, тотчас же ответил, что без

сомнения его жена по всякой его просьбе всегда подчинялась его желанию.

"Итак, - быстро продолжала жена, - я спрашиваю, мессер подеста: если он

всегда брал с меня все, что ему было надобно и нравилось, что мне-то было и

приходится делать с тем, что у меня в излишке? Собакам, что ли, бросить? Не

лучше ли услужить этим благородному человеку, любящему меня более самого

себя, чем дать ему потеряться или испортиться?" На это следствие, к тому же

по поводу такой и столь известной дамы, собрались почти все жители Прато,

которые, услышав столь потешный вопрос, вдоволь нахохотавшись, тотчас же

почти единогласно закричали, что жена права и говорит ладно; и прежде чем

разойтись оттуда, с поощрения подесты, изменили жестокий закон и положили,

чтоб он касался лишь тех жен, которые из-за денег преступаются против своих

мужей. Таким-то образом Ринальдо, смущенный своею глупой затеей, удалился из

суда, а жена, веселая и свободная, будто восстав из костра, вернулась домой

со славой.

Новелла восьмая

Фреско советует своей племяннице не смотреться в зеркало, если, как она

говорила, ей неприятно видеть людей противных.

Новелла, рассказанная Филострато, на первых порах слегка уязвила стыдом

сердца слушавших дам, знаком чего был стыдливый румянец, показавшийся на их

лицах; затем, переглядываясь друг с другом и едва удерживаясь от смеха, они,

хихикая, дослушали рассказ. Когда он пришел к концу, королева, обратись к

Емилии, велела ей продолжать. И она начала, глубоко переводя дух, точно

недавно проснулась: - Милые девушки, так как продолжительное раздумье

усиленно и долго держало меня вдали отсюда, я, повинуясь королеве, обойдусь

новеллой, быть может более краткой, чем бы то сделала, если бы была здесь

духом, и расскажу вам о глупом заблуждении одной девушки, которое шутливым

словом исправил бы ее дядя, если бы она была в состоянии понять его.

Итак, у одного человека, по имени Фреско да Челатико, была племянница,

которую звали уменьшительно Ческа; хотя она была красива станом и лицом (не

из тех, впрочем, ангельских лиц, какие мы нередко встречаем), она считала

себя таковой и столь превосходной, что у нее вошло в обычай порицать мужчин

и женщин и все, что она ни видела, вовсе не принимая в расчет самое себя, а

была она тем неприятнее, докучливее и придирчивее всякой другой, что ничего

нельзя было сделать ей по нраву, к тому же она была столь надменна, что,

если бы даже она происходила из французского королевского рода, того было бы

слишком. Когда она шла по улице, обнаруживала такую гадливость, что ничего

другого не делала, как только морщилась, точно воняло от всякого, кого она

видела или встречала. Не говорю о многих других неприятных и противных ее

выходках; случилось однажды, что вернувшись домой, где был и Фреско, сев с

ним рядом и кривляясь, она то и делала, что отдувалась, вследствие чего

Фреско спросил ее: "Что это значит. Ческа, что сегодня праздник, а ты так

скоро вернулась домой?" На это она, вся исходя жеманством, ответила: "То

правда, что я вернулась скоро, но не воображала же я, чтобы в этом городе

мужчины и женщины могли быть так неприятны и невыносимы, как теперь; нет ни

одного прохожего на улице, который не был бы мне противен, как лихо, и нет,

я думаю, на свете женщины, которой было бы досаднее видеть неприятных людей,