Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Новелла восьмая

Джироламо любит Сальвестру; отправляется, побуждаемый просьбами матери,

в Париж; вернувшись, находит ее замужем, тайно проникает в ее дом и умирает

около нее; когда его понесли в церковь, Сальвестра умирает возле него.

Новелла Емилии пришла к концу, когда, по приказанию короля, Неифила

начала таким образом: - На мой взгляд, достойные дамы, есть люди, мнящие,

что знают более других, а знают мало, почему позволяют себе

противопоставлять свою мудрость не только людским советам, но и природе

вещей; и от этого самомнения уже многое множество произошло бед, а никакого

добра еще никогда не видали. А так как изо всех естественных побуждений

любовь всего менее выносит совет и противоречие, ибо по природе она скорее

сама может известись, чем быть остановлена препятствием, у меня пришло на

мысль рассказать вам новеллу о женщине, которая, желая быть умнее, чем ей

пристало и чем она была, и несмотря на то, что дело, в котором она тщилась

проявить свой ум, было не подходящее, вместо того чтобы удалить, как она

полагала, из сердца любовь, быть может, внушенную ему звездами, достигла

того, что изгнала из тела сына любовь и душу.

Жил в нашем городе, как то рассказывают старые люди, знатнейший и

богатый купец, по имени Леонардо Сигьери, у которого от жены был сын,

прозванный Джироламо, по рождении которого он, устроив как следует свои

дела, скончался. Попечители ребенка вместе с его матерью вели его дела

хорошо и честно; мальчик, росший с детьми своих соседей, сошелся с девочкой

своих лет, дочерью портного, более, чем с каким другим ребенком той улицы. С

годами привычка обратилась в такую и столь страстную любовь, что Джироламо

чувствовал себя хорошо лишь когда ее видел, и, наверно, она любила его не

менее, чем была любима им. Мать мальчика, заметив это, много раз бранила и

наказывала его, а затем, когда Джироламо не был в состоянии от того отстать,

пожаловалась его попечителям и, полагая, что при больших средствах сына

можно сделать из терния померанец, сказала им: "Наш мальчик, которому едва

четырнадцать лет, так влюбился в дочь одного портного, нашего соседа, по

имени Сальвестру, что если мы не удалим ее от него, он, пожалуй,

когда-нибудь возьмет ее за себя, без чьего-либо ведома, после чего я никогда

не буду радостна; либо он исчахнет по ней, если увидит ее выданною за

другого; потому, мне кажется, вам следовало бы, во избежание этого, услать

его куда-нибудь отсюда подальше по делам торговли, ибо если он удалится от

ее лицезрения, она выйдет у него из ума, а там мы дадим ему в жены девушку

хорошего рода". Попечители сказали, что она говорит дело, и они, по

возможности, устроят это. Велев позвать к себе в лавку мальчика, один из них

стал очень дружелюбно говорить ему: "Сын мой, ты теперь уже подрос, и тебе

хорошо самому приняться смотреть за своими делами, почему нам было бы очень

приятно, если бы ты отправился на некоторое время пожить в Париж, где, как

увидишь, обращается большая часть твоих богатств, не говоря уже о том, что

там ты станешь лучше, образованнее и обходительнее, чем мог бы стать здесь,

когда насмотришься на тех господ и баронов и дворян, каких там много; а

когда научишься у них обращению, можешь вернуться сюда".

Юноша слушал внимательно, но отвечал коротко, что ничего такого делать

не желает, полагая, что если другим, то и ему можно остаться во Флоренции.

Выслушав это, почтенные люди стали корить его многими словами, но, не успев

добиться от него иного ответа, сказали о том матери. Сильно разгневанная не

его нежеланием отправиться в Париж, а его увлечением, она страшно побранила

его; затем, приласкав нежными словами, стала подлаживаться к нему и

дружелюбно просить, как одолжения, сделать то, чего желают его попечители; и

она так сумела уговорить его, что он согласился поехать и прожить в Париже

год, но не более. Так и сталось.

Так, Джироламо, страстно влюбленный, отправился в Париж, где его (не

сегодня, завтра поедешь!) продержали два года. Вернувшись оттуда более чем

когда-либо влюбленным, он нашел Сальвестру замужем за одним порядочным

молодым человеком, шатерником; это чрезвычайно его опечалило. Увидев,

однакож, что дела не изменишь, он старался примириться с ним и, разузнав,

где она живет, стал, по обычаю влюбленных юношей, ходить мимо нее, полагая,

что если она позабыла его, то разве так, как он ее. Но дело обстояло иначе:

она помнила его не более, как бы никогда его не видала, а если отчасти и

помнила, то показывала противное, в чем юноша убедился в очень короткое

время не без величайшей печали. Тем не менее он делал все возможное, чтобы

снова овладеть ее сердцем: так как это, казалось ему, ни к чему не

приводило, он решил, если бы пришлось ему оттого и умереть, поговорить с нею

лично. Узнав от одного соседа, как расположен ее дом, однажды вечером, когда

она ушла с мужем на посиделки к соседям, он тайно пробрался к ней, спрятался

в ее комнате за развешанными полотнищами палаток и дождался, пока они,

вернувшись, легли в постель; услышав, что муж заснул, он, направясь к месту,

где видел, что легла Сальвестра, положил ей руку на грудь и тихо спросил:

"Душа моя, спишь ли ты?" Молодая женщина, еще не заснувшая, хотела

закричать, но юноша быстро сказал: "Ради бога, не кричи, я - твой

Джироламо". Услышав это, она сказала, вся дрожа: "Ради бога, Джироламо,

уйди, - прошло то время, когда нам, детям, пристало быть влюбленным: я, как

видишь, замужем, почему мне и непристойно заниматься другим мужчиной, кроме

моего мужа. Потому прошу тебя самим богом, уйди, ибо если б услышал тебя мой

муж, положим, никакого другого зла от того и не произошло бы, но вышло бы

то, что я никогда не могла бы жить с ним в мире и покое, тогда как теперь я

им любима и пребываю с ним в благополучии и спокойствии".

Выслушав эти речи, юноша ощутил жгучую печаль, напомнил ей прошлое

время и свою любовь, никогда не умаленную расстоянием, но ничего не добился.

Тогда, в желании смерти, он попросил ее под конец, в награду за такую

любовь, дозволить ему лечь рядом с собою, пока он обогреется, ибо он замера,

поджидая ее; и он обещал не говорить ей ничего, не трогать ее, и, как только

обогреется, уйти Сальвестра, несколько сжалившаяся над ним, согласилась на

данных им условиях. И вот юноша лег с ней рядом, не касаясь ее, и, собрав в

мысли долгую любовь, которую питал к ней, и ее настоящую жестокость, и

утраченную надежду, решил, что ему больше не жить: задержав в себе дыхание,

не говоря ни слова, сжав кулаки, он умер рядом с нею.

По некотором времени молодая женщина, удивляясь его воздержанности и

опасаясь, как бы не проснулся ее муж, начала говорить: "Эй, Джироламо,

отчего же ты не уходишь?" Не получая ответа, она подумала, что он заснул;

вследствие этого, протянув руку, чтобы разбудить его, она начала его

ощупывать и, прикоснувшись к нему, нашла его холодным, как лед, чему крайне

удивилась; ощупав его сильнее и чувствуя, что он не движется, по повторенном

прикосновении поняла, что он умер; безмерно огорченная этим, она долго не

знала, что ей делать. Наконец, она решила попытать мужа, говоря о другом

лице, что он посоветует сделать; разбудив его, рассказала ему, как

приключившееся у другого, что случилось у него, а затем спросила, как бы он

решил, если бы это случилось с нею. Он отвечал, что, по его мнению,

следовало бы умершего втихомолку отнести к его дому и там оставить, не питая

никакой злобы к жене, ничем, как ему казалось, не проступившейся. Тогда

молодая женщина сказала: "Так следует сделать и нам"; взяв его за руку, она

дала ему осязать мертвого юношу. Совсем смутившись этим, он достал огня и,

не входя с женою в другие разговоры, надел на мертвеца его платье и, немедля

взвалив его на плечи, причем уверенность в ее невинности была ему в помощь,

отнес его к дверям его дома, положил его там и оставил.

Когда настал день и его увидели мертвым у входа его дома, подняли

большой крик, особенно его мать, обыскали его повсюду и осмотрели и, не

найдя на нем ни раны, ни следов удара, врачи согласно заключили, что он умер

с тоски, как то и было. Так его тело и понесли в церковь, куда пришла и

опечаленная мать его, а с нею много других родственниц и соседок, и начали

они над ним, по нашему обычаю, рыдать и сетовать.

Пока там шло сильное горевание, человек, в доме которого он скончался,

сказал Сальвестре: "Накинь на голову косынку и пойди в ту церковь, куда

понесли Джироламо, стань между женщинами и послушай, что об этом говорят, а

я сделаю то же у мужчин, дабы нам узнать, не говорят ли что против нас".

Молодая женщина, поздно сжалившаяся, согласилась, ибо пожелала увидеть

мертвым того, которому, пока он был жив, не хотела угодить, хотя бы

поцелуем, и отправилась.

Удивительное дело, когда подумаешь, как трудно уразуметь силы любви!

Сердце, не отверзшееся счастливой доле Джироламо, отверзлось его несчастной

судьбе, которая, воскресив все старое пламя, внезапно обратило его в такую

жалость, что лишь только Сальвестра увидала лицо покойника, как закутанная в

косынку, пробравшись между женщин, не остановилась, пока не дошла до тела;

здесь, испустив громкий крик, она бросилась лицом на мертвого юношу и не

оросила его слезами, ибо лишь только коснулась его, как печаль, похитившая

жизнь у него, похитила ее и у ней. Когда женщины стали утешать ее, убеждая

встать, еще не зная, кто она, а она не вставала, они захотели ее поднять, но

нашли недвижимой; когда, наконец, приподняли ее, заодно узнали, что это

Сальвестра и что она скончалась. Вследствие этого все женщины, какие там

были, сраженные сугубою жалостью, подняли еще больший плач. Когда вне церкви

распространилась о том весть среди мужчин и дошла до ее мужа, бывшего среди

них, он, не внимая чьим-либо утешениям, ни уговорам, долго плакал и затем

рассказал многим из бывших там, что было ночью с этим юношей и его женой,

почему всем ясно объяснилась причина смерти той и другого, и всех это

опечалило. Взяв тело умершей молодой женщины и убрав его, как убирают

покойников, положили на одно и то же ложе рядом с юношей и похоронили обоих

в одной могиле, и кого любовь не могла соединить при жизни, тех в

неразрывном союзе соединила смерть.