Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

видели много раз: я говорю о шахматных королях, гораздо более ценных, чем я;

но по правде, если б вы повиновались мне, как следует повиноваться

настоящему королю, я дал бы вам испытать удовольствие, без которого,

наверно, ни одна утеха не бывает вполне веселой. Но оставим эти речи, я

стану править, как сумею". И велев, по обычаю, позвать сенешаля, он приказал

ему подробно, что ему надлежало делать, пока будет длиться его власть, а

затем сказал: "Достойные дамы, здесь говорили на разные лады и о

находчивости людей и о разных случайностях, так что если б недавно не пришла

сюда Личиска, давшая мне своими речами содержание для рассказов, предстоящих

завтра, я боюсь, что долго бы трудился, прежде чем отыскать предмет для

беседы. Как вы слышали, она утверждала, что у нее нет соседки, которая вышла

бы замуж девушкой, присоединив, что хорошо знает, сколько и какие шутки

проделывают и жены над мужьями. Оставив в стороне первое, как детские

шалости, я полагаю, что о втором потешно будет порассказать; потому я желаю,

чтобы завтра рассуждали, так как донна Личиска дала нам к тому повод, о

шутках, которые из-за любви, либо в свое спасение, жены проделывали над

своими мужьями, было ли то им вдомек, или нет".

Рассуждать о таком предмете показалось кое-кому из дам мало для них

пристойным, и они попросили Дионео изменить уже высказанное им предложение.

Но король ответил им: "Мои дамы, я знаю, что предложил, не менее, чем то

знаете вы; а отвлечь меня от этого предложения не могло и то, что вы теперь

пожелали высказать, ибо полагаю, время у нас такое, что, если только мужчины

и женщины будут сторониться от бесчестных деяний, всякие беседы им

дозволены. Разве вы не знаете, что по злополучию этого времени судьи

покинули свои суды, законы, как божеские, так и человеческие, безмолвствуют

и каждому предоставлен широкий произвол в целях сохранения жизни? Поэтому,

если в беседах ваша честность очутится в несколько более свободных границах,

то не затем, чтобы воспоследовало от того что-либо непристойное в поступках,

а дабы доставить удовольствие вам и другим, и я не вижу, чтобы в будущем у

кого-нибудь явился достаточный повод попрекнуть вас. Кроме того, ваше

общество вело себя с первого дня и по сейчас достойнейшим образом, о чем бы

там ни рассказывали, и, мне кажется, никаким действием себя не запятнало и

не запятнит с помощью божией. Затем, кто не знает вашей честности, которую

не то что забавные рассказы, но, думаю, не собьет и страх смерти? Сказать

вам правду, если бы кто узнал, что вы отказывались поболтать порой об этих

шалостях, возымел бы, пожалуй, подозрение, что вы виновны в подобном, а

потому и не желаете о том беседовать. Не говорю уже о том, что хорошую вы

оказали бы мне честь, если б, ныне избрав в короли меня, слушавшегося всех,

вы пожелали давать мне законы и не рассказывать о том, что я приказал! Итак,

оставьте это сомнение, более пристойное негодным умам, чем вашим, и с богом,

пусть каждая позаботится рассказать нам что-нибудь хорошенькое".

Когда услышали это дамы, сказали, что тому так и быть, как он пожелает;

поэтому король дал каждому дозволение делать до часа ужина что

заблагорассудится. Солнце было еще очень высоко, ибо беседа была

непродолжительная; и вот Дионео с другими молодыми людьми сел играть в

шашки, а Елиза, отозвав в сторону дам, сказала: "С тех пор как мы здесь, у

меня было намерение повести вас в одно место недалеко отсюда, где, кажется,

никто из вас никогда еще не был; зовется оно Долиной Дам, но я не могла

улучить времени, чтобы повести вас туда, кроме как сегодня, когда солнце еще

высоко; поэтому, если вам угодно пойти, я ничуть не сомневаюсь, что, когда

вы там будете, останетесь вполне довольны, что побывали". Дамы ответили, что

они готовы, и, позвав одну из своих служанок, ничего не сказав молодым

людям, отправились в путь; прошли не более мили, как достигли Долины Дам.

Они вступили в нее довольно узкой дорогой, с одной стороны которой бежал

светлый поток, и увидели, что она так прекрасна и прелестна, особенно в ту

пору, когда стояла большая жара, как только можно было себе представить. Как

рассказывала мне потом одна из них, поверхность долины была такая круглая,

точно она обведена циркулем, хотя видно было, что это - создание природы, а

не рук человека; она была в окружности немного более полумили, окружена

шестью не особенно высокими горами, а на вершине каждой из них виднелось по

дворцу, построенному наподобие красивого замка.

Откосы этих пригорков спускались к долине уступами, какие мы видим в

театрах, где ступени последовательно располагаются сверху вниз, постепенно

суживая свой круг. Уступы эти, поскольку они обращены были к полуденной

стороне, были все в виноградниках, оливковых, миндалевых, вишневых, фиговых

и многих других плодоносных деревьях, так что и пяди не оставалось пустою.

Те, что обращены были к Северной Колеснице, были все в рощах из дубов,

ясеней и других яркозеленых, стройных, как только можно себе представить,

деревьев, тогда как долина, без иного входа, кроме того, которым прошли

дамы, была полна елей, кипарисов, лавров и нескольких сосен, так хорошо

расположенных и распределенных, как будто их насадил лучший художник этого

дела; через них солнце, когда оно стояло высоко, едва или и совсем не

проникало до почвы, которая представляла сплошной луг мелкой травы, с

пурпурными и другими по нем цветами. Кроме того, не меньшее удовольствие,

чем все остальное, приносил и небольшой поток, вытекавший из одной долины,

которая разделяла две из тех гор; падая по скалистым уступам, он производил

очень приятный для слуха шум, а его брызги казались издали ртутью, которую,

нажимая, выгоняют из чего-нибудь мелкими струйками; дойдя до поверхности

небольшой долины, его воды, собравшись в красивом ложе, быстро текли до

средины долины и здесь образовали озерко, какие устраивают иногда в своих

садах, в виде питомника, горожане, когда есть к тому возможность. Это озерко

было не глубже, как по грудь человеку, и так как в нем не было никакой мути,

оно в своей прозрачности обнаруживало дно из мельчайших камней, которые

можно было бы, при желании и от нечего делать, пересчитать. И не только,

смотря в воду, видно было дно, но и такое множество рыбы, бегавшей туда и

сюда, что было это не только в удовольствие, но и на диво. Других берегов не

было у озерка, кроме краев луга, тем более красивого вокруг него, чем более

он воспринимал от его влаги. Воду, оказывавшуюся лишнею против вместимости,

воспринимал другой проток, которым она выходила из долины, стекая в более

низменные места.

Когда молодые дамы пришли сюда, все осмотрели и очень похвалили

местность; а так как жар стоял сильный и они увидели перед собою озеро и не

опасались быть усмотренными, решились выкупаться. Велев своей служанке стать

на дороге, по которой туда входили, глядеть и, если кто пойдет, сказать им,

все семеро разделись и вошли в озеро, настолько скрывавшее их белоснежное

тело, насколько тонкое стекло скрыло бы алую розу. Когда они вступили в

воду, ничуть от того не замутившуюся, принялись, как умели, гоняться туда и

сюда за рыбами, не знавшими, куда укрыться, и старались словить их руками.

Поймав нескольких и проведя некоторое время в такой потехе, они вышли из

воды и оделись; более нахвалиться местностью, чем они уже то сделали, они не

могли; когда им показалось, что пора вернуться домой, они тихим шагом

пустились в путь, много рассуждая о красоте того места.

Прибыв во дворец очень рано, они еще застали юношей, как их оставили,

за игрою. Смеясь, говорит им Пампинея: "Сегодня и мы вас провели!" - "Как

это? - спросил Дионео. - Вы начинаете действовать, а потом станете о том

рассказывать?" Отвечала Пампинея: "Да, наш повелитель", - и она подробно

рассказала, откуда они пришли, и какова та местность, и как далеко отсюда, и

что они там делали. Услышав о красоте того места и желая увидеть его, король

тотчас же велел подать ужин; окончив его среди общего веселья, трое молодых

людей с их слугами, оставив дам, отправились в ту долину, где никто из них

никогда еще не бывал, и, все в ней осмотрев, похвалили ее, как одно из

красивейших мест на свете. Выкупавшись и одевшись, они вернулись домой, ибо

становилось уже довольно поздно, и нашли дам в круговой пляске под песню

Фьямметты; с ними, по окончании пляски, они вступили в беседу о Долине Дам,

о которой наговорили много хорошего в ее похвалу. Вследствие этого, велев

позвать сенешаля, король приказал ему, чтобы на следующее утро он все там

приготовил, велел бы доставить и несколько постелей, на случай, если бы кто

захотел поспать или полежать в полдень. Затем он распорядился подать свечей,

вина и печений и, когда все несколько себя подкрепили, приказал приступить к

танцам; когда, по его желанию, Памфило завел танец, король, обратившись к

Елизе, любезно сказал ей: "Красавица, ты предоставила мне сегодня честь

венца, я желаю на этот вечер предоставить тебе честь канцоны; поэтому спой

нам, какая тебе более по вкусу". На это Елиза отвечала, улыбаясь, что споет

охотно, и нежным голосом начала так:

Амур, когда бы мне победу над когтями

Твоими одержать, - едва ль для новых мук

Себя запутала я новыми сетями.

В войне, что ты ведешь, участье приняла

Еще ребенком я. Сочтя ее прекрасным

И высшим миром, я поэтому сняла

Оружие мое, как всякий, безопасным

Себя считающий. Но ты, явясь ужасным

Тираном-хищником, в меня ударил вдруг

Оружием своим и лютыми когтями.

Потом, запутавши среди своих цепей,

Меня, исполнену слез и мучений страсти.

Тому, кто родился для смерти лишь моей,

Ты отдал, - и меня в своей он держит власти

С такой жестокостью, что жалобы, на части

Мне душу рвущие, и весь ее недуг

К его смягчению не могут быть путями.

Мои мольбы к нему разносит ветер. Их

Он не слушает и слышать не желает.

И с каждым часом мне больней от мук моих:

Жить - тяжко, умереть - уменья не хватает.

Властитель! Сжалься же над той, что так страдает!

Мне непосильного жду от твоих услуг:

Дай мне его, сковав твоими, бог, цепями!

Коль это сделать ты не хочешь, развяжи

По крайней мере те узлы, что завязала

Надежда для меня. Молю, не откажи,

О повелитель мой! Тогда б я верить стала,

Что снова красота, которой я блистала,

Вернется, скорбь уйдет и, видя жизнь вокруг,

Я скрашусь алыми и белыми цветами.

Когда, жалостно вздохнув, Елиза кончила свою канцону, хотя все и

удивились ее словам, не было, однакож, никого, кто бы мог догадаться, кто

дал ей повод к такой песне. А король, бывший в хорошем расположении духа,

позвав Тиндаро, велел ему принести свою волынку, под звуки которой исполнено

было, по его приказанию, много танцев. Лишь когда прошла большая часть ночи,

он приказал всем пойти спать.