Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Новелла пятая

Маркиза Монферратская обедом, приготовленным из кур, и несколькими

милыми словами подавляет безумную к ней страсть французского короля.

Новелла, рассказанная Дионео, на первых порах слегка уязвила стыдом

сердца слушавших дам, знаком чего был стыдливый румянец, показавшийся на их

лицах, затем, переглядываясь между собою и едва удерживаясь от смеха, они,

хихикая, дослушали рассказ. Когда он пришел к концу и они укорили

рассказчика несколькими милыми словами, желая дать ему понять, что подобные

новеллы не следует рассказывать дамам, королева, обратившись к Фьямметте,

сидевшей с ней рядом на траве, приказала ей продолжать очередь. Грациозно и

с веселым видом Фьямметта начала так: - Так как мне пришлось по нраву, что

нашими новеллами мы принялись доказывать, какова сила находчивых, быстрых

ответов, и по той же причине, что если в мужчине большим благоразумием

является всегда искать любви женщины более родовитой, чем он, то в женщине

величайшей осмотрительностью - уметь уберечься от любви к мужчине выше ее по

положению: мне пришло в голову, прекрасные мои дамы, показать вам новеллой,

которую мне приходится рассказать, как и какими поступками и словами одна

благородная дама и сама сумела от одного уберечься и другое устранить.

Маркиз Монферратский, человек высокой доблести и гонфалоньер церкви,

отправился за море в общем вооруженном хождении христиан. Когда однажды

зашла речь о его храбрости при дворе короля Филиппа Кривого, также

собиравшегося из Франции в тот же поход, какой-то рыцарь сказал, что под

звездным сводом не найти другой такой пары, как маркиз и его супруга, потому

что насколько между рыцарями маркиз был славен всякою доблестью, настолько

его жена была красивейшею и достойнейшею между женщинами всего света. Слова

эти так глубоко запали в душу французского короля, что, никогда не видав ее,

он внезапно воспылал к ней любовью и решил сесть на корабли для похода, в

который снаряжался только в Генуе, дабы, отправившись туда сухим путем,

иметь благовидный предлог посетить маркизу, рассчитывая, что, так как

маркиза дома не было, ему представится возможность исполнить свое желание. И

как задумал, так и сделал, потому что, отправив всех вперед, он с небольшой

свитой дворян выступил в путь и, приблизившись ко владениям маркиза, за день

послал сказать его жене, чтобы она ждала его на следующее утро к обеду.

Маркиза, умная и догадливая, велела любезно ответить, что эта милость для

нее выше всех других и что король будет желанным гостем. Затем она

раздумалась, что бы это могло означать, что такой король готовится посетить

ее в отсутствие ее мужа; и она не ошиблась в предположении, что его привела

к ней молва об ее красоте. Тем не менее, как умелая женщина, она решилась

принять его с честью и, велев позвать оставшихся дома вельможных людей, с их

совета распорядилась приготовить все нужное; но относительно обеда и

припасов она пожелала озаботиться сама: приказав тотчас же собрать всех кур,

какие только нашлись в окрестности, она из них одних заказала своим поварам

кушанья для королевского стола. И вот король явился в назначенный день и был

принят дамой с большим торжеством и почетом. Когда он увидел ее, она

показалась ему гораздо более красивой, достойной и учтивой, чем он

представлял ее себе со слов рыцаря, и он сильно дивовался на нее и хвалил,

тем более возгораясь в своих желаниях, чем более убеждался, что маркиза

превышала его прежнее представление о ней. Когда он немного отдохнул в

покоях, убранных всем, что подобало для принятия такого, как он, короля, и

настал час обеда, король и маркиза уселись за одним столом, а прочие были

чествуемы, согласно своему званию, за другими столами. Многочисленные блюда,

поочередно подносимые, превосходные, драгоценные вина приносили великую

утеху королю, с удовольствием поглядывавшему порой на прелестную маркизу.

Тем не менее, когда одно блюдо стало являться за другим, король пришел в

некое изумление, распознав, что хотя кушанья были и разные, но все

изготовлены не из чего другого, как из кур. Королю хорошо известно было, что

местность, где он находился, должна была изобиловать разной дичью и что,

наперед объявив даме о своем прибытии, он тем самым дал ей время и срок для

охоты; тем не менее, хотя и сильно удивленный, он пожелал объясниться с нею

только по поводу кур; с веселым видом обратясь к маркизе, он сказал: "Разве

в этой стране выводятся одни куры без петуха?" Маркиза отлично уразумела

вопрос, и так как ей показалось, что сам господь бог послал ей удобный

случай выразить свои помышления, она отвечала: "Нет, государь мой, но

здешние женщины, хотя и несколько отличны от других одеждой и почетом,

созданы так же, как и в других местах". Услышав эти слова, король хорошо

понял повод к обеду из кур и тайный смысл речей и убедился, что с такой

женщиной нечего тратить слов и нет места для насилия и что как сам он

опрометчиво воспылал к ней, так поступит мудро и к своей чести, потушив не к

добру разгоревшееся пламя. Не продолжая шуточного разговора из боязни

ответов маркизы, он отобедал, оставив всякую надежду; когда обед кончился,

он, дабы поспешным отъездом прикрыть нечестную цель своего посещения,

поблагодарил ее за оказанные ему почести и, поручив ее божию

покровительству, отправился в Геную.

Новелла шестая

Некто уличает метким словом злостное лицемерие монахов.

Когда все одобрили добродетель маркизы и милый урок, данный ею

французскому королю, Емилия, сидевшая рядом с Фьямметтой, по желанию своей

королевы, смело начала рассказ: - И я также не умолчу, как один почтенный

мирянин уязвил скупого монаха словом столь же потешным, как и достойным

похвалы.

Жил недавно тому назад, милые девушки, в нашем городе некий минорит,

инквизитор нечестивой ереси, который, хотя и старался, как все они делают,

казаться святым и рьяным любителем христианской веры, в то же время был не

менее хорошим исследователем людей с туго набитым кошельком, чем тех, кто

страдал умалением веры. При этой его ревности он случайно попал на одного

порядочного человека, гораздо более богатого деньгами, чем умом, у которого,

не по недостатку веры, а, говоря попросту, потому, вероятно, что он был

возбужден вином и избытком веселья, сорвалось однажды в своем кругу слово,

будто у него такое хорошее вино, что от него отведал бы и Христос. Когда о

том донесли инквизитору, он, узнав, что у него были большие поместья и тугой

кошелек, cum gladiis et fustibus и с великим спехом начал против него

строжайший иск, ожидая от него не умаления неверия в обвиняемом, а

наполнения собственных рук флоринами, как-то и случилось. Вызвав его, он

спросил, правда ли то, что о нем сказывают. Простак отвечал, что правда, и

сказал, как было дело. На это святейший инквизитор, особый почитатель св.

Иоанна Златоуста, сказал: "Итак, ты сделал Христа пьяницей, любителем добрых

вин, точно он Чинчильоне или кто-нибудь из вашей братии, пьяниц и

завсегдатаев таверн? А теперь ты ведешь смиренные речи, желая дать понять,

что это дело пустое. Не таково оно, как тебе кажется: ты заслужил за это

костер, коли мы захотим поступить с тобой, как обязаны". Такие и многие

другие речи он вел с ним с угрожающим видом, как будто тот был сам Эпикур,

отрицающий бессмертие души. В короткое время он так настращал его, что

простак поручил неким посредникам умастить его руки знатным количеством мази

св. Иоанна Златоуста (сильно помогающей против заразного недуга любостяжания

клириков и особливо миноритов, которым не дозволено прикасаться к деньгам),

дабы он поступил с ним по милосердию. Эту мазь, как вполне действительную,

хотя Гален и не говорит о ней ни в одном из своих медицинских сочинений, он

пустил в дело так и в таком обилии, что огонь, которым ему пригрозили,

милостиво сменился знаком креста, а дабы флаг был красивее - точно кающемуся

предстояло идти в крестовый поход, - положили ему желтый крест на черном

фоне. Кроме того, получив деньги, инквизитор задержал его на несколько дней

при себе, положив ему в виде эпитимии каждое утро быть у обедни в Санта

Кроче и представляться ему в обеденный час; в остальную часть дня ему

предоставлено было делать, что угодно. Все это он исполнял прилежно, когда

однажды утром услышал за обедней евангелие, из которого пелись следующие

слова: "Вам воздается сторицею, и вы унаследуете жизнь вечную". Точно

удержав их в памяти и явившись, согласно приказанию, перед лицо инквизитора

в час обеда, он застал его за столом. Инквизитор спросил его, был ли он у

обедни этим утром. "Да, мессере", - поспешно ответил он. На это инквизитор

сказал: "Не услышал ли ты при этом чего-нибудь, что вызвало в тебе сомнение

и о чем ты желаешь спросить?" - "Поистине, - отвечал простак, - ни в чем,

что я слышал, я не сомневаюсь, напротив, все твердо почитаю истинным. Слышал

я, правда, кое-что, что возбудило во мне и еще возбуждает сильное сожаление

к вам и вашей братии, монахам, когда подумаю я о несчастном положении, в

котором вы обрететесь на том свете". Сказал тогда инквизитор: "Что это за

слово, что побудило тебя к такому о нас сожалению?" Простак отвечал:

"Мессере, то было слово евангелия, говорящее: "Воздается вам сторицею".

Инквизитор сказал: "Воистину так, но почему же эти слова расстроили тебя?" -

"Я объясню вам это, мессере, - отвечал простак, - с той поры, как я стал

ходить сюда, я видел, как каждый день подают отсюда множеству бедного люда

чан, а иногда и два большущих чана с похлебкой, которую отнимают у вас и у

братии этого монастыря как лишнюю; потому, если на том свете за каждый чан

вам воздается сторицею, у вас похлебки будет столько, что вам всем придется

в ней захлебнуться". Хотя все другие, бывшие за столом у инквизитора,

рассмеялись, инквизитор, почувствовав, что укол обращен против их

похлебочного лицемерия, совсем смутился, и если бы не стыд за вчиненное

простаку дело, он вчинил бы ему другое за то, что потешной остротой он

уколол и его и других тунеядцев. С досады он разрешил ему делать, что