Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

О том рассказать невозможно.

Они пели так сладко и приятно, что королю, с удовольствием смотревшему

на них и их слушавшему, казалось, что сюда спустились и поют все ангельские

лики. Пропев, они, коленопреклонясь, почтительно попросили короля отпустить

их, и, хотя их удаление было ему и неприятно, он тем не менее, повидимому,

охотно то дозволил.

Когда кончился ужин и король с своими спутниками, сев на коней,

покинули мессера Нери, они, беседуя о том и о сем, вернулись в королевский

дворец. Здесь, скрывая свое увлечение и не будучи в состоянии, какие бы ни

являлись важные дела, забыть красоту и прелести красавицы Джиневры, из любви

к которой он полюбил и похожую на нее сестру, король так завяз в любовных

сетях, что почти ни о чем ином не мог и думать, и, выставляя иные поводы,

свел тесную дружбу с мессером Нери, очень часто посещая его прекрасный сад,

чтобы увидеть Джиневру. Не будучи в состоянии терпеть долее и не находя

иного способа, он набрел на мысль похитить у отца не одну девушку, а обеих,

и рассказал о своей любви и о своем намерении графу Гвидо, который, как

человек почтенный, отвечал ему: "Государь мой, я сильно удивляюсь тому, что

вы мне говорите, и более чем кто-либо другой, так как, мне кажется, я лучше

всех знал ваши нравы с вашего младенчества и по сей день. Мне казалось, что

в пору вашей юности, когда любовь должна была всего легче запустить в вас

свои когти, я никогда не знавал за вами подобной страсти; услышать, что

теперь, когда вы уже близки к старости, вы отдались любви, такая для меня

новость и так странно, что представляется мне чуть не дивом; и, если б мне

пристало упрекать вас, я хорошо знаю, что бы я вам сказал, приняв во

внимание, что вы еще во всеоружии, в королевстве недавно забранном, среди

народа незнакомого и полного обманов и предательств, всецело заняты великими

заботами и важными делами, не успели еще утвердиться, а среди скольких дел

нашли место для прельстительной любви! Это дело не великодушного короля, а

малодушного юноши. Кроме того, что гораздо хуже, вы говорите, что намерены

похитить обеих девушек у бедного рыцаря, который почтил вас в доме своем

более, чем то позволяли его средства, который, дабы еще более учествовать

вас, показал вам своих дочерей почти голыми, доказывая тем, как велико его

доверие к вам и твердое убеждение, что вы - король, а не хищный волк.

Неужели у вас так скоро исчезло из памяти, что насилия, учиненные женщинам

Манфредом, открыли вам доступ в это царство? Какое совершилось когда-либо

предательство, более достойное вечных мук, как не то, что у человека, вас

чествующего, вы отнимаете и его честь, и надежду, и утешение? Что бы сказали

о вас, если б вы это сделали? Вы, может быть, думаете, что было бы

достаточным извинением сказать: я поступил так потому, что он гибеллин.

Разве справедливость королей такова, чтоб поступать так с теми, кто бы они

ни были, кто таким образом отдается в их руки? Я напомню вам, король, что

величайшая вам слава, что вы победили Манфреда, но много выше победить

самого себя; потому вам, которому достоит исправлять других, следует

победить себя; обуздайте свое желание и не пожелайте загрязнить таким

пятном, что приобретено с такою славой".

Эти слова горько уязвили душу короля и тем более опечалили его, чем

более он считал их правдивыми; потому, глубоко вздохнув, он оказал: "Граф, я

поистине полагаю, что хорошо искусившемуся воину всякий другой враг, как бы

силен он ни был, представится слабее и победить его легче, чем собственное

вожделение; но хотя мое горе велико и потребуются непомерные силы, ваши

слова так меня возбудили, что мне следует показать вам на деле, прежде чем

пройдет много дней, что как я умел побеждать других, так сумею обуздать и

самого себя".

После этих речей, спустя немного, король вернулся в Неаполь, как для

того, чтобы лишить себя возможности поступить нечестно, так и для того,

чтобы вознаградить рыцаря за почет, полученный у него, и как ни трудно было

ему сделать другого обладателем того, чего он сильно добивался для себя, тем

не менее он решился выдать замуж обеих девушек, не как дочерей мессера Нери,

а как своих собственных. Дав им, с согласия мессера Нери, великолепное

приданое, он выдал красавицу Джиневру за мессера Маффео да Палицци, а

белокурую Изотту за мессера Гвильельмо делла Манья, именитых рыцарей и

больших баронов; выдав их, он невыразимо печальный отправился в Апулию и в

постоянных трудах так подавил свое страстное вожделение, что, разорвав и

сломав цепи любви, пока жил, остался свободным от этой страсти.

Явятся, быть может, такие, которые скажут, что для короля было делом

маловажным выдать замуж двух девушек, и с этим я соглашусь, но я назову

великим и величайшим делом, что так поступил влюбленный король, выдав замуж

ту, которую он любил, не взяв от своей любви ни листка, ни цветка, ни плода.

Вот как поступил великодушный король, высоко наградив именитого рыцаря,

похвально почтив любимых девушек и мужественно победив самого себя.

Новелла седьмая

Король Пьетро, узнав о страстной любви к нему больной Лизы, утешает ее,

выдает ее впоследствии за родовитого юношу и, поцеловав ее в лоб, навсегда

потом зовет себя ее рыцарем.

Фьямметта дошла до конца своей новеллы, и много было похвал

мужественному великодушию короля Карла, хотя одна из дам, там бывших,

гибеллинка, и не хотела похвалить его за это, когда Пампинея, по приказанию

короля, так начала: - Уважаемые дамы, нет такого рассудительного человека,

который не сказал бы о достойном короле Карле того же, что и вы, за

исключением той, которая не благоволит к нему по другой причине; но так как

мне припомнился поступок, может быть не менее заслуживающий одобрения, чем

этот, поступок его противника с одной нашей девушкой флорентинкой, я хочу

рассказать вам о нем

В то время когда французы были изгнаны из Сицилии, жил в Палермо один

наш флорентинец аптекарь, по имени Бернардо Пуччини, человек богатейший, у

которого от жены была всего одна дочка красавица и уже на выданье. Когда

король Пьетро Аррагонский сделался властителем острова, устроил с своими

баронами в Палермо удивительное празднество, и когда на этом празднике

выехал на турнире, на каталонский манер, случилось, что дочка Бернардо, по

имени Лиза, увидала его, ристающего, из окна, где она находилась вместе с

другими дамами, и он так удивительно ей понравился, что, взглянув на него

раз-другой, она страстно в него влюбилась.

Когда кончился праздник, она, живя в доме отца, ни о чем другом не в

состоянии была помышлять, как о своей великой и высокой любви; то, что

особенно печалило ее в этом деле, было сознание своего низкого положения,

которое не дозволяло ей предаться какой бы то ни было надежде на счастливый

исход; тем не менее она не желала удержать себя от любви к королю, а из

боязни еще большей неприятности не осмелилась ее обнаружить. Король того не

заметил, да ему и не было до того никакого дела, что доставляло ей

невыносимую печаль, более чем можно себе представить. Вследствие этого

вышло, что ее любовь постоянно росла, одно гореванье присоединялось к

другому и, не будучи в состоянии более выдержать, красавица захворала и

воочию таяла со дня на день, как снег на солнце. Ее отец и мать, огорченные

этим обстоятельством, помогали ей, чем могли, и постоянными утешениями, и

врачами, и лекарствами; но это было ни во что, потому что она, как бы

отчаявшись в своей любви, предпочитала расстаться с жизнью.

Случилось, что, когда отец предлагал ей исполнить всякое ее желание, у

ней явилась мысль объявить, коли возможно, королю и свою любовь и свое

намерение, прежде чем умереть; поэтому она попросила однажды отца позвать к

ней Минуччьо д'Ареццо. В то время Минуччьо считался лучшим певцом и

музыкантом, которого охотно принимал у себя король Пьетро, и Бернардо

представилось, что Лиза желает его видеть, дабы послушать немного его пения

и музыки; потому он дал ему о том знать, а тот, человек очень любезный,

тотчас же пришел к ней. Утешив ее несколькими ласковыми словами, он нежно

сыграл на своей скрипке плясовую песенку, а затем стал петь канцоны; для

любви девушки это были огонь и пламя, тогда как он думал ее утешить. После

этого девушка заявила, что хочет сказать ему несколько слов наедине, почему,

когда все удалились, она обратилась к нему: "Минуччьо, я избрала тебя

вернейшим хранителем одной моей тайны, ибо, во-первых, надеюсь, ты никогда

не обнаружишь ее никому, кроме того, о ком я скажу тебе, а затем, дабы ты

помог мне, чем можешь; прошу тебя о том. Итак, ты должен знать, мой

Минуччьо, что в тот день, когда наш король Пьетро устроил великий праздник

по поводу своего восшествия на престол, я увидела его, когда он был на

турнире, в такое роковое мгновение, что в моей душе загорелась к нему

любовь, доведшая меня до того состояния, в каком ты меня видишь; сознавая,

как мало приличествует моя любовь королю, не будучи в силах не то что

отогнать ее, но и умалить, и тяжко ощущая ее бремя, я предпочла, как меньшее

горе, умереть, что и сделаю. Правда, я умерла бы страшно огорченной, если он

наперед о том не узнает, а так как я недоумеваю, через кого было бы удобнее

сообщить ему об этом моем намерении, чем при твоем посредстве, я и желаю

поручить это тебе и прошу не отказать мне, а когда ты это исполнишь, дать

мне о том знать, дабы, умирая утешенной, я освободилась от этих бед. Так

сказав со слезами, она умолкла.

Удивился Минуччьо величию ее духа и ее жестокому намерению; ему было

очень жаль ее, когда внезапно у него явилась мысль, как удобнее он мог бы

услужить ей, и он сказал: "Лиза, даю тебе мое честное слово, в котором, будь