Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

он - рыцарь, то султан Вавилонии не сможет отразить и одного, не только что

всех тех, которые, мы видим, на него снаряжаются". Понимая, что отказу нет

места, они, поблагодарив очень вежливо, сели на коней. Мессер Торелло с

многими спутниками проводил их за город довольно далеко, и хотя Саладина

печалила разлука с мессером Торелло, - так он успел полюбить его, - тем не

менее, торопясь в путь, он попросил его вернуться. А тот, хотя ему трудно

было расставаться с ними, сказал: "Господа, я так и сделаю, коли вам угодно,

но скажу вам следующее: я не знаю, кто вы, и не хочу знать о том больше, чем

то вам желательно, но кто бы вы ни были, на этот раз вы не оставите меня в

уверенности, чтобы вы были купцами. Да хранит вас бог!" Саладин, уже

простившийся со всеми спутниками мессера Торелло, отвечал ему: "Мессере, еще

может случиться, что мы покажем вам свой товар и тем утвердим вас в вашей

уверенности. С богом!"

Так Саладин с спутниками и уехал с величайшим желанием, если только он

будет жив и не разорен в войне, которой ждал, оказать мессеру Торелло не

меньше почести, чем тот оказал ему; и много он беседовал с спутниками о нем,

его жене и всех его делах и поступках, еще более расхваливая все. После того

как не без больших трудов он объехал весь Запад, сел на корабль и,

вернувшись с своими спутниками в Александрию, вполне ознакомленный с делами,

стал приготовляться к обороне.

Мессер Торелло вернулся в Павию и долго размышлял, кто бы могли быть те

трое гостей, но никогда не добрался, даже приблизительно, до истины. Когда

наступило время крестового похода и со всех сторон делались большие

приготовления, мессер Торелло, несмотря на просьбы и слезы своей жены, также

решился отправиться; приготовив все, что нужно, и садясь на коня, он сказал

своей жене, которую сильно любил: "Жена, как видишь, я иду в этот поход

столько же для мирской чести, как и для спасения души; поручаю тебе все наши

дела и нашу честь; а так как, насколько я уверен в том, что иду, настолько

нет уверенности, что вернусь, ввиду тысячи случаев, могущих произойти, я

хочу попросить тебя об одном одолжении: что бы со мной ни случилось, если ты

не будешь иметь верного известия о моей жизни, то подожди меня, не выходи

наново замуж в течение одного года, одного месяца и одного дня, считая с

сегодняшнего, когда я уезжаю". Жена, сильно плакавшая, ответила: "Мессере

Торелло, не знаю, как перенесу я горе, в котором вы меня оставляете, уезжая;

но если жизнь моя окажется сильнее его и с вами бы что-либо приключилось, вы

можете жить и умереть в уверенности, что я буду жить и умру женою мессера

Торелло, верною его памяти". На это мессер Торелло сказал: "Я вполне уверен,

жена, что если то будет зависеть от тебя, все будет так, как ты мне

обещаешь; но ты молода, красива, хорошего рода, у тебя много достоинств и

они повсюду известны; вот почему я не сомневаюсь, что многие из знатных и

именитых людей, если возникнут обо мне сомнения, станут просить тебя в

замужество у твоих братьев и родных; а от их приставаний хотя бы ты и

желала, ты не сможешь защититься, и тебе придется насильно уступить их

желанию. Вот та причина, по которой я прошу у тебя этого срока, а не более

долгого". Жена отвечала: "Я сделаю все, что могу, из того, что вам сказала,

а если б мне и пришлось поступить иначе, я наверно исполню то, что вы мне

приказываете. Молю бога, чтобы он за это время не привел ни меня, ни вас до

такой крайности". Сказав это, дама с плачем обняла мессера Торелло и, сняв с

своего пальца кольцо, отдала его ему, говоря: "Если случится, что я умру

раньше, чем увижу вас, то, глядя на него, вспоминайте меня". Взяв его, он

сел на коня и, попрощавшись с каждым, направился в путь.

Добравшись со своими спутниками до Генуи и сев в галеру, он выехал и

немного времени спустя достиг Акры, где пристал к другому войску христиан, в

котором мало-помалу начались великие болезни и смертность. Пока она длилась,

хитростью или удачей Саладина, только почти все спасшиеся христиане были им

взяты без боя и распределены и посажены в тюрьмы по разным городам. В числе

прочих был взят и мессер Торелло и посажен в тюрьму в Александрии. Не будучи

известным никому и боясь, чтобы кто-нибудь не признал его, он, вынужденный

необходимостью, занялся приручением птиц, на что он был большой мастер,

почему весть о нем дошла до Саладина, который, велев освободить его из

тюрьмы, удержал его при себе в качестве сокольничего. Мессер Торелло,

которого Саладин не называл иным именем, как христианин, и которого не

узнавал, так же как и тот его, жил душой в Павии и несколько раз пытался

бежать, но ему не удавалось; вот почему, когда некие генуэзцы прибыли

послами к Саладину для выкупа своих сограждан и уже намеревались

возвратиться, он надумал написать своей жене, что он жив и постарается

насколько возможно скоро вернуться к ней, и чтобы она ожидала его; так он и

сделал и настоятельно упросил одного из послов, которого знал, устроить так,

чтоб письмо попало в руки аббата Сан Пиетро в Чьель д'Оро, который был ему

дядей.

Пока мессер Торелло находился в таком положении, случилось однажды,

что, когда Саладин беседовал с ним о своих птицах, тот улыбнулся и сделал

движение, на которое Саладин, еще находясь в его доме в Павии, обратил

особое внимание. При этом движении Саладину вспомнился мессер Торелло, он

стал пристально всматриваться в него, и ему показалось, что это он и есть;

потому, оставив прежний разговор, он сказал ему: "Скажи мне, христианин, из

какой ты страны Запада?" - "Государь мой, - ответил мессер Торелло, - я

ломбардец, из города, называемого Павией, человек бедный и низкого

происхождения". Когда Саладин услышал это, то, почти уверившись в том, в чем

сомневался, сказал себе радостно: "Господь дал мне случай доказать ему, как

дорого мне было его гостеприимство", - и, не сказав ему ничего, он велел

разложить в одной комнате все свои одежды, повел его туда и промолвил:

"Погляди-ка, христианин, нет ли среди этих платьев такого, которые ты

когда-либо видел?" Мессер Торелло стал смотреть и заметил те, которые его

жена подарила Саладину; не предполагая, однако, что это были именно они, он

все-таки сказал: "Государь мой, я не признаю ни одного, правда, вот эти две

одежды похожи на те, в которые я был когда-то одет вместе с тремя купцами,

остановившимися в моем доме".

Тогда Саладин, не будучи в состоянии удержаться далее, нежно обнял его,

говоря: "Вы - мессер Торелло д'Истрия, а я - один из трех купцов, которым

жена ваша дала эти платья; теперь настало время упрочить вашу уверенность в

том, каков мой товар, как, уезжая, я говорил вам, что может случиться".

Услыхав это, мессер Торелло обрадовался, но и устыдился: радовался тому, что

принимал такого гостя, стыдился потому, что, ему казалось, он бедно

участвовал его. На это Саладин сказал: "Мессер Торелло, так как сам бог

послал вас ко мне, знайте, что теперь не я, а вы здесь хозяин". Оба радостно

приветствовали друг друга, а Саладин, повелев его облечь в царственные

одежды, вывел его к своим набольшим баронам, много говорил в похвалу его

доблести и приказал, чтобы каждый, кому дорога милость его, чествовал его,

как его собственную особу, что каждый отныне и делал, но более других те два

синьора, которые были в его доме товарищами Саладина.

Величие неожиданной славы, в какой очутился мессер Торелло, отвлекли

немного его мысли от Ломбардии, тем более что он твердо был уверен, что

письмо его дошло до дяди. В тот день, когда Саладин взял в плен стан и

войско христиан, умер среди них и был погребен некий рыцарь из Прованса, не

важный по достоинствам, которого звали мессер Торелло ди Диньес; вот почему

каждый из войска, где мессера Торелло д'Истрия знали за его благородство,

услыхав, что "мессер Торелло скончался", подумал, что то мессер Торелло

д'Истрия, а не Диньес; присоединившееся к тому взятие в плен не позволило

разуверить заблуждавшихся; потому многие итальянцы вернулись с этим

известием, а между ними нашлись и такие самонадеянные, которые осмелились

говорить, что видели его мертвым и были при погребении. Все это, дойдя до

жены и родственников его, было причиной величайшей, невыразимой печали не

только для них, но для каждого, кто его знал.

Долго было бы рассказывать, каковы и сколь велики были горе, печаль и

слезы его жены, которая после нескольких месяцев постоянного горевания стала

сетовать менее, когда за нее начали свататься многие из именитейших людей

Ломбардии, а братья и родные принялись убеждать ее снова выйти замуж. В этом

она много раз отказывала с величайшим плачем, но, наконец, ей пришлось,

вынужденной, поступить, как желали ее родные, с тем условием, что она

останется, не выходя замуж, столько времени, сколько пообещала мессеру

Торелло.

Пока в Павии дела его жены находились в таком положении и оставалась,

быть может, неделя до срока, когда она должна была выйти замуж, случилось

однажды, что мессер Торелло встретил в Александрии человека, которого он

видел, как он вместе с послами садился на галеру, шедшую в Геную; потому,

велев позвать его, он спросил, каково было их путешествие и когда они

прибыли в Геную? На что тот ответил: "Господин мой, несчастное путешествие

совершила галера, как то я слышал на Крите, где остался, потому что

поблизости Сицилии поднялся опасный северный ветер, отбросивший их к отмелям

Берберии, и никто не спасся, и между прочим погибли там и оба мои брата".

Мессер Торелло, поверив его словам, которые были вполне правдивы, вспомнив,

что срок, испрошенный им у жены, истекает через несколько дней, и рассчитав,

что о его положении в Павии ничего не знают, был уверен, что жена его снова

вышла замуж, и потому впал в такую печаль, что потерял охоту есть и слег в

постель, решившись умереть. Когда Саладин, очень его любивший, услыхал о

том, пришел к нему и, после многих настоятельных просьб узнав причину его

печали и болезни, много порицал его, что он не сказал ему о том раньше, а

затем попросил его успокоиться, уверяя, что если он его послушает, все так

устроится, что к назначенному сроку он будет в Павии. И он рассказал ему,

как он это устроит.

Мессер Торелло поверил словам Саладина и, наслышавшись много раз, что

это возможно и часто делалось, начал бодриться и стал просить Саладина,

чтобы он поторопился. Саладин приказал одному из своих некромантов,

искусство которого уже испытал, чтоб он нашел способ перенести в одну ночь

мессера Торелло на кровати в Павию, на что некромант отвечал, что все будет

исполнено, но что для его же блага мессера Торелло надо усыпить. Устроив

это, Саладин вернулся к мессеру Торелло и, найдя его твердо решившимся

попасть, коли то возможно, в Павию к поставленному сроку, а если нет, то

умереть, сказал ему так: "Мессер Торелло, если вы сердечно любите жену вашу

и боитесь, как бы она не стала женою другого, то видит бог, я не могу вас

порицать за это, так как изо всех когда-либо виденных мною женщин она - та,

чьи нравы и обычаи и уменье держать себя (оставим в стороне красоту, которая

есть не что иное, как бренный цветок) заслуживают, по моему мнению,

наибольшей похвалы и любви. Мне было бы очень приятно, так как судьба

привела вас сюда, если б все то время, какое суждено вам и мне, мы прожили

вместе, как равные властители, в управлении царством, которым я владею; но

если уж бог не судил мне того, ибо вам запало в душу или умереть, или

очутиться к назначенному сроку в Павии, мне было бы крайне желательно узнать

о том во-время, дабы я мог доставить вас в дом ваш с теми почестями, с тем

торжеством и той свитой, какая достоит вашей доблести; но так как и это мне

не дано, а вы хотите быть там тотчас же, я вас доставлю, как могу и тем

способом, о каком говорил". На это мессер Торелло сказал: "Государь мои, и

без этих слов дела ваши достаточно доказали мне ваше благоволение, которое в

такой высокой степени я никогда не заслужил; в полной вере ко всему, что вы