Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

запятнать честь и чистоту вашей крови в лице Софронии, и хотя я тайно взял

ее себе в жены, я явился не как вор похитить ее девственность и не как враг

желал овладеть ею бесчестно, отказываясь от вашего родства, а как горячо

влюбленный в ее чарующую красоту и добродетель, и зная, что если бы я искал

ее тем порядком, который вы, быть может, имеете в виду, я не получил бы ее,

много любимую вами, из опасения, что я увезу ее в Рим. Итак, я

воспользовался тайной сноровкой, которая может быть открыта вам в настоящее

время, и побудил Джизиппо согласиться от моего имени на то, к чему сам он не

был расположен; затем, хотя я и любил ее горячо, я искал соединения с ней не

как любовник, а как муж, приблизившись к ней, как то она сама может поистине

свидетельствовать, не прежде, как обручившись с ней, с произнесением обычных

слов, кольцом, спросив ее, желает ли она иметь меня своим мужем, на что она

отвечала утвердительно. Если ей кажется, что она обманута, то порицать

подобает не меня, а ее, не спросившую меня, кто я.

Вот то великое зло, великое прегрешение и великий проступок, содеянный

Джизиппо, другом, и мною, любящим, - что Софрония тайно стала супругой Тита

Квинция; за это вы его терзаете, угрожаете ему и строите ему ковы! Что бы вы

могли учинить ему большее, если бы он отдал ее простолюдину, проходимцу или

слуге? Какие цепи, тюрьмы и пытки сочли бы вы достаточными? Но оставим это

пока; наступило время, которого я еще не чаял, ибо отец мой умер и мне

необходимо вернуться в Рим; вот почему, желая взять с собой Софронню, я

открыл вам то, что, быть может, держал бы еще в тайне от вас; если вы

разумны, вы перенесете это добродушно, если бы я захотел вас обмануть или

оскорбить, то, наглумившись над ней, мог бы покинуть ее; но сохрани бог,

чтобы такая подлость могла когда-либо посетить душу римлянина!

Итак, Софрония - моя и по соизволению богов, и в силу человеческих

законов, и по похвальному разумению моего Джизиппо, и по моей любовной

хитрости, а вы, считающие себя, быть может, более мудрыми, чем боги и другие

люди, все это, как видно, неразумно осуждаете и притом двояким способом,

крайне мне неприятным: во-первых, удерживая Софронию, на которую у вас не

более прав, чем сколько дозволю я, а во-вторых, относясь к Джизиппо,

которому вы по справедливости обязаны, как к врагу. Я не предполагаю в

данное время раскрывать вам долее, как глупо вы поступаете во всем этом, но

хочу посоветовать вам, как друзьям, оставить ваше негодование, отложить

всецело гнев и возвратить мне Софронию, дабы я уехал радостно, как ваш

родственник, и остался бы вашим; будьте, однако, уверены, что нравится ли

вам то, что сделано, или нет, но если вы думаете поступить иначе, я возьму у

вас Джизиппо, и если доберусь до Рима, без сомнения, хотя бы и против вашей

воли, верну себе ту, которая моя по праву; а что в состоянии сделать

негодование римлян, я, постоянно враждуя с вами, покажу вам то на опыте".

Сказав это, Тит встал с разгневанным лицом и, взяв за руку Джизиппо,

показывая, с каким небрежением он относится к тем, кто находился в храме,

вышел, покачивая головою и угрожая. Те, что остались в храме, частью

увлеченные доводами Тита к мысли о родстве и дружбе с ним, частью испуганные

его последними словами, решили с общего согласия, что лучше иметь Тита

родственником, так как Джизиппо не захотел быть таковым, чем, утеряв для

родства Джизиппо, обрести врага в Тите. Потому, отправившись за Титом и

найдя его, они выразили ему свое согласие, чтобы Софрония была его женой, он

- их дорогим родственником, а Джизиппо - добрым другом; устроив родственный

и дружеский пир, они удалились и отправили ему Софронию, а та, как женщина

умная, обратив необходимость в долг, быстро перенесла на Тита ту любовь,

которую питала к Джизиппо, и отправилась с ним в Рим, где была принята с

большим почетом.

Джизиппо остался в Афинах, будучи почти у всех в малом почете; спустя

немного времени, вследствие внутренних распрей со всеми своими родичами,

бедный и несчастный, он был выслан из Афин и осужден на вечное изгнание. В

таком положении, став не только бедняком, но и нищим, Джизиппо кое-как

добрался до Рима, чтобы попытать, вспомнит ли его Тит; узнав, что он жив и

уважаем всеми римлянами, проведав, где его дом, он стал насупротив,

поджидая, чтобы Тит вышел, не осмеливаясь заговорить с ним в нищем образе, в

каком обретался, но рассчитывая показаться ему, дабы, признав его, Тит велел

позвать его к себе. Но Тит прошел мимо, а Джизиппо, вообразивший, что он его

видел и погнушался им, вспомнив, что он когда-то сделал для него, ушел

возмущенный и полный отчаяния.

Была уже ночь, а он голодный и без денег, не зная, куда идти, чая более

смерти, чем чего иного, зашел случайно в одно очень пустынное место города,

где, увидав большую пещеру, остался в ней заночевать и заснул на голой

земле, в рубищах, истощенный долгим гореванием. В эту-то пещеру пришли под

утро с свози добычей два человека, совершившие ночью покражу, и когда между

ними возникла ссора, один из них, более сильный, убил другого и удалился.

Все это Джизиппо видел и слышал, и ему показалось, что, не прибегая к

самоубийству, он обрел путь к столь желанной им смерти; потому, не уходя

оттуда, он остался, пока служители суда, которые уже узнали о случившемся,

не явились туда и, свирепые, не увлекли с собой Джизиппо. Он же при допросе

показал, что убил - он и не имел потом возможности уйти из пещеры, почему

претор, по имени Марк Варрон, приказал казнить его на кресте, по тогдашнему

обычаю.

Тит случайно пришел в это время в преторию; взглянув в лицо несчастному

осужденному и услыхав причину его осуждения, он тотчас же признал Джизиппо,

удивился его жалкой судьбе и тому, как он здесь очутился; страстно желая

помочь ему и не видя иного пути к его спасению, как обвинив себя и оправдав

его, он быстро выдвинулся вперед и закричал: "Марк Варрон, вороти того

несчастного человека, которого ты осудил, ибо он невинен. Я уже и одной

виной достаточно оскорбил богов, убив того, которого твои служители нашли

мертвым сегодня поутру, и не хочу оскорбить их теперь смертью другого

невинного".

Изумился Варрон, и ему было неприятно, что вся претория слышала это, но

так как он не мог с честью избегнуть исполнения того, чего требовали законы,

то и велел вернуть Джизиппо и в присутствии Тита сказал: "Как мог ты быть

столь неразумным, чтобы без пытки сознаться в том, чего ты не совершал,

когда дело шло о жизни? Ты показал, что это ты ночью убил человека, а вот он

теперь приходит и говорит, что не ты, а он убил его".

Джизиппо, взглянув, узнал, что тот, о котором шла речь, был Тит, и

отлично понял, что делал он это для его спасения в благодарность за услугу,

полученную от него. Потому, расстроганный, он сказал, плача: "Варрон, я в

самом деле убил его, и сострадание Тита пришло слишком поздно для моего

спасения". Тит же говорил со своей стороны: "Претор, ты видишь, это

чужестранец, его нашли безоружным возле убитого; знать, его нищета дает ему

повод желать смерти, потому освободи его, а меня, как я того заслужил,

накажи".

Варрон дивился настоятельным заявлениям их обоих и, уже предполагая,

что ни один из них не преступен, помышлял о способе оправдать их, когда

вдруг явился юноша, по имени Публий Амбуст, человек потерянный, известный

всем римлянам за отъявленного разбойника, который действительно совершил

убийство и знал, что ни один из них не был виновен в том, в чем каждый себя

обвинял, но их невинность вложила в его душу такое сострадание, что,

побуждаемый им, он приблизился к Варрону и сказал: "Претор, моя судьба

понуждает меня разрешить трудный спор между этими людьми; я не знаю, какой

из богов побуждает и возбуждает меня внутренне объявить тебе мой проступок;

потому знай, что ни один из них не виновен в том, в чем каждый обвиняет

себя. Я действительно тот, который убил сегодня под утро того человека, а

этого несчастного я видел там спящим, пока я делил воровскую добычу с тем,

которого умертвил. Тит не нуждается в моем оправдании, его имя слишком

известно, чтобы он мог быть способным на такое дело. Итак, освободи его и

наложи на меня наказание, требуемое законами".

Октавиян, уже знавший об этом, велел им явиться всем троим, желая

услышать, какая причина побуждала каждого желать быть осужденным, что каждый

и рассказал, а он тех двоих освободил, как невиновных, а третьего - ради

них. Тит взял с собою своего Джизиппо и, попрекнув его порядком за его

робость и недоверие, обнаружил живейшую радость и повел его в свой дом, где

Софрония, растроганная до слез, приняла его как брата, утешив его несколько

и приодев и вновь обставив, как того требовали его доблести и благородство.

Тит прежде всего поделил с ним все свои сокровища и имения и затем дал ему в

жены свою молоденькую сестру, по имени Фульвию, после чего сказал ему:

"Джизиппо! От тебя теперь зависит, захочешь ли ты жить здесь со мною, или

пожелаешь вернуться в Ахайю со всем тем, что я дал тебе". Джизиппо,

побуждаемый, с одной стороны, изгнанием из своего города, с другой -

любовью, которую питал к благодарной дружбе Тита, решился сделаться

римлянином. Так он с своей Фульвией, а Тит с Софронией долгое время весело

жили одним домом, становясь изо дня в день, если только это было возможно,

все большими друзьями.

Итак, дружба - это дело священнейшее, достойное не только собственного

почитания, но и вечной похвалы, как мудрая мать - великодушия и честности,

сестра - благодарности и милосердия, враг - ненависти и скупости, всегда

готовая, не ожидая просьб, проявить для других те действия, какие желали бы,

чтобы проявили для нее. Ее священнейшее влияние крайне редко обнаруживается

ныне между двумя лицами, к вине и стыду презренного любостяжания смертных,

которое, помышляя лишь о собственной пользе, осудило ее на вечное изгнание

за самые крайние пределы земли. Какая любовь, какие богатства, какое родство

заставили бы отозваться в сердце Джизиппо страсть, слезы и вздохи Тита с

такою силою, что он красивую, благородную, любимую им невесту отдал Титу -

если не дружба? Какие законы, какие угрозы, какой страх могли удержать

молодые руки Джизиппо в местах уединенных, темных, на собственном ложе от

объятий красивой девушки, может быть и вызывавшей на то порой, - если не

дружба? Какие почести, какие награды, какие выгоды заставили бы Джизиппо не

заботиться о потере своих родных и родных Софронии, не обращать внимания на

оскорбительный ропот черни, пренебрегать издевательствами и насмешками, лишь

бы удовлетворить друга, - если не дружба? С другой стороны, что побудило

Тита (хотя у него был приличный предлог представиться, что он ничего не

видел), рьяно, не колеблясь, искать своей собственной смерти, чтобы спасти

Джизиппо от креста, который он сам себе уготовлял, - если не дружба? Что

сделало Тита столь великодушным, чтобы разделить без малейшего колебания

свое громадное наследие с Джизиппо, у которого судьба отняла его

собственное, - если не дружба? Что заставило Тита отдать с готовностью, без

всяких сомнений, свою сестру Джизиппо, которого он видел бедняком, дошедшим

до крайней нищеты, - коли не дружба? Итак, пусть люди желают себе множества

родственников, толпы братьев, большого количества детей, пусть с помощью

денег увеличивают количество слуг и пусть не видят, что каждый из них более

страшится малейшей опасности и для себя, нежели заботится об устранении

больших опасностей отцу или брату, или хозяину, - тогда как друг поступает

наоборот.