Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

приведшего его сюда, он развязал мешок и, рассмотрев все с большею

внимательностью, чем прежде, нашел, что у него столько камней и такого

достоинства, что, если продать их за подходящую и даже меньшую цену, он

станет вдвое богаче, чем был при отъезде. Когда ему представился случай

сбыть свои камни, он послал хорошую сумму денег в Корфу доброй женщине,

извлекшей его из моря, в награду за услугу; то же сделал и относительно тех,

кто приодел его в Трани; остальное оставил при себе и, не желая более

заниматься торговлей, прожил привольно до конца своей жизни.

Новелла пятая

Андреуччио из Перуджии, прибыв в Неаполь для покупки лошадей, в одну

ночь подвергается трем опасностям и, избежав всех, возвращается домой

владельцем рубина.

Камни, найденные Ландольфо, - так начала Фьямметта, до которой дошла

очередь рассказа, - привели мне на память новеллу, не менее полную

опасностей, чем новелла Лауретты, но тем от нее отличающуюся, что в той эти

опасности приключались, быть может, в течение нескольких лет, в этой, как вы

услышите, - в пределах одной ночи.

Жил, слыхала я, в Перуджии юноша по имени Андреуччио ди Пьетро,

торговец лошадьми; услышав, что в Неаполе они дешевы, он, до тех пор никогда

не выезжавший, положил в карман пятьсот золотых флоринов и отправился туда

вместе с другими купцами. Прибыв в воскресенье под вечер и осведомившись у

своего хозяина, он на другое утро пошел на торг, увидел множество лошадей,

многие ему приглянулись, и он приценялся к тем и другим, но ни на одной не

сошелся в цене, а чтобы показать, что он в самом деле покупатель, как

человек неопытный и мало осторожный, он не раз вытаскивал свой кошелек с

флоринами на показ всем приходившим и уходившим. Пока он так торговался и

уже успел показать свой кошелек, случилось, что одна молодая сицилианка,

красавица, но готовая услужить всякому за недорогую цену, прошла мимо него,

так что он ее не видел, а она увидала его кошелек и тотчас же сказала про

себя: "Кому бы жилось лучше меня, если бы эти деньги были моими?" И она

пошла далее. Была с этой девушкой старуха, также сицилианка; когда она

увидела Андреуччио, отстав от девушки и подбежав к нему, нежно его

поцеловала; как заметила это девушка, не говоря ни слова, стала в стороне и

начала поджидать старуху. Обратившись к ней и признав ее, Андреуччио радушно

приветствовал ее; пообещав ему зайти к нему в гостиницу и не заводя долгих

речей, она ушла, а Андреуччио вернулся торговаться, но в то утро ничего не

купил.

Девушка, заметив сначала кошелек Андреуччио, а затем его знакомство со

своей старухой, желая попытать, нет ли какого средства завладеть теми

деньгами совсем или отчасти, принялась осторожно выпытывать, кто он и

откуда, что здесь делает и как она с ним познакомилась. Та рассказала ей об

обстоятельствах Андреуччио почти столь же подробно, как бы он сам рассказал

о себе, так как долго жила в Сицилии у отца его, а потом и в Перуджии; она

сообщила ей также, где он пристал и зачем приехал. Вполне осведомившись о

его родственниках и их именах, девушка с тонким коварством основала на этом

свой расчет - удовлетворить своему желанию; вернувшись домой, она дала

старухе работы на весь день, дабы она не могла зайти к Андреуччио, и, позвав

свою служанку, которую отлично приучила к такого рода послугам, под вечер

послала ее в гостиницу, где остановился Андреуччио. Придя туда, она случайно

увидела его самого, одного, стоявшего у двери, и спросила у нею о нем самом.

Когда он ответил, что он самый и есть, она, отведя его в сторону, сказала:

"Мессере, одна благородная дама этого города желала бы поговорить с вами,

если вам то угодно". Услышав это, он задумался и, считая себя красивым

парнем, вообразил, что та дама в него влюбилась, точно в Неаполе не было,

кроме него, другого красивого юноши; он тотчас же ответил, что готов, и

спросил, где и когда та дама желает поговорить с ним. На это девушка

ответила: "Мессере, если вам угодно пойти, она ожидает вас у себя". Ничего

не объявив о том в гостинице, Андреуччио поспешно сказал: "Так иди же

впереди, я пойду за тобою".

Таким образом служанка привела его к дому той девушки, жившей в улице,

называемой Мальпертуджио (Скверная Дыра), каковое прозвище показывает,

насколько улица была благопристойна. Ничего о том не зная и не подозревая,

воображая, что он идет в приличнейшее место и к милой даме, Андреуччио

развязно вступил в дом за шедшей впереди служанкой, поднялся по лестнице, и

когда служанка позвала свою госпожу, сказав: "Вот Андреуччио!" - увидел ее,

вышедшую к началу лестницы в ожидании его. Она была еще очень молода,

высокая, с красивым лицом, одетая и убранная очень пристойно. Когда

Андреуччио подошел ближе, она сошла к нему навстречу три ступеньки с

распростертыми объятиями, обвила его шею руками и так осталась некоторое

время, не говоря ни слова, точно тому мешал избыток нежного чувства; затем в

слезах она поцеловала его в лоб и прерывающимся голосом сказала: "О мой

Андреуччио, добро пожаловать!" Изумленный столь нежными ласками, совсем

пораженный, он отвечал: "Мадонна, я рад, что вижу вас!" Затем, взяв его за

руку, она повела его наверх в свою залу, а оттуда, не говоря с ним ни слова,

в свою комнату, благоухавшую розами, цветом померанца и другими ароматами;

здесь он увидел прекрасную постель с пологом, много платьев, висевших, по

тамошнему обычаю, на вешалках, и другую красивую богатую утварь; почему, как

человек неопытный, он твердо уверился, что имеет дело по меньшей мере с

важной дамой.

Когда они уселись вместе на скамье у подножия кровати, она принялась

так говорить: "Я вполне уверена, Андреуччио, что ты удивляешься и ласкам,

которые я тебе расточаю, и моим слезам, так как ты меня не знаешь и, быть

может, никогда обо мне не слышал. Но ты тотчас услышишь нечто, имеющее

привести тебя в еще большее изумление это то, что я - сестра твоя. Говорю

тебе: так как господь сделал мне такую милость, что я до моей смерти увидела

одного из моих братьев (а как бы желала я увидеть их всех!), нет того часа,

в который я не готова была бы умереть, так я утешена. Если ты, быть может,

ничего не слыхал о том, я расскажу тебе. Пьетро, мой и твой отец, долгое

время жил в Палермо, как ты, думаю я, сам мог проведать, и были там и еще

есть люди, очень любившие его за его доброту и приветливость; но изо всех,

так любивших его, мать моя, женщина хорошего рода и тогда вдова, любила его

более всех, так что, отложив страх перед отцом и братьями и боязнь за свою

честь, настолько сошлась с ним, что родилась я, - ты видишь, какая. Затем,

когда по обстоятельствам Пьетро покинул Палермо и вернулся в Перуджию, он

оставил меня, еще девочкой, с моей матерью и никогда, насколько я слышала,

ни обо мне, ни о ней более не вспоминал. Не будь он мне отцом, я сильно

попрекнула бы его за то, имея в виду неблагодарность, оказанную им моей

матери (я оставляю в стороне любовь, которую ему следовало питать ко мне,

как к своей дочери, прижитой не от служанки или негодной женщины), которая

отдала в его руки все свое достояние и себя самое, не зная даже, кто он

такой, и побуждаемая преданнейшею любовью. Но к чему говорить о том? Что

дурно сделано, да и давно прошло, то гораздо легче порицать, чем поправить,

так или иначе, но случилось именно так. Еще девочкой он оставил меня в

Палермо, и когда я выросла почти такой, как меня видишь, моя мать, женщина

богатая, выдала меня замуж за родовитого, хорошего человека из Джирженти,

который, из любви к моей матери и ко мне, переехал на житье в Палермо. Там,

как рьяный гвельф, он завел некии сношения с нашим королем Карлом, о чем,

прежде чем они возымели действие, доведался король Федериго, это было

причиной нашего бегства из Сицилии - в то время, как я надеялась стать

знатнейшей дамой, какие только были на том острове. Итак, захватив немногое,

что могли взять (говорю: немногое по отношению к многому, что было нашим),

покинув имения и дворцы, мы удалились в этот город, где нашли короля Карла

столь признательным к нам, что он вознаградил отчасти за убытки, понесенные

нами ради него, дал нам поместья и дома и постоянно дает моему мужу, а

твоему зятю, большие средства, как ты еще увидишь. Таким образом, я здесь,

где по милости божией, не твоей, вижу и тебя, мой милый братец". - Так

сказав, она снова обняла его и, проливая сладкие слезы, опять поцеловала его

в лоб.

Когда Андреуччио выслушал эту басню, так связно и естественно

рассказанную, причем у рассказчицы ни одно слово ни разу не завязло в зубах

и не запинался язык; когда он вспомнил, что его отец в самом деле был в

Палермо, зная по себе нравы юношей, охотно в молодости предающихся любви,

видя нежные слезы и скромные объятия я поцелуи, он принял все, что она

рассказала ему, более чем за истину, и когда она умолкла, ответил: "Мадонна,

вам не должно показаться странным, если я удивлен, потому что в самом деле

мой отец, почему бы то ни было, никогда не говорил о вашей матери, ни о вас,

либо если и говорил, то до моего сведения это не дошло, и я ничего не знал о

вас, как будто вас и не было; тем милее мне было обрести в вас сестру, чем

более я здесь одинок и чем менее того чаял. По правде, я не знаю такого

высокопоставленного человека, которому вы не были бы дороги, не то что мне,

мелкому торговцу. Но разъясните мне, пожалуйста, как вы узнали, что я

здесь?" На это она отвечала: "Сегодня утром мне рассказала о том одна бедная

женщина, часто ходящая ко мне, ибо, по ее словам, она долгое время была при

нашем отце в Палермо и Перуджии; и если бы мне не казалось более пристойным,

чтобы ты явился в мой дом, чем я к тебе в чужой, я давно бы пришла к тебе".

После этих речей она принялась подробно и поименно расспрашивать его о его

родных, и Андреуччио о всех ответил; и это еще пуще побудило его поверить

тому, во что верить следовало всего менее.

Так как беседа была долгая и жара большая, она велела подать греческого

вина и лакомств и поднести Андреуччио; когда после того он собрался уходить,

ибо было время ужина, она никоим образом не допустила до того и,