Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

кустарников и растений в зелени, приятных для глаз. На вершине возвышался

палаццо с прекрасным, обширным двором внутри, с открытыми галереями, залами

и покоями, прекрасными как в отдельности, так и в общем, украшенными

замечательными картинами; кругом полянки и прелестные сады, колодцы свежей

воды и погреба, полные дорогих вин - что более пристало их знатокам, чем

умеренным и скромным дамам. К немалому своему удовольствию, общество нашло к

своему прибытию все выметенным; в покоях стояли приготовленные постели, все

устлано цветами, какие можно было достать по времени года, и тростником.

Когда по приходе все сели, Дионео, отличавшийся перед всеми другими

веселостью и остроумными выходками, обратился к дамам: - Ваш ум более, чем

наша находчивость, привел нас сюда; я не знаю, что вы намерены делать с

вашими мыслями; свои я оставил за воротами города, когда, недавно тому

назад, вышел из них вместе с вами; поэтому, либо приготовьтесь веселиться,

хохотать и петь вместе со мною (насколько, разумеется, приличествует вашему

достоинству), либо пустите меня вернуться к своим мыслям в постигнутый

бедствиями город. - Весело отвечала ему Пампинея, как будто и она точно так

же отогнала от себя свои мысли: - Ты прекрасно сказал, Дионео, будем жить

весело, не по другой же причине мы убежали от скорбей. Но так как все, не

знающее меры, длится недолго, я, начавшая беседы, приведшие к образованию

столь милого общества, желаю, чтобы наше веселье было продолжительным, и

потому полагаю необходимым нам всем согласиться, чтобы между нами был

кто-нибудь главным, которого мы почитали бы и слушались как набольшего и все

мысли которого были бы направлены к тому, чтобы нам жилось весело. Но для

того чтоб каждый мог испытать как бремя заботы, так и удовольствие почета я

при выборе из тех и других никто, не испытав того и другого, не ощущал

зависти, я полагаю, чтобы каждому из нас, по очереди, присваивались на день

и бремя и честь: пусть первый будет избран всеми нами, последующие

назначаемы, как приблизится время вечерен, по усмотрению того или той, кто в

тот день был старшим; этот назначенный пусть все устраивает и, на время

своего начальства, располагает по своему произволу местом пребывания и

распорядком нашей жизни.

Эти речи в высшей степени понравились, и Пампинея была единогласно

избрана на первый день, тогда как Филомена, часто слышавшая в разговорах,

как почетны листья лавра и сколько чести они доставляют достойно увенчанным

ими, быстро подбежала к лавровому дереву и, сорвав несколько веток, сделала

прекрасный, красивый венок и возложила его на Пампинею. С тех пор, пока

держалось их общество, венок был для всякого другого знаком королевской

власти или старшинства.

Став королевой, Пампинея велела всем умолкнуть и, распорядившись

позвать слуг трех юношей и своих четырех служанок, среди общего молчания

сказала: - Для того чтоб мне первой подать вам пример, каким образом наше

общество, преуспевая в порядке и удовольствии и без зазора, может

существовать и держаться, пока нам заблагорассудится, я, во-первых, назначаю

Пармено, слугу Дионео, моим сенешалем, поручая ему заботиться и пещись о

челяди и столовой. Сирис, слуга Памфило, пусть будет нашим расходчиком и

казначеем, повинуясь приказаниям Пармено. Тиндаро будет при Филострато и

двух других молодых людях, прислуживая им в их покоях, когда его товарищи,

отвлеченные своими обязанностями, не могли бы этому отдаться. Моя служанка

Мизия и Личиска, прислужница Филомены, будут постоянно при кухне, тщательно

заботясь о приготовлении кушаний, какие закажет им Пармено. Кимера и

Стратилия, горничные Лауретты и Фьямметты, будут, по моему приказанию,

убирать дамские комнаты и наблюдать за чистотою покоев, где мы будем

собираться; всякому вообще дорожащему нашим расположением, мы предъявляем

наше желание и требование, чтобы, куда бы он ни пошел, откуда бы ни

возвратился, что бы ни слышал или видел, он воздержался от сообщения нам

каких-либо известий извне, кроме веселых. - Отдав вкратце эти приказания,

встретившие общее сочувствие, Пампинея встала и весело сказала: -З десь у

нас сады и поляны и много других приятных мест, пусть каждый гуляет в свое

удовольствие, но лишь только ударит третий час, пусть будет здесь на месте,

чтобы нам можно было обедать, пока прохладно.

Когда новая королева отпустила таким образом веселое общество, юноши и

прекрасные дамы тихо направились по саду, разговаривая о приятных вещах,

плетя венки из различных веток и любовно распевая. Проведя таким образом

время, пока настал срок, назначенный королевой, и вернувшись домой, они

убедились, что Пармено ревностно принялся за исполнение своей обязанности,

ибо, вступив в залу нижнего этажа, они увидели столы, накрытые белоснежными

скатертями, чары блестели как серебро и все было усеяно цветами терновника.

После того как по распоряжению королевы подали воду для омовения рук, все

пошли к местам, назначенным Пармено. Явились тонко приготовленные кушанья и

изысканные вина, и, не теряя времени и слов, трое слуг принялись служить при

столе; и так как все было хорошо и в порядке устроено, все пришли в отличное

настроение и обедали среди приятных шуток и веселья. Когда убрали со стола,

королева велела принести инструменты, так как все дамы, да и юноши умели

плясать, а иные из них играть и петь; по приказанию королевы, Дионео взял

лютню, Фьямметта - виолу, и оба стали играть прелестный танец, а королева,

отослав прислугу обедать, составила вместе с другими дамами и двумя молодыми

людьми круг и принялась тихо ходить в круговой пляске; когда она кончилась,

начали петь хорошенькие, веселые песни. Так провели они время, пока королеве

не показалось, что пора отдохнуть; когда она всех отпустила, трое юношей

удалились в свои отделенные от дамских покои, где нашли хорошо

приготовленные постели и все было полно цветов, как и в зале; удалились

также и дамы и, раздевшись, пошли отдохнуть.

Только что пробил девятый час, как королева, поднявшись, подняла и

других дам, а также и молодых людей, утверждая, что долго спать днем вредно.

И вот все направились к лужайке с высокой зеленой травой, куда солнце не

доходило ни с какой стороны. Веял мягкий ветерок; когда по приказанию

королевы все уселись кругом на зеленой траве, она сказала: - Вы видите,

солнце еще высоко и жар стоит сильный, только и слышны что цикады на

оливковых деревьях; пойти куда-нибудь было бы несомненно глупо. Здесь в

прохладе хорошо, есть шашки и шахматы, и каждый может доставить себе

удовольствие, какое ему более по нраву. Но если бы вы захотели последовать

моему мнению, мы провели бы жаркую часть дня не в игре, в которой по

необходимости состояние духа одних портится, без особого удовольствия

других, либо смотрящих на нее, - а в рассказах, что может доставить

удовольствие слушающим одного рассказчика. Вы только что успеете рассказать

каждый какую-нибудь повесть, как солнце уже будет на закате, жар спадет, и

мы будем в состоянии пойти в наше удовольствие, куда нам захочется. Если то,

что я предложила, вам нравится (а я готова следовать вашему желанию), так и

сделаем; если нет, то пусть каждый до вечернего часа делает, что ему угодно.

- И дамы, и мужчины равно высказались за рассказы. - Коли вам это нравится,

- сказала королева, - то я решаю, чтобы в этот первый день каждому вольно

было рассуждать о таких предметах, о каких ему заблагорассудится. И,

обратившись к сидевшему по правую руку Памфило, она любезно попросила его

начать рассказы какой-нибудь своей новеллой. Услышав приказ, Памфило начал,

при общем внимании, таким образом.

Новелла первая

Сэр Чаппеллетто обманывает лживой исповедью благочестивого монаха и

умирает; негодяй при жизни, по смерти признан святым и назван San

Ciappelletto.

Милые дамы! За какое бы дело ни принимался человек, ему достоит

начинать его во чудесное и святое имя того, кто был создателем всего сущего.

Потому и я, на которого первого выпала очередь открыть наши беседы, хочу

рассказать об одном из чудных его начинаний, дабы, услышав о нем, наша

надежда на него утвердилась, как на незыблемой почве, и его имя восхвалено

было нами во все дни. Известно, что все существующее во времени - преходяще

и смертно, исполнено в самом себе и вокруг скорби, печали и труда,

подвержено бесконечным опасностям, которые мы, живущие в нем и составляющие

его часть, не могли бы ни вынести, ни избежать, если бы особая милость божия

не давала нам на то силы и предусмотрительности. Нечего думать, что эта

милость нисходит к нам и пребывает в нас за наши заслуги, а дается она по

его собственной благости и молитвами тех, кто, подобно нам, были смертными

людьми, но, следуя при жизни его велениям, теперь стали вместе с ним вечными

и блаженными. К ним, как к заступникам, знающим по опыту нашу слабость, мы и

обращаемся, моля их о наших нуждах, может быть не осмеливаясь возносить наши

молитвы к такому судии, как он. Тем больше мы признаем его милосердие к нам,

что, при невозможности проникнуть смертным Оком в тайны божественных

помыслов, нередко случается, что, введенные в заблуждение молвой, такого мы

избираем перед его величием заступника, который навеки им осужден; а,

несмотря на это, он, для которого нет тайны, обращая более внимания на

чистосердечие молящегося, чем на его невежество или осуждение призываемого,

внимает молящим, как будто призываемый ими удостоился перед его лицом

спасения. Все это ясно будет из новеллы, которую я хочу рассказать вам: я

говорю "ясно" с точки зрения человеческого понимания, не божественного

промысла.

Рассказывают о Мушьятто Францези, что, когда из богатого и именитого

купца он стал кавалером и собирался поехать в Тоскану вместе с Карлом

Безземельным, братом французского короля, вызванным и побужденным к тому

папой Бонифацием, он увидел, что дела его там и здесь сильно запутаны,