Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

впечатление облагороженных ощущений, просыпается мысль, подсказывающая его

грубому и материальному уму, что то - прекраснейшее создание, которое

когда-либо видел смертный. И вот он начал созерцать части ее тела, хваля ее

волосы, которые почитал золотыми, ее лоб, нос и рот, шею и руки, особливо

грудь, еще мало приподнятую, и внезапно став из пахаря судьей красоты, в

высшей степени пожелал увидеть ее глаза, которые она, отягченная сном,

держала закрытыми, и, дабы узреть их, несколько раз ощущал желание разбудить

ее. Но так как она показалась ему несравненно прекраснее всех женщин,

виденных им дотоле, он сомневался, не богиня ли это; но у него было

настолько разуменья, чтобы понять, что божественным созданиям подобает

большее уважение, чем земным, вследствие чего он и воздержался, выжидая,

пока она не проснется сама, и хотя проволочка казалась ему слишком долгой,

тем не менее, объятый необычным удовольствием, он не решался уйти.

Случилось так, что по долгом времени девушка, имя которой было

Ефигения, проснулась раньше своих слуг и, подняв голову и раскрыв глаза,

увидев стоящего перед ней, опираясь на палку, Чимоне, сильно удивилась и

сказала: "Чимоне, чего ты ищешь в такой час в этом лесу?" А Чимоне своей

красотой и неотесанностью, а также родовитостью и богатством отца был

известен всем в том околотке. Он ничего не ответил на слова Ефигении, но,

как только увидел ее раскрытые глаза, принялся глядеть в них пристально, и

ему казалось, что от них исходит какая-то сладость, наполнявшая его отрадой,

никогда им не испытанной. Когда девушка увидела это, на нее напало сомнение,

как бы этот столь пристальный взгляд не увлек его грубость к чему-нибудь,

что могло быть для нее постыдным; потому, позвав своих женщин, она поднялась

со словами: "С богом, Чимоне!" Чимоне отвечал на это: "Я пойду с тобой", и

хотя девушка отказывалась от его общества, все еще опасаясь его, никак не

могла от него отделаться, пока он не проводил ее до ее дома, после чего

пошел к отцу и объявил, что он никоим образом не желает более оставаться в

деревне. Хотя его отцу и родным это было неприятно, тем не менее они

оставили его, выжидая, какие причины могли побудить его изменить свое

решение. И так как в сердце Чимоне, куда не проникала никакая наука,

проникла, красотою Ефигении, стрела Амура, он в короткое время, переходя от

одной мысли к другой, заставил дивоваться отца, своих ближних и всех, кто

его знал. Во-первых, он попросил отца дать ему такие же платья и убранство,

в каких ходили и его братья, что тот сделал с удовольствием. Затем, вращаясь

среди достойных юношей и услышав о нравах, которые подобает иметь людям

благородным и особливо влюбленным, к величайшему изумлению всех в короткое

время не только обучился грамоте, но и стал наидостойнейшим среди

философствующих. Затем, и все по причине любви, которую он ощутил к

Ефигении, не только изменил свой грубый деревенский голос в изящный и

приличный горожанину, но и стал знатоком пения и музыки, опытнейшим и

отважным в верховой езде и в военном деле, как в морском, так и сухопутном.

Чтобы не рассказывать подробно о всех его доблестях, в короткое время, когда

не прошел еще четвертый год со дня его первого увлечения, он сделался самым

приятным юношей, обладавшим лучшими нравами и более выдающимися

достоинствами, чем кто-либо другой на Кипре.

Итак, прелестные дамы, что нам сказать о Чимоне? Разумеется, ничего

иного, как лишь то, что великие доблести, ниспосланные небом в достойную

душу, были связаны и заключены завистливой судьбой в крохотной части его

сердца крепчайшими узами, которые любовь разбила и разорвала, как более

сильная, чем судьба, и, будучи возбудительницей дремотствующих умов, силой

своей подняла эти доблести, объятые безжалостным мраком, к ясному свету,

открыто проявляя, из какого положения она извлекает дух, ей подвластный, и к

какому его ведет, освещая его своими лучами. Несмотря на то, что Чимоне,

любя Ефигеиию, и позволял себе кое-какие излишества, как нередко делают

влюбленные юноши, тем не менее Аристипп, соображая, что любовь превратила

его из барана в человека, не только терпеливо переносил это, а и поощрял его

следовать в этом отношении всем своим желаниям; но Чимоне, отказавшийся от

имени Галезо, ибо помнил, что так называла его Ефигения, желал дать честный

исход своему влечению и несколько раз просил попытать Чипсео, отца Ефигении,

не даст ли он ему ее в жены; на что Чипсео всегда отвечал, что обещал отдать

ее за Пазимунда, благородного родосского юношу, которому не хотел изменить в

слове.

Когда настало условленное для свадьбы Ефигении время и жених послал за

ней, Чимоне сказал себе: "Теперь пора показать, о Ефигения, насколько ты

любима мной; благодаря тебе я стал человеком, и, если овладею тобой, я не

сомневаюсь, что сделаюсь славнее всякого бога; и наверное или ты будешь

моей, или я умру". Так сказав, он втихомолку попросил о помощи некоторых

именитых юношей, своих друзей, и, тайно велев снарядить судно всем

необходимым для морской битвы, вышел в море, поджидая корабль, на котором

Ефигению должны были доставить в Родос, к ее жениху. После того, как ее отец

усердно учествовал друзей последнего, выйдя в море и направив корабль к

Родосу, они удалились. Чимоне, бодрствовавший все время, настиг их на

следующий день и, стоя на носу, громко закричал тем, что были на судне

Ефигении: "Стойте, спустите паруса, либо готовьтесь быть разбитыми и

потопленными в море". Противники Чимоне вытащили оружие на палубу и

приготовились к защите, потому, сказав те слова, Чимоне схватил большой

железный крюк, бросил им в корму родосцев, быстро уходивших, насильно

притянул ее к корме своего судна и храбрый, как лев, без всякого

сопротивления перепрыгнул на корабль родосцев, как будто считал их ни во

что. Побуждаемый любовью, он бросился с необычайной силой в среду

неприятелей с ножом в руках и, поражая то того, то другого, побивал их, как

овец. Увидев это, родосцы побросали оружие наземь и почти в один голос

объявили себя его пленниками; на это Чимоне сказал им: "Юноши, не жажда

добычи, не ненависть, которую бы я мог питать к вам, заставили меня выйти из

Кипра, чтобы напасть на вас среди моря вооруженной рукой; то, что побудило

меня, будет для меня великим приобретением, а вам очень легко уступить мне

его мирно; это Ефигения, любимая мною более всего другого, любовь к которой

заставила меня отбить ее у вас, как врагу, с оружием в руках, ибо я не мог

получить ее от отца дружески и мирно. Итак, я желаю стать для нее тем, чем

должен был быть Пазимунд; отдайте мне ее и идите с богом".

Молодые люди, побуждаемые более силой, чем великодушием, проливая

слезы, уступили Чимоне Ефигению. Увидев ее плачущую, он сказал: "Достойная

дама, не печалься, я твой Чимоне, гораздо более заслуживший тебя моей долгой

любовью, чем Пазимунд, по данному ему слову". Распорядившись посадить ее на

свой корабль и ничего не взяв из имущества родосцев, Чимоне вернулся к своим

товарищам, а тем предоставил удалиться. Довольный, более чем кто-либо

другой, приобретением столь дорогой добычи, потщившись некоторое время

утешить плакавшую, Чимоне рассудил с своими товарищами, что им не следует

теперь же возвращаться в Кипр, и вот с общего согласия они направили корабль

к Криту, где почти все они, особливо Чимоне, рассчитывали быть вне опасности

с Ефигенией, вследствие древних и недавних родовых связен и большой дружбы.

Но непостоянная судьба, милостиво доставившая Чимоне в добычу его милую,

внезапно изменила в печальный и горький плач невыразимую радость влюбленного

юноши. Не прошло еще и четырех часов с тех пор, как Чимоне оставил родосцев,

как с наступлением ночи, которой Чимоне ожидал более приятной для себя, чем

какая-либо иная, им испытанная, поднялась страшная буря и непогода,

покрывшая небо тучами, море - пагубными ветрами, почему нельзя было видеть,

что делать и куда идти, ни держаться на корабле для исполнения какого-либо

дела. Как печалился о том Чимоне, нечего и спрашивать; ему казалось, что

боги исполнили его желание лишь для того, дабы тем горестнее была ему

смерть, к которой прежде он отнесся бы равнодушно. Печалились и его

товарищи, но более всех Ефигения, громко плакавшая и более других пугавшаяся

всякого удара волны. Плача, она жестоко проклинала любовь Чимоне, порицая

его дерзость и утверждая, что эта бурная непогода поднялась не почему-либо

другому, как потому, что боги не захотели, чтобы он, пожелавший взять ее в

супруги против их воли, мог насладиться своим надменным желанием, а

горестным образом погиб, увидев наперед ее смерть.

Среди таких и еще больших сетований, не зная, что делать, так как ветер

все крепчал, корабельщики, не видя и не понимая, куда они идут, подошли

близко к острову Родосу; не распознав, что это Родос, они попытались всяким

способом высадиться, если можно, на берег, чтобы спасти людей. И судьба тому

благоприятствовала, приведя их в небольшой залив, куда незадолго перед тем

пристали с своими кораблями оставленные Чимоне родосцы. Не успели они

догадаться, что подошли к острову Родосу, как занялась заря, небо несколько

прояснилось, и они увидали себя на расстоянии одного выстрела из лука от

корабля, оставленного ими за день перед тем. Безмерно опечаленный этим,

опасаясь, чтобы не приключилось с ним того, что впоследствии и сбылось,

Чимоне приказал употребить все усилия, чтобы выбраться оттуда, а там пусть

судьба понесет их, куда хочет, потому что нигде им не могло быть хуже, чем

здесь. Употреблены были большие усилия, чтобы выйти оттуда, но напрасно:

сильнейший ветер дул в противную сторону, так что не только не давал выйти

из малого залива, но волею или неволею пригнал их к берегу. Когда они

пристали к нему, их признали родосские корабельщики, сошедшие с своего

судна. Из них одни поспешно побежали в соседнюю деревню, куда отправились

благородные родосские юноши, и рассказали им, что буря занесла сюда, подобно

им, и корабль с Чимоне и Ефигенией. Услышав это, те сильно обрадовались,

взяв с собой из деревни много народу, они поспешили к морю, и Чимоне,

который, сойдя со своими, намеревался укрыться в какой-нибудь соседний лес,

был схвачен вместе с Ефигенией и другими и приведен в деревню. Затем, когда

с большой толпой вооруженных людей явился из города Лизимах, в руках

которого была в том году верховная власть в Родосе, он отвел Чнмоне и его

товарищей в тюрьму, как распорядился пожаловавшийся в родосский сенат

Пазимунд, когда до него дошли о том вести.

Таким-то образом бедный влюбленный Чимоне потерял свою Ефигению,

незадолго перед тем добытую, не взяв с нее ничего, кроме кое-какого поцелуя.

Многие благородные родосские дамы приняли Ефигению и утешали ее как в

печали, причиненной ей похищением, так и в страданиях, испытанных в бурю; у

них она и осталась до дня, назначенного для свадьбы. Чимоне и его товарищам,

в возмездие за свободу, предоставленную ими за день перед тем родосским

юношам, была дарована жизнь, которой Пазимунд всеми мерами тщился их лишить,

и они были осуждены на вечное заключение, в котором, как легко себе

представить, пребывали печальные, без надежды на какое-либо утешение.

Пазимунд всячески торопил будущий брак, когда судьба, как бы раскаявшись за

несправедливость, столь внезапно учиненную ею Чимоне, проявила нечто новое к

его спасению.

У Пазимунда был брат моложе его годами, но не меньший доблестями, по

имени Ормизд, который давно вел переговоры, чтобы взять за себя благородную

и красивую девушку города, по имени Кассандру, страстно любимую Лизимахом,

но свадьба по разным причинам несколько раз расстраивалась. Теперь, когда

Пазимунд сообразил, что ему предстоит сыграть свадьбу с большим торжеством,

ему пришло в голову, что было бы отлично, если бы во время того же