Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

том они никогда никому не говорили. Мальчики, поверив ей, стали делать так,

как научила их дама. Поэтому она однажды спросила Никострата: "Заметил ли

ты, что делают те мальчики, когда служат тебе?" Никострат сказал:

"Разумеется, я даже хотел спросить их, зачем они так делают". - "Не делай

этого, я тебе скажу, почему, я долго об этом молчала, чтобы не досадить

тебе, но теперь вижу, что другие начинают замечать это, и более нечего от

тебя скрывать. Происходит это не от чего другого, как от того, что у тебя

страшно пахнет изо рта, и я не знаю, какая тому причина, потому что этого не

бывало; а это крайне неприятно, ибо тебе приходится общаться с благородными

людьми, потому следовало бы найти средство излечить это". Тогда Никострат

сказал: "Что же это может быть? Нет ли у меня во рту какого испорченного

зуба?" - "Может быть, что и так, - сказала Лидия и, подведя его к окну,

велела ему открыть рот и, осмотрев ту и другую сторону, сказала: - О

Никострат, и как мог ты так долго терпеть? У тебя есть с той стороны зуб,

который, кажется мне, не только испорчен, но совсем сгнил, и если ты

сохранишь его еще во рту, он, наверно, испортит тебе те, что сбоку, почему я

посоветовала бы тебе выдернуть его, прежде чем это пойдет дальше". Тогда

Никострат сказал: "Если тебе так кажется, то и я согласен, пусть тотчас же

пошлют за зубным мастером, чтобы выдернуть его". Жена говорит ему: "Не дан

бог, чтобы из-за этого приходил мастер, мне кажется, зуб так стоит, что безо

всякого мастера я сама его отлично выдерну. С другой стороны, эти мастера

так немилосердны в своем деле, что мое сердце никоим образом не вынесло бы -

увидеть или знать тебя в руках кого-нибудь из них; потому я решительно желаю

сделать это сама, по крайней мере если тебе будет слишком больно, я тотчас

же оставлю, чего мастер не сделал бы". Итак, велев принести себе орудия для

такого дела и выслав всех из комнаты, она оставила при себе одну Луску;

запершись изнутри, она велела Никострату растянуться на столе, всунула в рот

клещи и схватила один из его зубов; и хотя он сильно кричал от боли, но так

как его крепко держали с одной стороны, то с другой со всей силой вытащен

был зуб; спрятав его и взяв другой, совсем испорченный, который Лидия

держала в руке, она показала его ему, жаловавшемуся и почти полумертвому, со

словами: "Смотри, что ты так долго держал во рту!" Он поверил этому, и хотя

вынес страшную муку и сильно жаловался на нее, тем не менее, когда зуб был

выдернут, счел себя излеченным; его подкрепили тем и другим, и когда боль

унялась, он вышел из комнаты. Взяв зуб, дама тотчас же послала его своему

любовнику, который, уверенный теперь в ее любви, объявил, что готов

исполнить всякое ее желание.

Но дама пожелала еще более уверить его, и так как каждый час, пока она

не сошлась с ним, казался ей за тысячу и ей хотелось исполнить, что она ему

обещала, она притворилась больной, и когда однажды после обеда Никострат

пришел к ней, увидев, что с ним никого нет, кроме Пирра, она попросила их,

для облегчения своей немочи, помочь ей дойти до сада. Потому Никострат взял

ее с одной, Пирр с другой стороны, понесли в сад и опустили на одной лужайке

под прекрасным грушевым деревом. Посидев там немного, дама, уже научившая

Пирра, что ему следует сделать, сказала: "Пирр, у меня сильное желание

достать этих груш, потому влезь и сбрось несколько". Быстро взобравшись,

Пирр стал бросать вниз груши и, бросая, начал говорить: "Эй, мессере, что вы

там делаете? А вы, мадонна, как не стыдитесь дозволять это в моем

присутствии? Разве вы думаете, что я слеп? Вы же были только что сильно

нездоровы; как это вы так скоро выздоровели, что творите такие вещи? А коли

уже хотите делать, то у вас столько прекрасных комнат, почему не пойдете вы

совершить это в одну из них? Это будет приличнее, чем делать такое в моем

присутствии". Жена, обратившись к мужу, сказала: "Что такое говорит Пирр?

Бредит он, что ли?" Тогда Пирр отвечал: "Я не брежу, мадонна; вы разве

полагаете, что я не вижу?" Сильно изумился Никострат и говорит: "Пирр, я в

самом деле думаю, что тебе видится во сне". Пирр отвечал ему: "Господин мой,

мне ничуть не снится, да и вам также, напротив, вы так движетесь, что если

бы так делало это грушевое дерево, на нем не осталось бы ни одной груши".

Тогда жена сказала: "Что это могло бы быть? Может ли то быть правда, что ему

действительно представляется то, о чем он говорит? Спаси господи, если б я

была здорова, как прежде, я бы влезла наверх, поглядеть, что это за

диковинки, которые, по его словам, ему видятся". А Пирр с верху грушевого

дерева все говорил, продолжая рассказывать об этих небылицах. На это

Никострат сказал: "Слезь вниз". Он слез. "Что, говоришь, ты видел?" -

спросил он его. "Я полагаю, вы считаете меня рехнувшимся либо сонным, -

отвечал Пирр, - я видел, что вы забавляетесь с вашей женой, если уж надо мне

о том сказать, а когда слезал, увидел, что вы встали и сели здесь, где

теперь сидите". - "В таком случае ты наверно был не в своем уме, - сказал

Никострат, - потому что с тех пор, как ты влез на грушу, мы не сдвинулись с

места, как теперь нас видишь". На это Пирр сказал: "К чему нам о том

спорить? Я все-таки видел вас". Никострат с часу на час более удивлялся, так

что, наконец, сказал: "Хочу я посмотреть, не зачаровано ли это грушевое

дерево и точно ли тому, кто на нем, представляются диковинки".

И он влез на него; как только он был наверху, дама с Пирром начали

утешаться; как увидел это Никострат, стал кричать: "Ах ты негодная женщина,

что это ты делаешь? А ты, Пирр, которому я всего более доверял?" Так говоря,

он начал слезать с груши. Жена и Пирр говорят: "Мы сидим"; увидев, что он

слезает, они снова сели в том положении, в каком он оставил их. Когда

Никострат спустился и увидел их там же, где оставил, принялся браниться. А

Пирр говорит на это: "Никострат, теперь я поистине признаю, что, как вы

раньше говорили, все виденное мною, когда я сидел на дереве, было обманом; и

я сужу так не по чему иному, как по тому, что, как я вижу и понимаю, и вам

все это представилось обманно. А что я правду говорю, то вы поймете, хотя бы

сообразив и представив себе, зачем было вашей жене, честнейшей и разумнейшей

изо всех, если б она желала опозорить вас таким делом, совершать его на

ваших глазах? О себе я и говорить не хочу, ибо я дал бы себя скорее

четвертовать, чем помыслить о том, не то что совершить это в вашем

присутствии. Потому причина этого обмана глаз должна наверно исходить от

грушевого дерева, ибо весь свет не мог бы разуверить меня, что вы не

забавлялись здесь с вашей женой, если б я не слышал от вас, что и вам

показалось, будто и я сделал то, о чем, знаю наверно, я и не думал, не

только что не совершал". Тогда дама, представившись очень разгневанной,

поднялась и стала говорить: "Да будет тебе лихо, коли ты считаешь меня столь

неразумной, что если б я желала заниматься такими гадостями, какие, по твоим

словам, ты видел, я пришла бы совершить их на твоих глазах. Будь уверен,

что, явись у меня на то желание, я не пришла бы сюда, а сумела бы устроиться

в одной из наших комнат, так и таким образом, что я диву бы далась, если б

ты когда-либо о том узнал".

Никострат, которому казалось, что тот и другой говорят правду, то есть

что они никогда не отважились бы перед ним на такой поступок, оставив эти

речи и упреки подобного рода, стал говорить о невиданном случае и о чуде

зрения, так изменявшегося у того, кто влезал на дерево. Но жена,

представляясь, что раздражена мнением, которое выразил о ней Никострат,

сказала: "Поистине, это грушевое дерево никогда более не учинит такого сраму

никому, ни мне, ни другой женщине, если я смогу это сделать; потому сбегай,

Пирр, пойди и принеси топор и заодно отомсти за тебя и за меня, срубив его,

хотя много лучше было бы хватить им по голове Никострата, так скоро и без

всякой сообразительности давшего ослепить свои умственные очи: ибо, хотя

глазам, что у тебя на лице, и казалось то, о чем ты говоришь, тебе никоим

образом не следовало перед судом твоего разума допускать и принимать, что

так и было".

Пирр поспешно пошел за топором и срубил грушевое дерево; когда жена

увидела, что оно упало, сказала, обратившись к Никострату: "Так как, я вижу,

пал враг моего честного имени, и мой гнев прошел"; и она благодушно простила

Никострата, просившего ее о том, приказав ему впредь никогда не подозревать

в таком деле ту, которая любит его более самой себя. Так бедный обманутый

муж вернулся с нею и с ее любовником в палаццо, где впоследствии Пирр часто

и с большими удобствами наслаждался и тешился с Лидией, а она с ним.

Новелла десятая

Двое сиэнцев любят одну женщину, куму одного из них; кум умирает и,

возвратившись к товарищу, согласно данному ему обещанию, рассказывает ему,

как живется на том свете.

Осталось рассказывать одному лишь королю; увидав, что дамы, сетовавшие

о срубленном, неповинном дереве, успокоились, он начал: - Хорошо известно,

что всякий справедливый король должен быть первым блюстителем данных им

законов, а если поступать иначе, его следует почитать за достойного

наказания раба, а не за короля; в такой именно проступок и такое порицание

предстоит, почти по принуждению, впасть мне, вашему королю. Я действительно

постановил вчера законы для бывших ныне бесед, в намерении не пользоваться в

этот день моей льготой, а, подчинившись наравне с вами тому постановлению,

говорить о том, о чем все вы рассказывали; но не только рассказано было то,

что я намеревался рассказать, а и говорено было об этом предмете столько

другого и лучшего, что, как ни ищу я в своей памяти, не могу ничего

припомнить, ни представить себе, чтобы я мог рассказать об этом сюжете

что-либо идущее в сравнение с сообщенным. Вследствие этого, будучи поставлен

в необходимость проступиться против закона, мною самим постановленного, я,

как достойный наказания, теперь же заявляю себя готовым понести всякую пеню,

которую на меня наложат, и возвращусь к моей обычной льготе. Скажу вам, что

новелла, рассказанная Елизой, о куме и куме, и придурковатость сиэнцев так

сильно действуют на меня, дражайшие дамы, что побуждают меня, оставив

проделки, устраиваемые дуракам мужьям их умными женами, сообщить вам одну

новеллу о кумовьях, которую - хоть и есть в ней многое, чему не следует

верить, - тем не менее отчасти приятно будет послушать.

Итак, жили в Сиэне двое молодых людей, из простых, один по имени

Тингоччьо Мини, другой Меуччьо ди Тура; жили они у ворот Салая, общались

почти лишь друг с другом и, казалось, очень любили друг друга. Ходя, как то

все делают, по церквам и проповедям, они часто слышали о славе или горе,

уготованном на том свете, смотря по заслугам, душам умерших. Желая иметь об

этом достоверные сведения и не зная, каким образом, они обещали друг другу,

что тот, кто первый умрет, вернется, коли возможно, к оставшемуся в живых и