Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

такие красивые, каких вы никогда не видали, они поздороваются с вами и

любезно спросят, что вы желаете, чтобы сделалось. Им вы ясно и подробно

изложите ваши желания, но смотрите, как бы не случилось вам назвать одного

вместо другого; когда скажете, они удалятся, вы можете спуститься к месту,

где оставили ваши одежды, одеться и вернуться домой. И поистине, не пройдет

половины следующей ночи, как ваш милый со слезами придет просить у вас

прощения и сострадания; и знайте, что с этого часа и впредь он никогда не

покинет вас для другой".

Когда дама выслушала это и ко всему отнеслась с полной верой, ей

представилось, что ее любовник уже вернулся в ее объятия, и, наполовину

обрадованная, она сказала: "Не бойся, все это я отлично исполню, у меня на

это лучшая в мире возможность; есть у меня в сторону верхнего Вальдарно

поместье, очень недалеко от берега реки, а теперь июнь, и выкупаться будет

приятно. Помню я еще, есть там, не очень далеко от реки, необитаемая

башенка; порой пастухи взбираются туда, по лесенке из каштанового дерева, на

площадку, там находящуюся, чтобы высмотреть заблудившийся скот; место это

очень уединенное, в стороне, туда я заберусь и надеюсь наилучшим в свете

образом совершить там все, что ты мне накажешь". Школяр, отлично знавший и

поместье дамы и башенку, довольный тем, что уверился в ее решении, сказал:

"Мадонна, я никогда не бывал в тех краях, потому и не знаю ни поместья, ни

башенки, но если все так, как вы говорите, не может быть ничего лучшего на

свете. Потому, как юлько будет время, я пришлю вам и образок и заговор; но

прошу вас очень, когда ваше желание будет исполнено и вы убедитесь, что я

хорошо услужил вам, не забыть обо мне и исполнить ваше обещание". На это

дама ответила, что сделает это без всякого сомнения, и, распростившись с

ним, вернулась домой.

Обрадованный тем, что его замысел, казалось, исполнится, школяр сделал

образок с каракулями на нем и написал какую-то небылицу в виде заговора и,

выбрав время, послал их даме, велев ей сказать, чтобы в следующую ночь она,

не откладывая, сделала то, что он приказал, а затем потихоньку отправился

вместе со своим слугою в дом одного своего приятеля, жившего очень недалеко

от башенки, с целью привести в исполнение свою затею. С другой стороны, дама

пустилась в путь с своей служанкой, направляясь в свое поместье; когда

настала ночь, она притворилась, будто идет в постель, а служанку послала

спать; в час первого сна она тихо вышла из дома и отправилась к башенке на

берегу Анро; долго осмотревшись кругом и не видя и не слыша никого, она

разделась, спрятала свое платье под кустом, семь раз окунулась с образком в

руках и затем, держа образ, голая пошла к башне. Школяр, который под вечер

притаился с своим слугою возле башни среди ив и других деревьев и все это

видел, разглядев ее, проходившую мимо, голую, побеждавшую мрак ночи белизной

своего тела, а затем рассмотрев ее грудь и другие части тела я убедившись в

их красоте, задумался над тем, во что они в скором времени обратятся, и

ощутил к ней некую жалость; с другой стороны, вожделение овладело им

внезапно и побуждало выйти из засады, пойти схватить ее и учинить с ней

желаемое; и он был поочередно увлекаем то одним, то другим. Но когда ему

вспомнилось, кто он и какую обиду он получил и зачем и от кого, его

негодование снова возгорелось, и, отогнав от себя жалость и плотское

желание, он утвердился в своем намерении и дал ей уйти.

Взобравшись на башню и обратившись на север, дама стала произносить

слова, сообщенные ей школяром; а он вскоре после того, тихо прокравшись

туда, тайно убрал лестницу, по которой взбирались на площадку, где была

дама, а затем стал смотреть, что она будет говорить и делать. Сказав семь

раз свой заговор, она стала поджидать двух девушек, я ожидание было столь

долгое (не говоря уже о том, что ей было холоднее, чем желательно), что она

увидела, как занялась заря. Поэтому, опечаленная тем, что не совершилось

ничего из того, о чем говорил ей школяр, она сказала себе: "Боюсь я, не

устроил ли и он мне такой же ночи, как я ему: если так, то плохо же сумел он

отомстить мне, потому что эта ночь была на треть короче его ночи, да и холод

был иной". А для того, чтобы день не застал ее там, она хотела сойти с

башни, но увидала, что лестницы нет. Тогда точно земля опустилась у ней под

ногами, у ней душа упала и, сраженная, она свалилась на площадку башни.

Когда к ней вернулись силы, она стала жалобно плакать и сетовать и, отлично

поняв, что то было дело школяра, стала упрекать себя, что оскорбила

человека, а затем, что слишком доверилась тому, кого не без причины должна

была бы считать врагом. Так пробыла она долгое время. Затем, осмотревшись,

нет ли какой возможности спуститься, и не найдя ее, снова принялась плакать

и, грустно настроившись, стала говорить про себя: "О, несчастная, что скажут

твои братья, родные и соседи и вообще все флорентийцы, когда узнают, что

тебя нашли обнаженной? Твое честное имя, бывшее столь известным, будет

признано обманным, а если бы ты и пожелала найти для всего этого лживые

объяснения, что легко, то проклятый школяр, знающий все твоя дела, и не даст

тебе солгать. Бедная ты, в одно и то же время утратила и неудачно любимого

юношу и свою честь!" После того она дошла до такой скорби, что едва не

бросилась с башни. Но поднялось солнце, и она, приблизившись несколько к

одной стороне башенной стены, стала глядеть, не пойдет ли со стадом

какой-нибудь мальчик, которого она могла бы послать за своей служанкой,

когда школяр, вздремнувший под кустом, увидел ее, а она его. "Доброго утра,

мадонна! Что, приходили девушки?" - спросил школяр. Увидев и услышав его,

дама снова принялась сильно плакать, прося его войти в башню, дабы она могла

поговорить с ним. В этом отношении школяр оказался очень уступчивым. Дама,

легшая ничком на площадку, высунула лишь свою голову в отверстие, в ней

бывшее, и сказала плача: "Поистине, Риньери, если я уготовила тебе дурную

ночь, ты хорошо отомстил мне, потому что, хотя теперь и июнь, я, будучи

голой, уверена была, что замерзну ночью; а кроме того, я так оплакала и

обман, который тебе учинила, и мою глупость, заставившую меня поверить тебе,

что удивительно, как еще остались у меня глаза на лице; поэтому прошу тебя,

не из любви ко мне, которую ты не можешь любить, а из уважения к себе, как

человеку благородному, ограничиться в отместку за оскорбление, мною тебе

нанесенное, тем, что до сих пор ты мне учинил; вели принести мне мое платье,

дабы я могла сойти отсюда, и не отнимай у меня того, чего впоследствии,

желая, ты не мог бы мне вернуть, то есть моего честного имени, потому что,

если я лишила тебя возможности быть со мной в ту ночь, я всегда, когда тебе

угодно, буду в состоянии отдать тебе многие за ту одну. Итак, ограничься

этим и, как человек порядочный, удовлетворись тем, что ты сумел отомстить за

себя и дал мне то уразуметь; не пытай своих сил против женщины: нет никакой

славы орлу в победе над голубем. Итак, из любви к богу и ради твоей чести

сжалься надо мной".

Школяр, размышляя в ожесточенном сердце о нанесенном оскорблении и видя

ее плачущей и умоляющей, в одно и то же время ощущал в душе и удовольствие и

жалость, удовольствие мести, которой он желал более всего другого, тогда как

его человечность побуждала его соболезновать несчастной. Но так как

человечность не могла пересилить в нем жестокого желания, он ответил:

"Мадонна Елена, если б мои мольбы (которые, поистине, я не сумел ни увлажить

слезами, ни подсластить, как то ты делаешь теперь со своими) достигли того,

чтобы в ту ночь, когда у тебя на дворе, полном снега, я умирал от холода, ты

впустила меня хоть на некоторое время укрыться, мне легко было бы внять в

настоящее время и твоим просьбам; но если теперь более, чем прежде, ты

печешься о твоей чести и тебе неприятно оставаться здесь голой, обрати свои

мольбы к тому, в чьих объятиях тебе не зазорно было голой пребывать в ту

ночь, тебе памятную, тогда как ты слышала, что я ходил по двору, щелкая

зубами и топая по снегу; пусть он тебе поможет, пусть принесет тебе твое

платье, пусть поставит лестницу, чтобы тебе сойти; постарайся внушить ему

заботливость о твоей чести, которую ты из-за него и теперь и в тысяче других

случаев не задумывалась подвергать опасности. Почему не позовешь ты его себе

на помощь? Кому более подобает это сделать, как не ему? Ты ему принадлежишь,

что ему беречь и чему помогать, если он не бережет тебя и не помогает тебе?

Позови его, глупая, и посмотри, может ли любовь, которую ты к нему питаешь,

и твой ум вместе с его умом избавить тебя от моей глупости; ведь ты,

забавляясь с ним, спрашивала его, что ему кажется большим, моя ли глупость

или твоя к нему любовь? И не предлагай мне теперь того, чего я не желаю, в

чем ты не могла бы мне отказать, если б я захотел. Сбереги твои ночи для

твоего любовника, если тебе удастся выйти отсюда живой; пусть эти ночи будут

твоими и его ночами, мне достаточно было одной, и довольно, что надо мной

наглумились однажды. Теперь, пуская в ход свою хитрость в речах, ты

стараешься, хваля меня, приобресть мое расположение, зовешь меня человеком

благородным и достойным, пытаешься втихомолку устроить, чтоб я, как человек

великодушный, отстал от мысли наказать тебя за твое злорадство; но твои

заискивания не затемнят теперь мои духовные очи, как затемнили твои

предательские обещания. Я себя знаю и сам себя не настолько познал, пока был

в Париже, сколько ты меня тому научила в одну из твоих ночей. Но положим, я

был бы великодушен, - ты не из тех, для которых подобает проявлять

великодушие: для диких зверей, какова ты, концом покаяния, а также и мести

должна быть смерть, тогда как для людей достаточно и того, что ты сказала.

Потому что, хотя я и не орел, я знаю, что и ты не голубка, а ядовитая змея,

и я намерен преследовать тебя, как древнего врага, со всей силой и

ненавистью; хотя то, что я с тобой делаю, нельзя собственно и назвать

местью, а скорее наказанием, ибо месть должна превышать оскорбления, а это

его не достигнет, ибо если б я захотел отомстить, то, принимая во внимание,

что ты наделала с моей душой, твоей жизни было бы мне мало, если б я отнял

ее у тебя, да и жизни ста других тебе подобных, потому что я все же убил бы

низкую, дрянную и преступную бабу, а на кой черт и чем ты лучше (если забыть

твое смазливое лицо, которое немногие годы испортят, покрыв его морщинами),

чем любая бедная служанка? А из-за тебя едва не умер порядочный человек, как

ты недавно прозвала меня, чья жизнь может в один день принести свету более

пользы, чем жизнь ста тысяч тебе подобных, пока будет стоять мир! Итак, я

научу тебя той неприятностью, которую ты испытываешь, что значит издеваться

над людьми, у которых есть какое-либо понимание, что значит издеваться над

учеными, и дам тебе повод никогда более не проделывать такого безумства,

если ты останешься в живых. Но если у тебя столь сильно желание сойти,

почему не броситься тебе вниз? Сломав себе шею, ты в одно и то же время

освободишься от муки, в которой, как тебе кажется, ты обретаешься, и меня

сделаешь самым счастливым человеком на свете. Теперь я более ничего тебе не

скажу. Я сумел так устроить, что заставил тебя взобраться сюда; сумей теперь

устроить так, чтобы сойти, как сумела поглумиться надо мной".

Пока школяр говорил, бедная женщина все плакала, а время шло, и солнце

поднималось все выше. Когда она заметила, что он замолк, она сказала: "О

жестокий человек, если так тяжела была тебе та проклятая ночь и мой

проступок показался тебе столь великим, что тебя не могут побудить к жалости

ни моя юная красота, ни горькие слезы, ни униженные мольбы, то да побудит

тебя, по крайней мере умалив твою непоколебимую суровость, уже то одно, что

я снова доверилась тебе, открыв тебе все мои тайны, чем удовлетворила твоему

желанию привести меня к сознанию моего проступка, ибо если б я тебе не