Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

жестокой, я не хочу, чтобы ты думал, что в глубине души я была тем, чем

казалась по наружности; напротив, я тебя всегда любила, и ты был для меня

дороже всего; но мне надлежало так действовать как из боязни другого, так и

для охраны моей чести. Но теперь настало время, когда я могу ясно показать

тебе, люблю ли я тебя, и вознаградить тебя за любовь, которую ты питал и

питаешь ко мне; поэтому утешься и будь в доброй надежде, ибо мессер

Франческо должен отправиться через несколько дней в Милан подестою, как то

знаешь ты, подаривший ему из любви ко мне свою прекрасную верховую лошадь;

лишь только он уедет, я обещаю тебе непременно, на мою веру и ради верной

любви, которую к тебе питаю, что спустя немного дней ты будешь со мной и мы

доставим нашей любви приятное и полное завершение. А дабы мне в другой раз

не говорить тебе об этом деле, я теперь же скажу тебе, что в тот день, когда

ты увидишь два полотенца, вывешенных в окне моей комнаты, выходящей в наш

сад, вечером к ночи, остерегаясь, чтобы тебя никто не увидел, приходи ко мне

через калитку сада; ты найдешь меня, ибо я буду ждать тебя, и мы всю ночь

будем в радости и взаимном удовольствии, как ты того желаешь".

Когда Зима так сказал от лица дамы, стал говорить за себя и ответил

так: "Дорогая дама, избыток радости, которую доставил мне ваш ответ, так

подавил все мои силы, что я едва могу сообразить ответ, чтобы воздать вам

подобающую благодарность: да если бы я и мог говорить, как бы желал, я не

нашел бы достаточно долгого срока, который дал бы мне возможность

поблагодарить вас вполне, как бы хотелось и как должно было бы мне сделать;

поэтому я предоставляю на ваше благоусмотрение понять то, чего, несмотря на

мое желание, я не могу выразить словами. Скажу вам только, что, как вы мне

приказали, так я намерен сделать непременно, и тогда, быть может, более

успокоенный великим даром, который вы мне обещали, я постараюсь, по мере

сил, воздать вам благодарность, какую смогу. Теперь пока ничего другого не

остается сказать; потому, дорогая моя дама, да пошлет вам господь ту радость

и то благо, которого вы наиболее желаете, и да охранит вас бог". На все это

дама не сказала ни слова, потому Зима поднялся и направился к дворянину,

который, увидя, что он встал, пошел к нему навстречу и, смеясь, сказал: "Ну,

как тебе кажется, сдержал я свое обещание?" - "Нет, мессере, - отвечал Зима,

- вы мне обещали дозволить побеседовать с своей женой, а я должен был

говорить с мраморной статуей". Эти слова очень понравились дворянину,

который, хотя и был хорошего мнения о жене, теперь составил о ней еще лучшее

и сказал: "Итак, моя ли теперь парадная лошадь, что была твоею?" На это Зима

отвечал: "Да, мессере; но если бы я думал, что извлеку из той милости,

которую вы мне оказали, такую пользу, какую я извлек, я отдал бы вам лошадь,

не прося о милости. Дал бы бог, чтобы я поступил так, ибо теперь вы,

оказалось, купили лошадь, а я вам ее не продавал". Дворянин посмеялся над

этим и, обзаведясь лошадью, через несколько дней отправился в путь и поехал

в Милан на должность подесты. Дама, оставшись свободной в своем доме,

размыслив о словах Зимы, о любви, которую он к ней питал, о верховой лошади,

которую он отдал из любви к ней, и, видя его, часто проходившего мимо ее

дома, сказала про себя: "Что я делаю? Зачем теряю свою молодость? Тот

отправился в Милан и не возвратится в течение шести месяцев; когда же он

вознаградит меня за них? Может быть, когда я буду старухой? Кроме того,

когда найду я такого поклонника, как Зима? Я одна, и мне некого бояться; не

знаю, почему мне не пожить весело, пока на то есть возможность; не всегда у

меня будет такое удобство, как теперь; никто никогда не узнает об этом; но

если бы даже это и стало известным, то лучше сделать и покаяться, чем

оставаться так и - каяться". Приняв такое решение, она однажды повесила два

полотенца на окно, выходившее в сад, как сказал ей Зима. Увидя их, он,

сильно обрадовавшись, лишь только наступила ночь, тайно направился один к

калитке сада дамы и нашел ее открытой; отсюда он добрался до другой двери,

ведшей в дом, где нашел даму, которая его поджидала. Увидя, что он идет, она

встала, пошла ему навстречу и приняла его с величайшею радостью; обняв ее и

поцеловав сто тысяч раз, он последовал за ней вверх по лестнице; там без

промедления они легли и познали конечные цели любви. И хотя это был первый

раз, но он не был последним, потому что, пока дворянин был в Милане и по его

возвращении, Зима возвращался туда много раз к величайшему утешению как той,

так и другой стороны.

Новелла шестая

Риччьярдо Минутоло любит жену Филиппелло Фигинольфи; узнав, что она

ревнива, он, рассказав ей, что Филиппелло на следующий день назначил

свидание в бане его жене, устраивает так, что сама дама отправляется туда и,

воображая, что была с мужем, узнает, что отдалась Риччьярдо.

Лизе не оставалось больше ничего прибавить, когда, похвалив остроумие

Зимы, королева приказала Фьяметте продолжать, рассказав новеллу. "Извольте,

мадонна", - ответила она, смеясь, и начала так: - Нам придется на время

оставить наш город, изобилующий как всем вообще, так и прикладами на всякий

сюжет, и, как то сделала Елиза, сообщить нечто приключившееся в других

областях света. Поэтому, перенесясь в Неаполь, я расскажу вам, как одна из

тех святош, которые обнаруживают такое отвращение к любви, была доведена

хитростью своего любовника до того, что вкусила плод любви прежде, чем

узнала ее цветы; это в одно и то же время даст вам предостережение для

случаев, возможных в будущем, и развеселит рассказом о приключившемся.

В Неаполе, городе очень древнем и, может быть, столь приятном, и даже

более, чем всякий другой город Италии, жил некогда один молодой человек,

славный благородством своего происхождения, блиставший своими богатствами,

по имени Риччьярдо Минутоло, который, хотя жена у него была молодая, очень

красивая я милая, влюбился в другую, по общему мнению, далеко превосходившую

красотой всех неаполитанских дам, по имени Кателлу, жену другого столь же

родовитого юноши, по имени Филиппелло Фигинольфи, которого она, женщина

честнейшая, любила и лелеяла. Итак, Риччьярдо Минутоло, любя эту Кателлу и

делая все то, чем приобретается благосклонность и любовь дамы, и несмотря на

это не достигая ни в чем удовлетворения своих желаний, почти приходил в

отчаяние, и не умея или не будучи в силах отрешиться от своей любви, он и

умереть не умел, и жизнь его не радовала. Когда он находился в таком

настроении духа, случилось однажды, что некоторые дамы, его родственницы,

стали настоятельно убеждать его отделаться от подобной любви, потому что это

труд напрасный, ибо для Кателлы нет другого блага, кроме Филиппелло,

которого она до такой степени ревнует, что боится всякой птички, летающей в

воздухе, как бы она не отняла его у нее. Риччьярдо, услышав о ревности

Кателлы, тотчас же сообразил, как ему достигнуть своих желаний, начал

притворяться, что он отчаялся в любви Кателлы и потому перенес ее на другую

благородную даму, и стал показывать, что из любви к ней он устраивает и бои

и турниры и все то, что он имел обыкновение делать для Кателлы. Прошло

немного времени, как почти все неаполитанцы, а также и Кателла пришли к тому

мнению, что он любит страстно уже не Кателлу, а эту другую даму; и он так

долго это выдержал и так твердо в этом были убеждены все, что не только

другие, но и Кателла оставила холодность, с которой относилась к нему из-за

любви, которую он прежде изъявлял ей, и дружески, как соседу, кланялась ему,

уходя и приходя, как то делала с другими.

Случилось однажды в жаркую пору, что много дам и мужчин, по обычаю

неаполитанцев, отправились обществом погулять на берег мори, пообедать там

или поужинать Риччьярдо, зная, что Кателла отправилась туда с своим

обществом, тоже пошел с своим, и был приглашен в кружок Кателлы и ее дам,

заставив наперед долго просить себя, как будто у него не было особенного

желания быть там. Здесь дамы, а с ними и Кателла, стали шутить над ним по

поводу его новой любви, он же, показывая себя сильно влюбленным, давал им

тем больший повод к разговорам. По некотором времени, когда дамы разошлись

одна сюда, другая туда, как то обыкновенно там бывает, а Кателла с немногими

оставалась там, где был и Риччьярдо, он, шутя, бросил ей слово об одной

страстишке ее мужа Филиппелло, от чего она внезапно вошла в ревность и вся

возгорелась желанием узнать, что хотел сказать Риччьярдо. Некоторое время

она сдерживалась, но, не будучи более в состоянии сдержать себя, попросила

Риччьярдо, ради его страсти к даме, которую он всего более любит, одолжить

ее, разъяснив, что такое он говорил о Филиппелло. Риччьярдо сказал ей: "Вы

закляли меня именем такой особы, что я не смею не сделать, о чем вы меня

просите, поэтому я готов вам сказать, но лишь под условием, что вы мне

пообещаете никогда не говорить об этом ни ему, ни другим, пока не увидите на

деле, что то, что я вам расскажу, правда; ибо, если вам угодно, я научу вас,

как вам это увидеть". Дама согласилась на то, что он требовал, тем более

уверившись, что это правда, и поклялась не говорить о том. Итак, отойдя в

сторону, дабы никто не мог их услышать, Риччьярдо начал говорить так:

"Мадонна, если бы я вас любил, как любил когда-то, у меня не стало бы духу

сказать вам что-либо, что причинило бы вам досаду, но так как эта любовь

прошла, то я с меньшим стеснением открою вам всю истину. Я не знаю,

оскорблялся ли когда Филиппелло, что я питал к вам любовь, и полагал ли он,

что я был любим вами; так или иначе, мне лично он ничего такого не

показывал. Теперь же, быть может, выждав время, когда, по его мнению, у меня

всего менее подозрений, он, кажется, желает сделать мне то, чего, полагаю,

он боялся, чтобы я не учинил ему, то есть хочет склонить к своему желанию

мою жену; насколько мне известно, он с недавнего времени тайно осаждает ее

многочисленными посланиями, о чем обо всем я от нее узнал, и она отвечала

ему, как я ей наказал. Но еще сегодня утром, прежде чем мне отправиться

сюда, я застал дома у моей жены, в тесной с нею беседе, одну женщину,

которую тотчас же признал за то, чем она и была, почему я позвал жену и

спросил, чего та желает. Жена мне сказала: "Это - досаждение от Филиппелло,

которое ты взвалил мне на плечи, когда приказал ответить ему и его

обнадеживать; он говорит, что желает знать откровенно, как я намерена

поступить, а он, коли я пожелаю, устроит так, чтобы я могла тайно сойтись с

ним в одной городской бане; об этом он меня просит и досаждает, и если бы ты

не заставил меня, не понимаю для чего, войти с ним в эти переговоры, я так

бы отделалась от него, что он никогда бы более не глазел, где я". Тут мне

показалось, что он зашел слишком далеко, что не следует больше терпеть, и

надо сказать вам, дабы вы знали, какой награды заслужила ваша непреклонная

верность, ради которой я был когда-то близок к смерти. А дабы вы не думали,

что все это слова и басни, и могли бы, если явится у вас желание, все это

увидеть и осязать, я приказал моей жене дать ожидавшей женщине такой ответ,

что она готова быть в той бане около девятого часа, когда все спят, после

чего та, очень довольная, удалилась. Вы, я думаю, не поверите, что я пошлю

туда мою жену; но если бы я был на вашем месте, я сделал бы так, что он

принял бы меня за ту, которую ожидал там встретить, и после того, как я

провел бы с ним некоторое время, я бы показал ему, с кем он был, и

учествовал его так, как ему подобает, поступив таким образом, я полагаю, вы

так бы пристыдили его, что оскорбление, которое он хочет нанести вам и мне,

было бы разом отомщено".

Кателла, слушая это и, по обычаю ревнивых, не обращая никакого внимания