Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Натан. - Ты, еще юноша, останешься в моем доме и будешь зваться Натаном, а я

отправлюсь в твой дом и стану всегда называться Митриданом". Тогда Митридан

ответил: "Если б я умел так же хорошо поступать, как вы умеете и умели, я

без дальнейшего обсуждения принял бы ваше предложение, но так как мне

кажется несомненным, что мои дела послужили бы к умалению славы Натана, а я

не намерен портить у другого, что я сам не умею себе устроить, я предложения

не приму".

Среди таких и многих других приятных бесед между Натаном и Митриданом,

оба они, по желанию Натана, вместе вернулись во дворец, где Натан в течение

нескольких дней сильно чествовал Митридана, утверждая его всякими доводами и

со всяким уменьем в его высоком и великом намерении. Когда же Митридан

пожелал со своими людьми вернуться домой, Натан отпустил его, дав ему очень

ясно понять, что ему никогда не превзойти его в щедрости.

Новелла четвертая

Мессер Джентиле деи Каризенди, прибыв из Модены, извлекает из гробницы

любимую им женщину, принятую и похороненную за умершую; оправившись, она

родит сына, а мессер Джентиле возвращает ее вместе с ребенком ее мужу,

Никколуччьо Каччьянимико.

Всем показалось удивительным делом, что кто-либо мог оказаться щедрым

своей собственной кровью, и все утверждали, что Натан своим великодушием

поистине превзошел испанского короля и аббата Клюньи. После того как об этом

много поговорили и так и сяк, король, обратившись к Лауретте, объявил ей

свое желание, чтобы она рассказала, почему Лауретта тотчас и начала: - Юные

дамы, нам говорили о великих и прекрасных делах, и кажется мне, не осталось

ничего, о чем бы нам, стоящим на очереди рассказа, можно было

распространиться (так все новеллы исполнены были повествований о высоких

делах великодушия), если не обратиться нам к любовным делам, представляющим

обильный повод к беседам на разные сюжеты. Как по этой причине, так и

потому, что к этому нас должны увлекать нарочито наши лета, я хочу сообщить

вам о великодушном поступке одного влюбленного, поступке, который, если все

взять в расчет, покажется вам не менее достойным всех рассказанных, если

верно то, что люди отдают сокровища, забывают вражду и, что гораздо более,

полагают в тысячи опасностей жизнь, и честь, и доброе имя, лишь бы обладать

любимым предметом.

Итак, жил в Болонье, известнейшем городе Ломбардии, рыцарь, очень

почтенный, по своим доблестям и благородству крови, по имени мессер Джентиле

Каризенди, который, будучи молодым человеком, влюбился в некую благородную

даму, по имени мадонну Каталину, жену некоего Никколуччьо Каччьянимико;

неудачливый в любви дамы, он, почти отчаявшись, отправился в Модену, куда

был позван подестой. В то время как Никколуччьо не было в Болонье, а его

жена, будучи беременной, отправилась в одно свое поместье, милях в трех от

города, случилось, что на нее внезапно напал жестокий недуг, такой и столь

сильный, что он угасил в ней всякий признак жизни, почему какой-то врач и

счел ее умершей; а так как ее близкие родственницы говорили, будто слышали

от нее, что она забеременела не так давно, и полагали, что ребенок не мог

быть доношен, то, недолго думая, и похоронили ее, со многими слезами, как

была, в усыпальнице ближней церкви.

Об этом один приятель тотчас же сообщил мессеру Джентиле, который, хотя

и был и нищ ее любовью, сильно погоревал о ней и, наконец, сказал: "Итак, ты

умерла, мадонна Каталина! Пока ты была жива, я никогда не был удостоен

твоего взгляда, потому теперь, когда ты не можешь противиться мне, мне

непременно надо взять с тебя, мертвой, поцелуй". Так сказав, он,

распорядившись, чтобы его отъезд оставался в тайне, ночью сел на коня с

своим служителем и, не останавливаясь, прибыл к месту, где похоронена была

дама; вскрыв гробницу и осторожно войдя в нее, он лег рядом с дамой,

приблизил свое лицо к ее лицу и несколько раз поцеловал ее, проливая

обильные слезы. Но как мы видим, что людские желания не удовлетворяются

никакими границами, а всегда стремятся далее, особливо у влюбленных, он,

решившись не оставаться там более, сказал: "Почему бы мне не прикоснуться

хоть немного к ее груди, раз я здесь?" Побежденный этим желанием, он положил

ей руку на грудь и, подержав ее некоторое время, почувствовал, что у нее как

будто немного бьется сердце. Отогнав от себя всякий страх и доискиваясь

сознательнее, он заключил, что она, наверно, не умерла, хотя жизнь казалась

ему в ней слабой и незначительной; потому он насколько мог осторожнее извлек

ее с помощью своего слуги из гробницы и, положив ее перед собою на коня,

тайно привез ее в свой дом в Болонью.

Здесь жила его мать, достойная и умная женщина, которая, обстоятельно

узнав обо всем от сына и побуждаемая состраданием, потихоньку, с помощью

большого огня и ванн, вновь вызвала в ней потухшую жизнь. Когда она

опомнилась, глубоко вздохнув, сказала: "Увы! Где я?" На это почтенная

женщина ответила: "Успокойся, ты в хорошем месте". Та, придя в себя,

осматриваясь кругом, не зная хорошенько, где она, и видя перед собою мессера

Джентиле, исполнилась удивления и попросила его мать объяснить ей, каким

образом она здесь очутилась, и мессер Джентиле подробно рассказал ей обо

всем. Опечаленная этим, она по некотором времени поблагодарила его, как

сумела, а затем попросила его, во имя любви, которую он когда-то питал к

ней, и его чести, чтобы он не учинил ей в своем доме ничего противного ее

чести и чести ее мужа, а когда настанет время, отпустил бы ее домой. На это

мессер Джентиле отвечал: "Мадонна, каковы бы ни были мои желания в прежнее

время, я не намерен ни теперь, ни впредь (так как господь сподобил меня

такой милости, что вернул мне вас от смерти к жизни, чему причиной была

любовь, которую я к вам прежде питал) обращаться с вами ни здесь, ни в

другом месте иначе, как с дорогой сестрой, но мое благодеяние вам,

совершенное этой ночью, требует некоей награды, и потому я желал бы, чтобы

вы не отказали мне в милости, которой я у вас попрошу". На это дама

благодушно ответила, что она на то готова, если только это ей возможно и не

противно чести. Тогда мессер Джентиле сказал: "Мадонна, все ваши

родственники и все жители Болоньи уверены и верят, что вы умерли, и нет

никого, кто бы ждал вас дома, вследствие этого я и прошу у вас как милости,

чтобы вы согласились тайно остаться здесь при моей матери, пока я не вернусь

из Модены, что будет скоро. А причина, почему я вас о том прошу, та, что я

намерен в присутствии достойнейших граждан этого города представить вас

вашему мужу как дорогой и торжественный подарок".

Дама, зная, чем она обязана рыцарю, и понимая, что просьба его честная,

хотя и сильно желала порадовать своей жизнью родственников, тем не менее

решилась сделать так, как просил мессер Джентиле, что и обещала своим

честным словом. Только что она успела так ответить, как почувствовала, что

пришло время родов, и в скором времени, при нежном уходе матери мессера

Джентиле, родила красивого мальчика, что более чем удвоило радость мессера

Джентиле и ее собственную. Мессер Джентиле распорядился, чтобы приготовлено

было все необходимое и за ней ухаживали, как если бы она была его

собственной женой, а сам тайно вернулся в Модену.

Отбыв здесь срок своей службы и собираясь вернуться в Болонью, он велел

приготовить в своем доме в то утро, когда он должен был приехать, великое и

великолепное пиршество для многих именитых людей Болоньи, в числе которых

был и Никколуччьо Каччьянимико. Когда он вернулся, слез с коня и,

поздоровавшись со всеми, нашел и свою даму красивее и здоровее прежнего и ее

сына здоровым, он, невыразимо веселый, посадил своих гостей за стол и велел

роскошно угостить их множеством яств. Когда обед уже приближался к концу,

он, сговорившись наперед с дамой, что намерен сделать, и устроившись с нею,

как ей держаться, так начал речь: "Господа, помнится мне, я слышал когда-то,

что в Персии существует прекрасный, по моему мнению, обычай, и именно

следующий: когда кто-нибудь желает особо почтить своего приятеля, то

приглашает его к себе в дом и там показывает ему все, что у него есть самого

дорогого, будь то его жена или подруга, или дочь, или что-либо другое,

утверждая, что, как показывает это, так много бы охотнее, если б мог,

показал бы ему свою душу; этот обычай я хочу соблюсти и в Болонье. Вы по

вашей любезности почтили мой пир, а я хочу чествовать вас по персидски,

показав вам то, что у меня есть или когда-либо будет самого дорогого на

свете. Но, прежде чем я это сделаю, я прошу вас сказать мне, что вы думаете

об одном сомнительном случае, который я сообщу вам: у некоего человека есть

в доме хороший и преданнейший слуга, который тяжко заболевает; не дождавшись

смерти больного слуги, хозяин велит вынести его на середину улицы и более не

заботится о нем. Идет чужой человек и, движимый состраданием к болящему,

призревает его у себя в доме и с великим тщанием и тратой возвращает в

прежнее здоровье. Если он оставит его у себя и воспользуется им как слугой,

то я желал бы знать, может ли первый хозяин по справедливости жаловаться или

сердиться на второго, если потребует слугу обратно, а тот не захочет его

отдать?"

Именитые гости, после разных обсуждений, сойдясь в одном мнении,

поручили передать свой ответ Никколуччьо Каччьянимико, потому что он был

лучший и изящный говорун. Тот, похвалив наперед обычай Персии, сказал, что

согласен с мнением всех, что первый хозяин не имеет более никаких прав на

своего слугу, ибо не только пренебрег им в подобных обстоятельствах, но даже

выгнал от себя, и что за благодеяния, оказанные вторым хозяином, слуга,

кажется, принадлежит ему по справедливости, почему, оставив его у себя,

второй хозяин не учиняет первому ни вреда, ни насилия, ни оскорбления. Все

остальные, сидевшие за столом, - а между ними было много доблестных людей, -

заявили, что держатся того же, что было высказано Никколуччьо.

Рыцарь, удовлетворенный этим ответом, а главное тем, что передал ему

Никколуччьо, объявил, что и он того же мнения, а затем сказал: "Теперь пора

учествовать вас согласно моему обещанию". И позвав двух своих домочадцев, он

послал их к даме, которую велел богато одеть и украсить, приказав передать

ей, чтобы она сделала ему удовольствие, пришла бы порадовать своим

присутствием именитых гостей. Та, взяв на руки своего красавца сынка, вошла