Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

как мне легко найти другую жену, не иного друга, я предпочитаю (не скажу

утратить ее, ибо, уступив ее тебе, я ее не утрачу, а отдав другому, от

хорошего к лучшему) передать ее, чем потерять тебя. Потому, если мои просьбы

в состоянии на тебя подействовать, прошу тебя, прекратив это горевание, в

одно и то же время утешить себя и меня и с надеждой на лучшее приготовиться

насладиться тою радостью, которой жаждет твоя горячая любовь к любимому

предмету".

Хотя Тит и стыдился согласиться, чтобы Софрония стала его женой, и

потому еще оставался непоколебимым, но любовь увлекала его, с одной стороны,

с другой - побуждали уговоры Джизиппо, и он сказал. "Вот что, Джиаиппо, я не

знаю, что и сказать, побуждает ли меня скорее мое или твое желание, если я

исполню то, что, как ты, уговаривая меня, утверждаешь, столь тебе приятно,

так как твое великодушие таково, что побеждает мой понятный стыд, я так и

поступлю, но будь уверен в одном, что я делаю это не как человек, не

сознающий, что получает от тебя не только любимую женщину, но с нею и свою

жизнь. Да устроят, коли возможно, боги, чтобы к твоей чести и благу я еще

мог показать тебе, как приятно мне то, что ты делаешь относительно меня,

сострадая мне более, чем я сам".

На эти речи Джизиппо сказал: "Тит, если мы желаем, чтобы это дело

удалось, следует, по моему мнению, держаться такого пути. Как тебе известно,

после долгих переговоров моих родственников с родственниками Софронии она

стала моей невестой, потому, если б я теперь же пошел сказать, что не хочу

ее себе в жены, вышла бы величайшая неприятность, и я разгневал бы и ее и

моих родных; до этого мне было бы мало дела, если бы я был уверен, что через

это она станет твоей, но я опасаюсь, если покину ее таким образом, чтобы ее

родители не выдали ее тотчас же за кого-нибудь другого, которым окажешься,

быть может, не ты, и таким образом ты утратишь то, чего я не приобрел.

Потому мне кажется, если ты на это согласен, что мне следует продолжать уже

начатое, ввести ее в мой дом, как мою жену, и сыграть свадьбу, а затем мы

сумеем устроить, что ты будешь тайно спать с ней, как с своей женой.

Впоследствии, в свое время и в своем месте мы объявим о совершившемся; если

оно будет им по нраву, то хорошо, если нет, то дело вес же будет сделано, и

так как его нельзя будет переделать обратно, им придется поневоле

удовлетвориться".

Этот совет понравился Титу, вследствие чего Джизиппо принял ее в свой

дом, как жену, когда Тит уже выздоровел и был в силах. После большого

пиршества, когда настала ночь, женщины оставили молодую на ложе ее мужа и

удалились. Комната Тита была рядом с комнатой Джизиппо, из одной можно было

перейти в другую; потому, когда Джизиппо был у себя и потушил все свечи, он,

потихоньку отправившись к Титу, сказал ему, чтобы он шел лечь с своей женой.

Увидев это и пораженный стыдом, Тит готов был раскаяться и отказывался идти,

но Джизиппо, готовый всей душой, не только на словах, угодить его желанию,

все же направил его туда после долгого спора. Едва Тит улегся в постель,

обнял девушку и, словно шутя с нею, тихо ее спросил, хочет ли она быть его

женой. Та, полагая, что это мессер Джизиппо, сказала: да, после чего он

надел ей на палец красивый богатый перстень со словами: а я желаю быть твоим

мужем. Затем, совершив брак, он долго и любовно наслаждался с нею, причем ни

она и никто другой не догадался, что с ней спал кто-то другой, а не

Джиэиппо.

Пока брак Софронии и Тита находился в таком положении, отец его Публий

скончался, вследствие чего ему написали, чтобы он немедленно вернулся в Рим

присмотреть за своими делами; потому он решил с Джизиппо отправиться туда,

взяв с собою Софронию. А этого нельзя да и невозможно было сделать прилично,

не открыв ей положения дела. И вот, позвав ее однажды в комнату, они

откровенно объяснили ей все, как есть, в чем Тит удостоверил ее, рассказав о

многом бывшем между ними обоими. Она, посмотрев на того и на другого с

выражением некоторого негодования, принялась плакать навзрыд, жалуясь на

обман, учиненный ей Джизиппо, и прежде чем рассказать о том в его доме,

отправилась к своему отцу и здесь объяснила ему и матери, как она и они были

обмануты Джизиппо, причем утверждала, что она жена Тита, а не Джизиппо, как

они полагали. Это крайне оскорбило отца Софронии, и он и его родня долго и

настоятельно жаловались на то родным Джизиппо, и были от того долгие и

великие распри и смуты. Джизиппо стал ненавистным своим и родным Софронии, и

всякий говорил, что он заслуживает не только порицания, но и сурового

наказания, а он утверждал, что поступил честно и что родные Софронии должны

были бы благодарить его за то, ибо он выдал Софронию за лучшего, чем он сам.

С другой стороны, Тит все это слышал и переносил с большим огорчением, а так

как он знал нравы греков, что они продолжают шуметь и грозить, пока не

встретят человека, который бы им ответил, и тогда становятся не только

скромными, но и униженными, он и решил, что не следует более оставлять их

брань без ответа; обладая мужеством римлянина и разумом афинянина, ловким

способом собрав родителей Джизиппо и Софронии в одном храме, он вошел туда,

в сопровождении одного лишь Джизиппо, и стал так говорить поджидавшим его:

"Многие философы полагают, что все, совершаемое смертными, делается по

распоряжению и промышлению бессмертных богов, почему некоторые думают, что

все, что происходит или когда-либо произойдет, совершается по необходимости,

хотя и есть иные, вменяющие эту необходимость лишь совершившемуся. Если

взглянуть на эти мнения с некоторым вниманием, ясно будет, что порицать

дело, которое уже нельзя изменить, не что иное, как желать показаться мудрее

богов, относительно которых нам следует верить, что они вечно разумно и без

всякого заблуждения располагают и правят нами и всеми нашими делами. Потому

вы легко можете усмотреть, сколь неразумным и глупым высокомерием

представляется порицание их действий, и каких, и каковых оков заслуживают

те, которые позволяют своей дерзости увлечь себя до этого. По моему мнению,

все вы таковы, если правда, что, как я слышал, вы говорили и постоянно

говорите по поводу того, что Софрония стала моей женой, тогда как вы отдали

ее за Джизиппо, не принимая в соображение, что от века ей было назначено

стать женой не Джизиппо, а моей, как теперь обнаружилось на деле. Но так как

разговоры о сокровенном провидении и промысле богов кажутся многим трудными

и тяжелыми для понимания, то, предположив, что они не вмешиваются ни в какие

наши дела, я хочу снизойти к людским решениям, говоря о которых мне придется

совершить два деяния, крайне противные моему обыкновению: во-первых,

похвалить несколько самого себя, а во-вторых, несколько попрекнуть или

унизить других. Но так как ни в том, ни в другом случае я не желаю удаляться

от истины и того требует настоящее дело, я так и поступлю.

Ваши сетования, вызванные более гневом, чем разумом, с вечным ропотом и

даже криками поносят, язвят и осуждают Джизиппо за то, что он по своему

усмотрению отдал мне в жены ту, которую вы по вашему усмотрению отдали ему,

тогда как я думаю, что его надо за это много похвалить, и вот по каким

причинам: во-первых, за то, что он поступил, как подобает поступить другу,

во-вторых, потому, что он поступил разумнее, чем поступили вы. То, что

священные законы дружбы требуют, чтобы один друг делал для другого,

объяснять это не входит теперь в мое намерение, и я довольствуюсь лишь тем

напоминанием, что узы дружбы гораздо сильнее связи кровной или родственной,

ибо друзьями мы имеем таких, каких выбрали сами, а родственников, каких дает

судьба. Потому если Джизиппо ценил более мою жизнь, чем ваше благоволение,

так как я ему друг, каковым я себя считаю, никто не должен тому удивляться.

Но перейдем ко второй причине, по поводу которой мне придется с большей

настоятельностью доказать вам, что он был разумнее вас, ибо, мне кажется, вы

мало разумеете о промысле богов, еще менее понимаете дела дружбы. Итак

говорю, что по вашему усмотрению, совету и решению Софрония была отдана

Джизиппо, юноше-философу, решение Джизиппо отдало ее тоже юноше-философу; по

вашему совету она была отдана афинянину, а по совету Джизиппо - римлянину;

по вашему - родовитому юноше, а по совету Джизиппо еще более родовитому; по

вашему - богатому юноше, а по совету Джизиппо - еще более богатому; по

вашему - молодому человеку, не только не любившему, но едва знавшему ее, по

совету же Джнзиппо - юноше, который любил ее больше всякого своего счастья и

своей жизни.

А что все, сказанное мною, правда и более достойно поощрения, нежели

то, что сделали вы, это мы разберем в частностях. Что я так же молод и такой

же философ, как Джизиппо, это могут засвидетельствовать без долгих

разговоров и мое лицо и мои занятия. Мы одного возраста и в занятиях всегда

шли равным шагом. Правда, он афинянин, а я римлянин. Если стать спорить о

славе городов, я скажу, что я из города свободного, он из города, обязанного

данью; скажу, что я из города, властвующего над всем миром, он из города,

подвластного моему; скажу, что я из города, цветущего военной славой,

властью и ученостью, тогда как свой он сможет похвалить за одну лишь

ученость. Кроме того, хотя вы и видите здесь во мне лишь очень скромного

ученика, я произошел не из подонков римской черни: мои дома и публичные

места Рима наполнены древними изображениями моих предков, и вы найдете, что

римские летописи полны многих триумфов, которые Квинции водили на римский

Капитолий; слава нашего имени не только не пришла в ветхость, но в настоящее

время цветет более, чем когда-либо. Я умолчу из стыдливости о моих

богатствах, памятуя, что честная бедность - древнее и богатое наследие

благородных граждан Рима и хотя она и осуждается во мнении простых людей и

превозносятся сокровища, ими я изобилую не как скупец, а как любимец судьбы.

Я хорошо знаю, что вам было и должно быть приятно породниться здесь с

Джизиппо, но нет никакой причины, чтобы вы менее дорожили мною в Риме,

приняв во внимание, какого гостеприимного хозяина вы будете иметь там во

мне, полезного, заботливого и сильного покровителя как в делах общественных,

так и в частных. Итак, кто же, оставив в стороне свое желание и сообразуясь

с рассудком, похвалит ваши решения, а не решения моего Джизиппо? Уж,

конечно, никто. Стало быть, Софрония достойным образом выдана замуж за Тита

Квинция Фульва, родовитого, древнего и богатого гражданина Рима и друга

Джизиппо, и потому тот, кто о том горюет и на то жалуется, не поступает, как

должно, и не знает того, что делает.

Найдутся, быть может, такие, которые скажут, что они пеняют не на то,

что Софрония стала женой Тита, а на способ, каким это сталось, тайно,

украдкой, без ведома о том друзей или родичей. Это не чудо и не новость. Я

охотно оставлю в стороне тех, которые избирали себе мужей против воли отцов,

и тех, которые бежали с своими любовниками, быв любовницами, прежде чем

стать женами, и тех, которые обнаружили свой брак беременностью или родами

ранее, чем признанием, и тем сделали его необходимым; всего этою не

случилось с Софронией, напротив, Джизиппо отдал ее Титу в порядке, скромно и

честно.

Иные скажут, что выдал ее замуж, кто не имел на то права. Это глупые,

женские жалобы, происходящие от малого разумения. Не в первый раз судьба

пользуется различными путями и новыми орудиями, чтобы привести дела к

определенным целям. Какое мне дело, если башмачник, а не философ

распорядился моим делом по своему разумению, тайно или открыто, если оно

окончилось хорошо? Следует остеречься, если башмачник неразумен, чтобы он

более не брался за дело, а за сделанное поблагодарить его. Если Джизиппо

удачно выдал замуж Софронию, то жаловаться на него и на тот способ, каким он

это сделал, излишняя глупость. Если вы не доверяете его разуму, берегитесь,

чтобы он более не выдавал замуж других, а на этот раз поблагодарите.

Тем не менее вы должны знать, что я не искал ни хитростью, ни обманом